Тайная сторона Игры

И только истомив всех (Сашка, который скромно сидел в углу на табуретке, аж взопрел, хотя печь и не топилась), Арехин распрощался, оставив людей поминать покойную, да и себя тоже. По-разному поминать.

– Домой, – сказал он в переговорную трубку.

В салоне «паккарда» он откинулся на шикарные кожаные подушки и всю дорогу молча перелистывал блокнот. Сашка мог поклясться, что делал он это ради важности, потому что глаза тезки Аз оставались неподвижны, смотрел он не в блокнот, а куда-то дальше. Или, наоборот, ближе. В себя смотрел. Думал, наверное. О чем только?

«Паккард» остановился, но Арехин еще минуты две сидел неподвижно, потом очнулся, тряхнул головой.

– Думали, товарищ Арехин? – осторожно спросил Сашка.

– Пытался, – коротко ответил Арехин.

Бравый Арсений Иванович распахнул дверь автомобиля. К удивлению Сашки, они приехали не в МУС, а в совершенно незнакомый двор – тихий, чистый и очень порядочный – в смысле, что все вокруг было в полном порядке, никаких поваленных скамеек, надписей на стенах, подтеков мочи и куч говна. Окна – веселые, с нарядными шторами. Ну, будто в старое время вернулись.

– Не удивляйтесь, Александр. Этот двор – подобие эталонного метра. Хотят экспериментальным путем проверить, когда быт пролетарский догонит и перегонит быт буржуазный. Чтобы было с чем сравнивать, дом содержится, словно бы и не было революции.

И действительно, даже на фартуке дворника, запиравшего за «паккардом» ворота, блестела начищенная бляха.

– И живут здесь по-прежнему буржуи? – спросил ошеломленный Сашка.

– Частично. Специалисты, престарелые, дети – поправил тезка А. – Но и пролетарии, конечно, тоже. Какой же дворник или слесарь буржуй?

– И – не уплотняют?

– Ни-ни. Строжайше запрещено. Захочешь друга подселить, родственника, даже отца с матерью – не сможешь. На ночь остаться, максимум на две – ладно, а потом – ступай восвояси. Иначе через месяц дом пропадет, в теремок превратится, как в сказке…

Они подошли к парадному крыльцу, где швейцар открыл дверь.

Сашка, поглядев, как Арехин и водитель оставляют калоши под лестницей, смутился – у него калош не водилось. А кругом чисто, на лестнице ковер, прутья медные горят, ни соринки.

– Ничего-ничего, – ободрил Арехин. – Погода сухая, да и мы не сколько ходили, сколько ездили.

Вытерев подошвы о специальный щетинистый половичок, Сашка поднялся в третий этаж. Зачем они сюда идут, он не догадывался, но смотрел в оба – знал, что товарищу Оболикшто каждая мелочь пригодится.

Оказалось – пришли они передохнуть и пообедать.

Обед подала прислуга. Сначала Сашка растерялся от лишних вилок да ложек, но потом, глядя на шофера, приноровился. Хотелось спросить, откуда провизия, но постеснялся.

После обеда водитель вернулся к «паккарду» – ему там удобнее, и вообще – глазок-смотрок. А Сашку тезка Аз провел в библиотеку. Книг – пять шкафов, каждый пребольшущий. Не-ет, здесь ни книгами, ни шкафами не топят. Пока.

Да и не протопишь, большая комната, потолки высокие, в лепнине. Арехин усадил Сашку в кресло, сунул в руки журнал «Всемирный следопыт» а сам сел напротив.

– Я немножко отдохну, вы уж извините, Александр. Можете тоже подремать, если хотите, диван полностью в вашем распоряжении.

Зачем диван, кресло само было как диван – большое и мягкое. Но дремать Сашке не хотелось, оставалось листать журнал. Если честно, в грамоте Сашка был не силен, по складам кое-как читал, но дела этого не любил. Привычки не выработал. Где ж ее вырабатывать, с восьми лет в людях.

Арехин сел в другое кресло, целиком деревянное, жесткое и неудобное, взял со стола газеты и стал читать. Или картинки разглядывать, больно уж быстро он переворачивал страницы.

Сашка тихонько вздохнул: делом нужно бы заняться, а они барствуют, газетки листают, журнальчики.

