Время неба

Взгляд падает на пространство возле дивана, занятое журнальным столиком.

— Прямо сюда? Отлично. Удобно и для тебя, и для меня… — закусив губу, прикидываю я, но пронзительная трель звонка нарушает идиллию.

Слезаю со стула, тихо крадусь в прихожую, осторожно поворачиваю замок и… растерянно смотрю на гостью, стоящую на пороге — Эльвира в дверях моей квартиры смахивает на не до конца отлетевший ночной кошмар.

— Майя, здравствуй! Можно войти?

Я бы ответила отрицательно, однако она, не дожидаясь приглашения, отодвигает меня с пути и направляется прямиком на кухню. Ума не приложу, что ей нужно на сей раз, от нахлынувшей тревоги мутит, и подрагивают пальцы.

Эльвира по-хозяйски садится на хромой табурет у стены, укладывает на колени сумочку, шарит взглядом по предметам, явно выискивая следы присутствия Тимура. Но сегодня она бледна, без броского макияжа и золотых украшений, вульгарный маникюр спилен. Топор войны, судя по всему, тоже зарыт, хотя и неглубоко.

— Его здесь нет, не ищи. Хочешь водки? — получается издевательски, но мне наплевать. Больше не потерплю наглости — с вечера переполнена ею так, что вот-вот сорвет планку, и гостья безошибочно считывает мой настрой:

— Спасибо, не надо. Обойдусь…

Интрига затягивается. Занимаю место напротив и подпираю ладонью подбородок:

— Итак, чем обязана?

— Тимур пропал… — в голосе Эльвиры звучат умоляющие нотки и нарастающее раздражение. — Мне надо с ним поговорить. Ты ведь знаешь, где он!..

Я улавливаю весь ее ужас, и сердце обрывается. Хватаюсь за край стола, концентрирую внимание на веселых наклейках на кафеле и чудом остаюсь в сознании.

— Откуда мне знать? Я, твою мать, сделала, как ты просила. Что значит «пропал»? Когда он в последний раз выходил на связь?

— Сначала он пытался подловить меня на нашем с тобой разговоре. Потом погнал пургу про женитьбу. Потом начал пить, да так, что его на горбу приносили друзья. Вписки, девки… Он всегда был проблемным, но теперь выдал, что я ему больше не мать! — она глубоко вдыхает и хлопает себя по щекам: — Если не врешь, значит, он наверняка с этими бомжами. Пускает жизнь под откос. Все договоренности накрылись. Как мне объяснять это людям, как?!

Она брезгливо морщится и нервно перебирает край скатерти, а у меня отвисает челюсть.

Смотрю на нее во все глаза, но не вижу беспокойства за сына. Даже мое не в меру буйное воображение не может напрячься и явить картинку, как она читала маленькому Тимуру добрую книжку, как играла с ним или гладила лоб, когда он болел.

Ее стремление избавиться от неподходящей Тимуру партии не было продиктовано заботой и любовью. Все тот же эгоизм и боязнь лишиться влияния…

— Ты сама этого добивалась, разве нет? — меня сражает усталость. С недавних пор я никак не могу правильно рассчитать силы и быстро выдыхаюсь. Тянет прилечь. — Ты не дашь ему жизни, даже если рядом буду не я. Он убегает от тебя. Только вдумайся: твой сын, как одержимый, ищет в чужих людях тепло, красоту, вдохновение, участие, поддержку…

— Говорю же: дурак. Что же, по-твоему, он нашел в тебе, пришибленная? — по-хамски перебивает Эльвира и торжествующе ухмыляется, а мои губы немеют от ярости.

— Я выручила его, когда он попал в беду. Обнимала, когда он выл от одиночества. Слушала и слышала. Просила советы и следовала им. Я любила его! Почему бы тебе просто не пойти на… — желудок вздрагивает, по телу вместе с болью и ознобом мерзкой волной разливается тошнота… На глазах выступают слезы.

Эльвира сканирует меня черным непроницаемым взглядом, ухмылка, намертво прилипшая к вишневым губам, напоминает оскал. Однако ей нечем возразить. А мне больше не о чем с ней разговаривать.

Выдвигаю ящик кухонной тумбочки, достаю перетянутые резинкой деньги и сую в ее разжавшуюся руку.

— Забирай. И вали. Мне плохо. Отравилась вчера…

Она не протестует: жужжит молнией на сумочке, с достоинством поднимается со стула, но новая волна тошноты накатывает так мощно, что я закрываю ладонью рот и пулей вылетаю в прихожую.

