Запретные воспоминания

«Совсем ты, матушка, зажралась. Сама не знаешь, что тебе надо. Есть люди, у которых действительно проблемы. Вон, старушку задушили, девушку сожгли, а не это твое томление духа. Давай уже, бери себя в руки, хватит дурью маяться», – сказал ее внутренний цензор. В ее психотерапевтических беседах с собой эта рациональная часть сознания всегда одерживала верх. Но не сегодня.

«Предвкушайте!» – вспомнилось ей недавно полученное сообщение от Владимира Радецкого, и Влада вдруг поняла, что действительно находится в состоянии ожидания чего-то хорошего. И именно это ожидание, а не тревога и есть причина ее странного состояния. «Совсем с ума сошла на старости лет», – пробормотала она и погрузилась в перипетии сериала, отбросив дурацкие мысли. Уснула она около часа ночи, совершенно успокоившись.

Он и сам не знал, почему целый день то и дело возвращался мыслями к этой женщине, она словно незримо присутствовала рядом, когда он проводил планерку с замами, разбирал ворох документов, получал взбучку от начальства и даже разбирался с непонятно откуда взявшимся в больнице трупом.

Владислава Громова занозой сидела в голове, и Радецкий искренне не понимал, откуда эта заноза взялась. Он и раньше встречал ее на различных мероприятиях и даже провел пару совещаний с ее участием, но почему-то заметил только сейчас. Точнее, только сейчас она почему-то вызвала его интерес, который вылился в зачем-то посланное ей в половине седьмого вечера сообщение.

У Радецкого как раз закончился рабочий день, и, подводя его итоги, как делал всегда, он вспомнил, что не обсудил ни с кем из коллег начавшийся монтаж оборудования в гибридной операционной и связанные с этим дополнительные просьбы и предложения компании-подрядчику.

Громова просила дать ответ завтра, и время на то, чтобы проработать вопрос, разумеется, было. Более того, в свете приключившегося ЧП она вряд ли обвинила бы больницу и ее главного врача, если бы они даже и затянули сроки. Понятно, что, когда у тебя по этажам бродит полиция, делать ты будешь только то, что нельзя отложить. Вопрос «Мед-Систем» отложить было можно.

И тем не менее Радецкий все равно написал первое свое сообщение, которое являлось проявлением вежливости, не более, а следом за ним еще целую кучу других, которые были уже на грани фола. Он был готов к тому, что она не ответит или проявит холодное недоумение по поводу его вольностей, но она вступила в диалог, который из неформального довольно быстро стал пикантным. Интересно, и что все это значит?

Владимир Радецкий знал себе цену. Красавцем, в прямом смысле этого слова, он не был, но высокий, ладно сложенный, острый на язык – всегда нравился женщинам и пользовался этим, когда возникало желание, не будучи ни ханжой, ни моралистом. Правда, что именно делать с женщинами, к своим пятидесяти четырем годам он до конца так и не понял.

С ними можно было спать, их можно было любить, потом, когда они начинали заявлять на него свои права (а так происходило всегда), они начинали вызывать раздражение, а после скуку, которая рано или поздно скатывалась в полное безразличие. Еще с ними можно было работать. Вот, пожалуй, и все. Дружить с женщинами Радецкий не умел. То есть он бы дружил, разумеется, вот только всем знакомым женщинам просто дружбы рано или поздно оказывалось мало, и из ипостаси «друг» было только два пути – в любовники или во враги. Либо сначала в любовники, а потом во враги.

Последние два с половиной года, когда он остался один, ничего не изменили. Старший сын – востребованный программист – нашел работу за границей и уехал в Испанию. С женой к тому моменту они уже давно сосуществовали как партнеры, встречающиеся только за ужином, за которым обсуждались какие-то потребности детей и хозяйственные заботы, в лучшем случае – какие-то интересные медицинские казусы, случившиеся в течение дня. И если сохранить страсть после двадцати пяти лет брака вообще мало кому удавалось, то куда подевалась душевная близость, сказать было трудно. Ее почему-то просто не стало, и все.