Арехин вздох этот услышал, опустил газету и сказал:

– Сыщику необходимо читать газеты. Профессиональная обязанность. Особенно письма граждан и ответы на них. Вот, например, заметочка: в газету пришло письмо, подписанное академиком Павловым с жалобами на то, что в доме сорок два по улице имени товарища Троцкого постоянно отключают свет, тем самым мешая нормальной работе академической мысли. Письмо это редакция направила в Цекубу, где ответили, что академик ни в доме сорок два, ни в каком ином доме по улице имени товарища Троцкого не проживает, и, следовательно, письмо это – подделка. Газета делает вывод: есть у нас несознательные граждане, которые, прикрываясь именами ответственных людей или больших ученых, пытаются улучшить свое личное положение.

– А кто такой цекубу – спросил Сашка более для поддержания беседы, поскольку ему лично все эти жалобы на отсутствие света казались смешными. Люди больше боятся, когда свет включают – значит, в квартале проводятся обыски и реквизиции.

– Цекубу? Центральная комиссия по улучшению быта ученых, – Арехин отложил газету, взглянул на большие напольные часы:

– Приват-доцент Христофор Теодорович Пеев к этому времени обещал вернуться с похорон и ждать нас.

– Пеев? Это который сегодня был на поминках?

– Именно. И вчера в квартире вместе с сестрою убитой тоже. Впрочем, вчера вас, Александр, там не было.

– Да я… С устатку…

– Пять минут на сборы, и едем к приват-доценту. Поговорить по душам, – объяснения Сашки мало интересовали Арехина.

Поговорить Сашка был не против, только ведь опять говорить будет не он, он будет слушать. Весь день только слушать – утомительно. Когда ж бандитов ловить станем, убийцу этого?

Приват-доцент работал в небольшом госпитале на Каретной, и жил тут же, во флигеле, в маленькой, но отдельной комнатке.

Встретил он Арехина с Сашкой без страха, даже с облегчением:

– Я, признаюсь, ждал вас раньше.

– Раньше? – Арехин достал из кармашка часы, золотые, с музычкой. – Но мы договаривались на девятнадцать тридцать, не так ли?

– Да, да, вы совершенно правы. Раньше – я подразумевал неделю назад, или месяц. Тогда бы и Лизавета, быть может, была бы жива.

– Кто ж вам мешал – поговорить?

– Всякие обстоятельства. Боязнь, прежде всего.

– Боязнь чего?

– Разве мало причин?

– Причину всегда найти можно, – согласился Арехин, – но если доцент не идет к МУСу, МУС идет к доценту. Вот и пришел. Сидит. Слушает.

– Вы кого-нибудь подозреваете? – спросил Пеев.

– Я пока собираю факты, – ответил Арехин. – Собираю, взвешиваю, делаю выводы.

– А я подозреваю, но… Впрочем, сначала я должен показать вам кое-что.

Пеев открыл книжный шкаф. Шкаф был поменьше, чем у Арехина, да и книгам отводилась только казовая, верхняя часть. Нижняя, закрытая, оказалось пустой. Не совсем пустой – там стояла коробка, дешевая картонка.

Пеев достал ее, переложил на стол, открыл. В ней были бумажные завертки, много, с дюжину. Пеев выбрал крайнюю, развернул.

Под бумагой оказался стеклянный сосуд, на шкалик, стекло толстое, крышка широкая, особенная, из-под нее капли не прольется.

А внутри склянки в прозрачной жидкости плавал глаз.

– Человеческий? – спросил Сашка.

– Вполне, – приват-доцент по очереди освободил и другие склянки. В каждой плавало по одному глазу.

– Все это, – показал рукой на коробку приват-доцент, – я получил не разом. Поштучно, так сказать.

– Сразу после убийств? – спросил Арехин.

– Нет, спустя неделю, а то и больше.

– Каким путем?

– Приносили посыльные, обычные уличные мальчишки. Ставили на крыльцо, звонили и убегали.

– А вы…– не договорив, Арехин вопросительно посмотрел на Пеева.

– А я прятал их в шкаф. Наверное, мне стоило пойти в полицию.

– Полицию?

– Первую… посылку я получил в декабре 1916 года. Хотел сразу же в полицию, но меня отговорили. Да я и не упорствовал, признаюсь. У меня по-прежнему болгарское подданство. Сейчас это мало кого волнует, а тогда… Все-таки моя страна воевала против России. Еще не известно, стали бы искать преступника, или схватили бы меня, поминай, как звали.