Страница 84 из 134
— Ты думаешь, не стоит тратить пену на его укрепление? — спросил Саул Арнен.
— Напротив, капитан! Он, если рухнет, запросто утянет за собой чертовский кусок щита. И родит трубу, чистить которую и тысячи тутталок не хватит!
Капитан отпустил дугу и, расставя руки, направился к металлическому кожуху, под которым находился внешний вентиль резервуара. Незамысловатый катер-пенник состоял из плоского прямоугольного корпуса, непотопляемого благодаря бортовым поплавкам, центрального герметичного резервуара с пеной, камеры с двумя двигателями и топливным баком, внутреннего отсека для отдыха и рулевой рубки. Пучки водорослей амортизировали постоянные удары носовой части о камни у поверхности воды, которые иногда виднелись при отливе волны. Сколько лет ни плавали люди из Пулона, им еще не доводилось видеть, чтобы Гижен так волновался. Саул Арнен на четвереньках залез под кожух и положил руки на крупнозубчатое колесо. Только капитанам разрешалось управлять вентилями (за исключением, конечно, тех случаев, когда их физическое или психическое состояние делало их непригодными к командованию), чему Саул был не рад, потому что его полнота плохо сочеталась с узостью под кожухом. И когда он напряг мышцы рук, чтобы разблокировать кран, ему показалось, что он услыхал крик. Он так резко поднял голову, что стукнулся макушкой о металлический верх.
— Хоооооо, капитан!
Он выругался, в тысячный раз в жизни проклиная болванов, строивших пенники, и, хитро извернувшись, вытащил свою тушу из узкой ниши.
— Хо, капитан!
Он поднялся на ноги, потирая голову, потратил несколько секунд на то, чтобы восстановить равновесие на убегающей из-под ног палубе, и впился взглядом в своих людей, навалившихся на поручень по левому борту, включая и Кэла Пралетта. Те не обращали на него внимания: они смотрели в направлении пилона, где их товарищи по команде бросили пенные сопла и склонились над фигурой, которую он было принял за золотого пингвина — веслоногой птицы, обитавшей на островах южного полушария. Он, в свою очередь, тоже подошел к поручням и в голубоватом свете Ксати Му увидел, что маленькая фигурка на самом деле принадлежала ребенку.
— Забавный улов можно собрать со столбов, капитан! — воскликнул Кэл Пралетт, оборачиваясь к Саулу Арнену.
— Этот малыш был внутри столба?
— Оттуда он, во всяком случае, выбрался. Если бы вы открыли клапан — вместо него, пока мы тут говорим, уже была бы кучка застывшей пены…
Ребенку было не больше четырех лет, но его большие темные глаза лучились необычной, поразительной энергией. Ветер играл кудрями его черных волос и свободной туникой, сплетенной из веточек. Он стоял неподвижно, молчал и разглядывал одного за другим обступивших его людей. Им же казалось, что его взгляд проникает до самой глубины их душ, в область сокровенного, но это не оскорбляло, не вызывало такого же чувства беззащитности, как ментальное чтение или стирание скаитами крейцианской инквизиции.
— Разве это не тот малец, которого ищут наемники-притивы? — заметил Кэл Пралетт. — Сын этой выпертой тутталки?
— Других реальных объяснений, как он появился в этой глуши, нет, — согласился Саул Арнен.
Пулоньеры часто их костерили — и его, и его мать, — из-за мороки, в которую они втянули эфренскую общину, но теперь, когда моряки встретили ребенка, их обиды как по волшебству исчезли. То, как он водил за нос оккупационные войска, заслуживало уважения и было примером к подражанию. Сами они остались пассивны перед лицом вторжения на их планету и непреклонности своих новых правителей. Они и пальцем не пошевелили, когда на площадях Коралиона были воздвигнуты первые огненные кресты, когда крейциане заставили их отречься от богов своих отцов и поклоняться Истинному Слову, когда скаиты стирали память об их близких. Чувство возмущения со временем угасло, они привыкли к своим хозяевам и смирились с жизнью в страхе. Они не пытались взяться за оружие ради своей защиты — народ Эфрена никогда не сталкивался с войной с тех пор, как прибыли сюда Манул Эфрен и первые поселенцы, — ради того, чтобы изгнать захватчиков и восстановить свою независимость, и вот является трехлетний мальчик, сын отверженной тутталки, просто одним взглядом вернуть их на путь чести и свободы.