Возможно, Радецкий сам был в этом отчасти виноват, потому что жил своей жизнью, в которой имелось много работы, связанной с повседневными нуждами огромной больницы и нечеловеческим уровнем ответственности, а еще были занятия, доставляющие удовольствие, – спортзал дважды в неделю, чтение хороших книг, охота под настроение, строительство, а потом обустройство дома, пусть редкие, но поездки в Москву и Питер на спектакли, концерты и художественные выставки. И в этой жизни он оказался сам по себе, и она не требовала постоянного присутствия в ней жены, которая превратилась в некий функционал, обеспечивающий едой, чистыми рубашками и привычным сексом.

Да, возможно, он был виноват в том, что не давал большего, но его никто ни в чем не обвинял. Просто в один прекрасный день жена спокойно сказала, что собирается полгода пожить у сына в Испании, и он даже не удивился и не возразил, потому что ничего странного в ее желании не увидел, и все эти шесть месяцев совершенно не скучал и не испытывал неудобства, возвращаясь вечером в пустой дом, где его встречала радующаяся его приходу Фасолька.

Начавшаяся пандемия, захлопнувшая границы, сделала перспективы возвращения домой туманными, но даже потом, когда приехать стало возможным, жена этого так и не сделала, полгода ее отсутствия превратились в два с половиной, и это вполне всех устраивало. Легкие необременительные связи за это время у Радецкого, разумеется, случались, да они и до этого бывали, вот только оберегать свои границы от посягательств стало в отсутствие жены еще труднее, а потому во взаимоотношениях с женщинами он сделался еще осторожнее.

И вот откуда ни возьмись появилась Владислава Громова. На первый взгляд, с ней не должно было быть никаких хлопот. Слишком самостоятельной и самодостаточной она казалась. Не женщина, а каток. Асфальтоукладчик. Такие не посягают на чужие границы, а защищают от посягательств свои собственные. Проверить эти рубежи на прочность почему-то очень хотелось.

Внешне она была податливой и по-женски мягкой, но сталь в глазах давала понять, что это впечатление обманчиво. По привычке собирать информацию, которая может когда-нибудь оказаться полезной, он краем уха слышал пару историй, как Громова кого-то сожрала, а потом выплюнула, изрядно пожеванным и обмусоленным, разумеется. Укротить ее было все равно что объездить дикого мустанга.

В прошлом году Радецкий несколько месяцев брал уроки верховой езды. Он вообще был натурой увлекающейся и постоянно искал, чем бы себя занять. Жажда жизни бурлила в нем с годами все сильнее, заставляя постоянно пробовать что-то новое, доселе неизведанное. К примеру, сейчас он решил начать играть на саксофоне и в прошлую субботу даже сходил на первое занятие. Инструмент он купил много лет назад, еще в молодости, но до него все не доходили руки. И вот сейчас Радецкий наконец решился.

Даже самому себе он не признавался, что за его погоней за новыми ощущениями в какой-то степени скрывается страх старости. Как там писал поэт Роберт Рождественский? «Все больше когда-то, все меньше когда-нибудь». И еще «все крохотней завтра и все необъятней вчера»…

В это крохотное завтра хотелось впихнуть как можно больше впечатлений. Позитивных, разумеется, потому что негативные жизнь и так подкидывала с регулярным постоянством. Веселый и многообещающий флирт с Владиславой Громовой был как раз таким новым впечатлением. Приятным и будоражащим кровь. Очень полезным после того, как Радецкий весь день думал о случившемся в больнице убийстве.

По дороге с работы он из машины позвонил полковнику Бунину. Тот трубку снова взял сразу, хотя, судя по голосам на заднем фоне, все еще находился на службе.

– Да, Владимир Николаевич, слушаю.

– Хотел сказать спасибо за то, что утром быстро помогли, – откликнулся Радецкий.

– Да ладно, ни в чем особенном моя помощь не выражалась.

– Присланные ребята показались мне толковыми.

– Хотел бы сказать, что бестолочей не держим, да не могу, – вздохнул голос в трубке. – Теряем профессионалов в последние годы, да вы, Владимир Николаевич, это не хуже меня знаете.