Цитадель Гипонерос (ЛП)

Шари сразу узнал закутанную в белую ткань фигурку, возглавляющую толпу. Он поднял Тау Фраима, посадил его на плечи и огромными шагами (животная энергия коралловых змей его покинула, но с ним все еще оставалось ощущение полета), устремился к Оники. Матрионы поотстали, и повстанцы, словно сообразив, что должны пустить бывшую изгнанницу встретиться с ее принцем один на один, замерли тоже.

Шари и Оники, приближаясь друг к другу, неприметно замедляли шаги. Им не хотелось лишней резкостью движений испортить момент, о котором оба мечтали больше трех лет. Над Коралионом и его окрестностями царила глубокая торжественная тишина, и только эхом отдавались далекий рокот волн и глубокие долгие ноты органных труб. Лучи двух звезд, красного карлика и синего гиганта, сошлись, окаймив контуры всего вокруг роскошной лилово-розовой оторочкой.

Когда их разделял всего лишь метр, они остановились и молча вгляделись друг в друга; в любом случае — эмоции не дали бы им выговорить ни слова. Он нашел ее еще прекраснее и желаннее, несмотря на тонкие шрамы, исчеркавшие правую сторону лица. Он снова видел, как она возникает из облака пара и выходит из душа в своей келье, обернув грудь махровым полотенцем: в ее лице все так же проглядывала красота ее души (хотя в этой красоте сквозила теперь нота углубленности), и песнь любви эхом отозвалась в нем с неслыханной силой. Она же вспомнила его, худого и грустного, с щеками, заросшими многодневной щетиной, в порванной тунике, и ей снова, больше, чем когда-либо, захотелось принадлежать ему, полностью слиться с ним.

— Мой принц, — прошептала она голосом, прозвучавшим, словно музыка. — Шари…

Шари ссадил Тау Фраима на землю, охватил ее плечи и нежно привлек к себе.

Похоронив своих мертвецов, эфренцы организовали большое торжество, чтобы отпраздновать сразу и обретенную ими свободу, и свадьбу Оники с Шари. Они развесили по городу флаги, украсили экипажи и устроили торжественную процессию с бывшей изгнанницей, махди и их сыном. На Оники была старинная эфренская одежда — белое платье, расшитое океанским жемчугом, подчеркивающим ее красоту. Шари надел поверх туники светлую жилетку почетного гражданина Коралиона. Что до Тау Фраима, то его нарядили в шерстяной костюмчик и пятнистые башмачки, в которых он явно чувствовал себя не слишком уютно. Вдоль всего пути стояли ликующие эфренцы и бросали в их повозку лепестки роз, и цветочные ароматы растворялись в соленых запахах, приносимых порывами ветра.

Матрионы решили не устраивать перерыва на траур. Они передали тела убитых сестер их семьям и немедленно переформировали смены очистки. Небесные лишайники, которые уже забили второстепенные трубы, быстро скапливались в главных трубах, и тутталкам следовало любой ценой не допустить, чтобы Коралион затопила темная и холодная ночь. Поэтому они мобилизовали всех уцелевших небесных чистильщиц и отправили их в великий орган. Иногда, когда шум утихал, до Оники долетало далекое пение ее сестер, и в ее теле пробуждались пьянящие ощущения карабканья по кораллам.

Она больше не видела своих родителей: ей сказали, что они умерли от горя через несколько недель после ее высылки на Пзалион. А ее братья и сестры, уставшие читать укор в глазах встречных прохожих, предпочли переселиться в небольшие городки эфренского континента.

Пулон предоставил в распоряжение новобрачных свое лучшее здание — дом, возвышавшийся над портом. Его отмыли сверху донизу, превратили верхние офисы в спальни, а нижние — в банкетный зал, украсили его цветами, морскими звездами и ракушками.