Сквозь спазмы в горле и шум в ушах доносится стук захлопнувшейся двери.

Отвалившись наконец от унитаза, нахожу опору в виде кафельной стенки, упираюсь в нее лопатками и считаю синие колечки на резиновой шторке.

Несмотря на отвратительное поведение Эльвиры, я рада до эйфории.

Выходит, Тимур сейчас с Киром, упрямо идет своим путем — иначе и быть не могло.

Она не сломала его. И я, черт возьми, не сломала тоже!

С души падает камень. Слезы текут по щекам.

— Прости за безобразную сцену… — спохватившись, извиняюсь вслух и медленно встаю. — Давай лучше выберем наряд для первого рабочего дня. Есть одно прикольное платье, которое я лет сто не надевала…

***

Утро понедельника, вопреки поговорке, кажется вполне дружелюбным и добрым. Я отлично выспалась, организм не отторгает фитнес-завтрак, платье сидит идеально — выгодно подчеркивает худобу плеч и запястий, но скрывает талию, так что нет надобности втягивать пока еще плоский живот.

Стремительно занимаю пустое сиденье на задней площадке автобуса и буквально прирастаю к нему — мне предстоит еще полчаса дремать в переполненном салоне, всеми фибрами души прислушиваясь к эфиру и мечтая, что кто-то не менее проворный упадет рядом и бесцеремонно оттеснит меня к окну…

Этого не случится. Ну конечно же нет.

На последних посиделках у костра Кир и его товарищи строили планы на переезд в другой город, а я, стараясь не отсвечивать, пряталась за широким плечом Тимура и не вслушивалась в подробности разговора.

Разматываю наушники, врубаю тяжеляк и, под аккомпанемент любимой музыки, смотрю на мир в новых — ярких — деталях и красках.

«…В этом лесопарке я обязательно устрою тебе прогулку. Сначала — на коляске, потом — держась за руки. Когда подрастешь — на пару займемся бегом. Как ты на это смотришь? Я сумасшедшая мать?..»

Улыбаюсь и натыкаюсь на озадаченные лица разморенных жарой попутчиков. Может, жизнь моя и прошла мимо, но я отхватила от нее огромный кусок собственного счастья. И буду обустраивать его и оберегать.

***

Две недели отсутствия на работе кажутся вечностью.

В офисе витает дух растворимого кофе, подвальной сырости и мокрой побелки, унылые коллеги встречают меня сдержанными кивками, но в выражениях их физиономий угадывается смиренное сожаление, а в мою душу закрадывается страх. Сенсоры работают на пределе, я сразу улавливаю дух перемен и оглядываю просторное, продуваемое сквозняками помещение, но причин для беспокойства не нахожу.

На троне менеджера… восседает Олег и через весь зал плотоядно пялится на меня:

— О, Майя Станиславовна. С выходом! Вы то мне и нужны… — радушно киваю, вешаю сумку на крючок и с готовностью жду, какой работенкой с утра пораньше осчастливит меня этот мерзкий прыщ, но в его клешне надрывается корпоративный телефон, и он отмахивается:

— Потом поговорим.

Сверкнув подошвами, недорыцарь убегает, а я не обнаруживаю на своем столе ожидаемой кипы неразобранных бумаг, которая в мое отсутствие разрасталась до угрожающих размеров.

Да и Натали все еще не почтила подчиненных своим присутствием…

— Ты же не знаешь, Колесникова! Натали уволилась. Теперь Олег Иванович — менеджер отдела! — снисходительно поясняет проницательная коллега, и я в недоумении падаю на видавший виды стул. Противно жжет под ложечкой.

«…Вот как… Пришел-таки к успеху…»

Запускаю древний системник и, в ожидании указаний нового начальства, раскладываю пасьянс — в кои-то веки есть время.

За пыльным окошком висит синее-синее, беззаботное спокойное небо, тополя тянут к нему зеленые руки, я никак не включусь в рабочий процесс.

Тут чудесно пахнет побелкой.

Хочется мела, настолько сильно, что сводит челюсти — это желание сродни жажде путешественника в пустыне, и погасить его может только ключевая вода…

Едва ли Тимур до сих пор верит в меня. Зато я в него верю.

Заглушаю приступ мятной жвачкой, и намерение залезть на стремянку с целью облизать потолок отпадает само собой.