— Что нам делать, капитан? — спросил Кэл Пралетт. — Может, лучше отдать его в органы порядка…
Предложение старого пулоньера удивило Саула Арнена.
— Мы и так уже слишком много отдали им, тебе не кажется?
Люди из экипажа, которые не пропустили из их разговора ни слова, согласно закивали. Голубой свет Ксати Му окутал ребенка, и он стал похож на божка из эфренских легенд. Колыхание океана Гижен и завывания ветра высот, казалось, предвещали великие потрясения.
— Может, он захочет снова повидать свою мать, — неубедительно предположил Кэл Пралетт.
— Было бы так, он бы устроил, чтобы его взяли наемники-притивы.
— Похоже, она в скверном состоянии, та бывшая тутталка. Она оставила на коралле половину кожи…
— Еще одно слово в этом духе, Кэл, и я тебя брошу в Гижен с цепями на ногах!
Саул Арнен перепрыгнул через поручни, ловко приземлился на расширяющееся основание пилона и, стараясь не поскользнуться на мокрых полипах, перешагнул через сопла и подошел к ребенку. Соль рожденных ветром брызг ела ему щеки и губы. Его ярко-красные высокие сапоги до бедра так и резали глаз на фоне «белой ночи» комбинезона — цвета офицеров Пулона.
— Привет, — заявил он, непроизвольно переходя на дурацкий тон взрослых, разговаривающих с детьми. — Я Саул Арнен, капитан Пулона, корпорации, занятой укреплением подножий большого органа. Ты — сын Оники Кай, тутталки-изгнанницы?
Мальчик не разомкнул губ, но выражение его глаз показало, что он прекрасно понял вопрос.
— Мы не хотим тебе худого… Ты прятался в этой колонне?
— Лучше его спросите, капитан, не хочется ли ему поесть или попить!
Кэлу пришлось орать, чтобы перекрыть грохот волн и свист ветра. Ребенок как-то странно покачал головой, а потом приоткрыл рот. Он не произнес ни слова, но с вибрирующего кончика его языка слетело высокое шипение, отозвавшееся у капитана в солнечном сплетении.
— Господи боже, это еще что? — заворчал один из мужчин, стоящих на основании пилона.
— Он шипит, как… как коралловая змея! — воскликнул другой.
Оправившись от удивления, Саул Арнен присел перед мальчиком и заставил себя встретиться с ним взглядом.
— Когда мы укрепим последние поврежденные столбы в нашем районе, то вернемся в порт Коралион, где держат твою мать. Может быть, мы сумеем помочь тебе освободить ее… Что скажешь?
На смуглых губах ребенка наметилась застенчивая улыбка, а затем, прежде чем капитан успел среагировать, он в два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от пенника, перепрыгнул через поручни, даже не опершись на них руками, и приземлился. на палубе с легкостью небесного лишайника. Он двигался с такой поразительной скоростью, что на пару секунд Саул Арнен засомневался, не спит ли он. Кое-кому из его людей не хватило ни времени, ни скорости рефлексов успеть повернуть голову, и они продолжали тупо пялиться на пилон.
— Носится, как говорит, — прокомментировал Кэл Пралетт, его полуоткрывшийся рот и выпученные глаза выдали шок, даже страх. — Как гребаный змеиный ублюдок…
Запах тел моряков — тяжелый, кислый — раздражал Тау Фраима, но летающие монстры истребили всех коралловых змей, и если он хотел освободить свою мать, ему не оставалось ничего другого, кроме как разделить общество людей. Даже гул, идущий от корабля и его команды — не только рев двигателей, но и отрывки громких голосов, и глухие удары волн о металлический корпус — и тот звучал для него оскорблением тишины. Он всегда жил в гигантском органе, где окаменелые кораллы поглощали бесполезные звуки, где гармонично шептал в сквозные трубы ветер высот, где бесшумно двигались змеи, не обламывая ни единой веточки. В отличие от людей гигантские рептилии уважают свое окружение и общаются в тишине, обычно используя сложнейший язык тела и в исключительных случаях — экстренная ситуация, предупреждающие сигналы… — ультразвуковой язык, рождающийся при интенсивной вибрации раздвоенного кончика языка. Змеи проявили к своему маленькому товарищу-человечку большое терпение и снисходительность, потому что из-за своего физического строения (ему ужасно не хватало сегментации тела, а у его языка был всего один кончик), Тау Фраим столкнулся с огромными трудностями в овладении двумя формами офидианской манеры выражаться (двумя основными, потому что надеялся подсмотреть другие во время брачного сезона).