Тутту на банкете представляла одна Муреми, и ее присутствие мотивировалось главным образом причинами политическими и практическими. Прежний магистрат вошел в сговор с крейцианами, потерял всякое доверие, всякое влияние на народ, и Эфрен на время остался без правительства. Одетая в официальную мантию Муреми пользовалась авторитетом среди патрионов Пулона, и за трапезой попросила их активизировать работы по укрепления опор, поврежденных гигантскими серпентерами, а также обдумать ее предложение о создании нового правительства, которое состояло бы на треть из патрионов, на треть из матрион и на треть из городских советников, избранных населением.

— Равновесие на Эфрене в значительной степени зависит от наших двух корпораций, — заявила она. — Эпизод с серпентерами показал, что мы должны уделять приоритетное внимание решениям, касающимся кораллового щита и опорных пилонов.

— Вы не опасаетесь, что наша работа пострадает от того, что слишком сильно будет привязана к политической жизни? — возразил какой-то патрион.

— До сих пор она в основном страдала от недостатка связи с политической жизнью, — ответила старейшина. — И цена, заплаченная Туттой, слишком непомерна, чтобы оставить все как есть.

Она вышла из-за большого стола еще до окончания банкета, сходила попрощаться с Оники и Шари, поцеловала Тау Фраима и тихонько удалилась, горбясь от горя и тяжести лет.

Оники и Шари любили друг друга большую часть ночи. Он оказался крайне ласков, и она не чувствовала своих ран. Тау Фраим крепко спал в соседней комнате.

— Мы уйдем на заре Ксати Му, — прошептал Шари.

Голова Оники, покоящаяся на его плече, слегка приподнялась.

— Как?

— Ты будешь странствовать силой моей мысли. Человечество нуждается в нас троих. Потом, если ты захочешь, мы вернемся и поселимся на острове Пзалион.

— Я пойду, куда пожелаешь ты…

— Мои желания стремятся за твоими влечениями. Тебе нужен коралл, а мне нужна ты.

Она подалась вперед, и ее губы проворно поймали рот ее принца.

Глава 23

О махди Джабайб, избавь меня от недуга.

Нарисуй на моем теле знаки исцеления,

посей семена жизни в мою больную землю.

Скафандр страшно грелся, но, окутанный гибкими охлаждающими щитами, вошел в атмосферу Земли без особых осложнений для своей пассажирки. Она ничего вокруг не видела — с одной стороны, потому что иллюминатор тоже был закрыт щитами, с другой стороны (и это, несомненно, сыграло главную роль), потому что потеряла сознание.

Когда она очнулась, ее ослепил солнечный свет. Краем глаза она заметила, что парашюты скафандра раскрыты. Пустотный костюм медленно спускался к белому облачному покрову. Гудение вспомогательного двигателя прекратилось, глубокую тишину стратосферы возмущал только свист воздуха вокруг металлических выступов и округлой носовой поверхности.

Теперь из выживших со всего «Эль-Гуазера» осталась она одна. Она не знала, что ее ожидало на Земле предков, откуда их прадеды улетели десять тысяч лет назад (чуть более ста лет С.С.В., но как только она пыталась перевести Д.С.В. в С.С.В., ее принималась мучить мигрень): будут ли ее населять люди — жертвы непонятного зла, о котором говорится в гимне возвращения, или устрашающие монстры, или странные и кровожадные существа? Не заразится ли она проказой городов, от воспоминаний о которой в глазах хранителей памяти вспыхивал страх? Достаточно ли будет тверда почва, чтобы выдержать ее вес? Или будет настолько суха, что образует твердую обжигающую корку?

Она все еще чувствовала в руке, в плече, во всем боку дрожь металла, рассекавшего плоть. Она била до головокружения, рубила руки, торсы, ноги, головы, вспарывала животы, глотки. Опьяненная местью, опьяненная кровью, одержимая воинственным, варварским духом.

В голове у нее мелькали спутанные образы…

Электрические дуги высоковольтных хлыстов сходятся на главных входных дверях и не дают армии внекастовых, собравшейся в коридоре, пройти в актовый зал. Вооружившийся дагой управляющий Жиль предлагает, чтобы несколько людей проскользнули по воздуховодам, проходящим через кессоны с охлаждающей жидкостью центрального корабля.