Цитадель Гипонерос (ЛП)

На рассвете к ним на помощь пришла усталость. Измученные, истощенные, отчаявшиеся, они капитулировали, отдались на волю вибрации антры. Внезапно наступила полнейшая тишина, и цветы на кусте ярко засияли. Их внезапно подхватило небесным вихрем, устремленным в бесконечность. И тут они заметили, что их упоение умножается в сотню, в тысячу раз, что в слепящем свете неповторимость их не покинула, но, проникшаяся богатством остальных, лишь укрепилась.

С тех пор почти все свое время они проводили, практикуясь в дэвических путешествиях. Они прерывались только на передышку или на ритуал ежедневной трапезы, которую они разделяли все вместе в доме Афикит и Йелль. В свои дома (они наскоро восстановили наименее развалившиеся дома в деревне) они удалялись исключительно чтобы лечь поспать, или — не все, конечно, — преобразить дэвическое единение в единение несколько более телесное.

Каждый раз по выходу из совместных трансфертов их поражал возврат к собственной индивидуальности. Они узнали, что и путь от бесконечного к конечному, от нематериального к материальному не лишен своей доли неприятностей: они внезапно чувствовали стесненность — словно попали в силки, словно их спеленал тугой кокон. Им, скованным и неуклюжим, требовалось немало времени, чтобы восстановить контроль над своими движениями, и их неловкая походка вызывала смех и шипение Тау Фраима. Было что-то ошеломляющее в контрасте между его маленьким тельцем и исходящей при любых обстоятельствах от мальчика энергией. Он последним укладывался спать, первым вставал, всегда был готов к новому путешествию или новому опыту, а его тягу к знаниям товарищи с трудом удовлетворяли вдесятером. В нечастое свободное время Тау Фраим играл со своими друзьями — змеями, которых, как он утверждал, насчитал с момента прибытия на Мать-Землю больше сотни разновидностей. Особое почтение он питал к Афикит — что-то близкое к тому, что мог бы испытывать к своей бабушке внук. Она была единственной из компании, чьи указания он выполнял без пререканий и жалоб, и даже Шари частенько приходилось обращаться к посредничеству «Найакит», чтобы добиться чего-нибудь от собственного сына.

— Когда мы отправимся в анналы? — спросила Йелль. — Жек так много мне рассказывал, что не терпится их увидеть.

— Когда нас будет двенадцать, — ответил Шари.

В тот день, лишь солнце достигло зенита, настала ночь среди бела дня. Вместе с темнотой Мать-Землю окутал ледяной холод.

— Блуф идет! — крикнула Йелль.

Она предупредила их накануне, и они держались наготове. Воители безмолвия образовали кольцо вокруг куста безумца, но оставили его разомкнутым, с разрывом между Афикит и Йеллью, чтобы включить в него гостя. Затем они вызвали антру и закрыли глаза.

Им не потребовалось вновь открывать их, чтобы понять, что Сеятель Пустоты на подходе. О его прибытии объявил холод — температура опустилась на несколько десятков градусов, а темнота сгустилась.

Афикит слегка приподняла веки и сквозь ажурную вязь ресниц разглядела Тиксу. Одетый в изодраную форму, он по очереди обвел каждого из одиннадцати человек напротив глазами. В их зеленом свечении не выражалось никаких эмоций, никаких помыслов.

«Глаза машины», — сказала она себе.

Она внезапно испугалась.

Индисский дэва внезапно распался. Их захлестнули мысли ненависти и ужаса, и кое-кто поспешил разорвать круг. Женщина, мужчина, сын, дочь, отец, мать, которых они брали за руки несколько часов назад, внезапно стали предметом страха и омерзения.

— Теперь вы сознаете мою мощь, — сказал Тиксу безличным металлическим голосом, хватая Афикит и Йелль за руку.

Женщина?… Девочка?

Глава 25

Отдайся Дэва.

Будь.

— Антра! Сосредоточьтесь на антре!

Властный голос Шари вернул им спокойствие. Махди почувствовал, как маленькая рука Тау Фраима и ледяная — Оники, — расслабились в его ладонях. Они вызвали звук жизни и хор дэва возобновился. Сан-Франциско и Феникс перестали ненавидеть гоков вокруг себя; Жек перестал ненавидеть Фрасиста Богха, этого фанатичного кардинала, который приказал затопить газом Северный Террариум Анжора и убил его старого друга Артака; У Паньли перестал ненавидеть четырех старикашек, извративших абсуратское учение ради личной выгоды, и Жанкла Нануфу, монстра, который втянул его в поимку и торговлю детишками Шестого Кольца; Гэ перестала ненавидеть мужчин, которые использовали ее тело, чтобы удовлетворить свои животные позывы, и касты, которые привели ее народ к исчезновению в космосе; Фрасист Богх перестал ненавидеть свою мать и своих наставников-крейциан из школ священной пропаганды; Оники перестала ненавидеть принца, который в стенах монастыря украл у нее девственность, и матрион, которые приговорили ее к унизительному изгнанию на Пзалион; Тау Фраим перестал ненавидеть такого отца, что бросил его расти среди коралловых змей, и такую мать-изгнанницу, из-за которой он вел жизнь парии; Йелль перестала ненавидеть человечество, которое ничего не слышало, не видело, не чувствовало, и Жека, который слишком быстро вырос; Афикит перестала ненавидеть своего отца, Шри Алексу, и своего мужа, преобразившегося в машину с руками холодными как у мертвеца; Шари перестал ненавидеть себя за то, что пренебрег всеми уроками горного безумца и отпустил Тиксу одного навстречу Гипонеросу.

Антра восстановила тишину и призвала их слиться в дэва.

Несотворенный пошел в новое наступление. Он не мог допустить роста энергии новой сущности, образованной одиннадцатью людьми-истоками, чей жар и творческое напряжение ослабляли его. Он искал уязвимые места, воскрешал страхи, раздувал обиды, и снова круг разорвался.

— Вы сознаете мою мощь, — повторил Тиксу.

Эта фраза, подсказанная материнскими платами, должна была дополнительно действовать на подсознание — подорвать их уверенность, подточить их защиту, заградить им путь к истокам.

Скрывая очертания и звезды, вокруг них сгущался мрак. Земля под ногами истаивала, и им чудилось, словно они плывут над океаном пустоты. Лишь продолжали сиять цветы на кусте безумца.

— Вы сознаете мою мощь.

Несотворенный не сеял смерти, потому что и смерть была напряжением, фазой цикла, он сеял ничто, не-бытие, не-сущность.

— Антра! — закричал Шари.

От звука жизни осталась всего лишь далекая вибрация, медленно угасающая волна. Стирание шло без боли, без отчаяния, с безразличием, слегка приправленным тоской, сожалением.

Из руки Тиксу в Афикит струился холод небытия — из руки, которую она сжимала множество раз и которая так часто несла ей любовь и тепло. Ей казалось, что она жила только ради этого финала, ради этого отказа от всего. Люди со своими нелепыми страстями скоро исчезнут, и она этому не станет препятствовать. Что за важность? Не останется никого, кто бы помнил о ней: проклинал ее, презрительно выплевывал ее имя. Она приоткрыла глаза и оглядела лица своих товарищей в ласкающем свете от куста. Они не выражали ничего, кроме безропотности, между ними не пролегало ничего, кроме пропасти безразличия. Пропали все ее материнские чувства к Йелли, плоти от ее плоти. Желание оставило ее, сказал миссионер из Бавало. Действие растений Тропиков прошло.

Они исчезнут раньше, чем увидят индисские анналы. Что за важность? Вместе с ними исчезнет ковчег человеческого творения, и пройдут миллионы и миллионы лет, прежде чем осколок памяти решит воссоздать всю ткань.

Шум блуфа звучал так громко, что заглушал вибрацию антры. Йелль не чувствовала ни паники, ни трепета. Блуф начинал пожирать ее, но неоткуда было взяться позыву избежать этой страшной участи. Она, конечно, не планировала оказаться в утробе небытия, она вообще не планировала прощаться с жизнью, проникнутая ощущением бессмертия, паря в неизменности настоящего. Кто бы теперь внушил ей решимость секунду за секундой перекраивать вечность? Жек? Она не была уверена, что он в силах ее понять. Ей не суждено никогда идти в ногу с другими людьми — она всегда шла на шаг впереди, всегда терзаемая этими ужасающими прозрениями, которые не давали ей ни минуты покоя. Только пустота обещала ей безмятежность духа.