Куда идем мы…

Сергей Волчок

Куда идем мы…

Светлой памяти Ивана Андреевича Губаря, 

первого читателя этой книги.

С чего все началось

Портал открылся как раз в тот момент, когда Четвертый лежал на спине, а на него сверху падали ложки, кастрюли и миски.

Когда ты лежишь на спине – ты поневоле смотришь вверх, поэтому портал, который открылся в небе, Четвертый увидел первым. Это был первый портал, который он видел в своей жизни, поэтому даже не сразу понял, что происходит. Просто в небе над монастырем появилось что-то вроде большого овального зеркала, откуда, ничуть не пугаясь двадцатиметровой высоты, выпрыгнули два воина в диковинной иссиня-черной броне.

«Разобьются же! В кисель» – подумал Четвертый и не угадал. Воины вовсе не полетели к земле с ускорением свободного падения – нет! Балансируя руками, они заскользили по направлению к монастырской спальне, как будто съезжали с невидимой ледяной горки.

«Ничего себе!» – успел подумать Четвертый и больше ничего подумать не успел – вслед за посудой на него упал шкаф и Четвертый вырубился.

Глава первая. Остров Рикорда

(про неожиданное появление двух небесных воинов в монастыре и про то, как началась резня)

о. Рикорда, часть архипелага

Императрицы Евгении.

42°52′ с. ш. 131°39′ в. д.

(за десять минут до этого)

«Лузер – это судьба» – философски подумал Четвертый, получив мимолетный пинок от Шестьдесят Четвертого.

Пинок ему отвесили по уважительной причине – Шестьдесят Четвертому показалось, что Четвертый путался у него под ногами, вот он и устранил досадную помеху. Шестьдесят Четвертый был боевым монахом и очень вредным типом – он не только больно пинался, но и постоянно подначивал Четвертого. Любил он троллить обладателя самого низкого в монастыре уровня, что уж скрывать.

Четвертый отлетел в сторону, но огрызаться не стал – себе дороже. Быстро собрав рассыпавшиеся дрова, он побежал к кухне – задержавшись, вполне можно схлопотать черпаком по шее от Семьдесят Второго.

Опасения были не напрасны – Семьдесят Второй явно был не в духе и отправил Четвертого пропалывать грядки с зеленью – зеленым луком, укропом и петрушкой. Но предварительно решил проинструктировать –нравилось повару чувствовать себя начальником. Долго орал, чтобы Четвертый все прополол тщательно, но быстро, и на кухню вернулся хотя бы за полчаса до обеда – помочь все подготовить к раздаче.

Четвертый слушал высокодецибельные инструкции, почтительно кивал в нужных местах и незаметно для себя погрузился в размышления. Была у него такая особенность – выключаться из реальности, или, как это называл Семьдесят Второй, «зависать и тормозить», слабо реагируя на происходящее вокруг.

Повар, меж тем, орал так, что его красная рожа стала совсем багровой, и непосвященный человек мог бы подумать, что Семьдесят Второго вот-вот хватит кондрашка. Но Четвертый за два с половиной месяца работы на кухне хорошо изучил своего начальника. Его не только инфаркт не свалит – его таранный удар матерого кабана с ног не собьет! Если, конечно, кабан вообще рискнет атаковать существо, издающее вопли, способные заглушить взлетающий самолет.

Сам Четвертый, разумеется, взлетающий самолет никогда не слышал. И не видел. Более того – он даже понятия не имел, что такое самолет. Но монастырский Настоятель судя по всему, появился не свет несколько столетий тому назад, поэтому часто говорил непонятные слова. Однажды он проходил мимо кухни, поморщился от разлетающихся над островом матюгов Семьдесят Второго и помянул это никому не ведомое существо с экзотическим именем – «самолет». Вроде и тихонько сказал – а все услышали, Семьдесят Второй сразу заткнулся, перестал лупить Четвертого поварешкой и долго лебезил перед Настоятелем, извиняясь за причиненное беспокойство.

Такой вот Настоятель – чрезвычайно уважаемый человек. Если, конечно, человек. Про Настоятеля никто ничего толком не знает, совсем как про самолет. Про самолет Четвертый спрашивал у Десятого и Четырнадцатого – более старших беспокоить не рискнул, а про Настоятеля даже и спрашивать не стал. Понятно, что ничего не ответят, только в ухо дадут. Настоятель – это Настоятель, ему даже Сто Двадцать Четвертый, предводитель боевых монахов, при встрече кланяется и льстиво в глаза заглядывает.

Настоятеля единственного в монастыре зовут не по уровню, а по должности, потому что он самый крутой, а какой у него уровень – и не знает никто. Слухи ходят, что выше двухсотого, но это брешут, скорее всего.

Четвертый в своей жизни только один раз двухсотого видел, давно уже, еще когда во Владивостоке жил, в монастырском приюте. Но Владик – это другое дело, одно слово – город! Там народу толкается – тьма тьмущая, тысяч десять, наверное, а то и больше. Вон, в приют чуть не каждый месяц нового младенца подкидывают, а то и двух.

А приюту что? Приют всех берет, даже демонят, лишь бы года ребенку не исполнилось – чтобы предварительную инициацию провести можно было. Как любил повторять директор приюта: «Шанс есть у каждого, но не каждый успевает им воспользоваться». И это правда – инициацию проходил хорошо если один из десяти. Отбракованных отправляли в обычный приют, где, по слухам, жилось совсем кисло.

Зато отозвавшиеся на крещение – а это и есть предварительная инициация – получали, по словам директора, «гарантированные выживание, воспитание и набор гибких навыков». В этом, вопреки своему обыкновению, директор не врал. До шестнадцати лет тебя в приюте кормят, поят, воспитывают и даже читать-писать учат. А в шестнадцать, как говорил директор– «пожалуйте бриться». Окончательная инициация, получение класса «монах», и короткое путешествие под парусом в монастыри – прокачиваться и отрабатывать свою детскую кормежку. Мальчики – в мужской монастырь, на остров Рикорда, девочки – в женский, на остров Рейнеке. Девочек подкидывают чаще, поэтому женский монастырь больше.

Четвертому вон еще зимой шестнадцать исполнилось, а привезли их с Десятым и Четырнадцатым только четыре месяца назад, в апреле. Всего троих, да. До монастыря не все приютские дотягивают – как и при крещении, хорошо, если один из десяти. Обычно из приюта сами сбегают. Почти все сбегают, если честно, монахом никто не хочет быть. Класс в прокачке сложный, плюшки так себе, а требования запредельные, одно целомудрие чего стоит – и ведь не обойдешь, все на системном уровне, грехопадение кучу пожизненных дебафов вешает…

Но Четвертый никогда даже не думал о побеге. Во-первых, пусть он всегда был слабаком, но дураком отродясь не был. Проводимая в приюте предварительная инициация не только отбраковывала неспособных к монашеству – она еще и резала прокачку по любому классу, кроме монашеского. Резала пожизненно. Те, кто убежал, может и не помрут на воле, но кем бы они не стали – они никогда не поднимутся выше середняка.

А во-вторых, в приюте был Старый – единственный человек в жизни Четвертого, которого он мог бы назвать другом. Над этой странной дружбой ржали все приютские – очень уж забавно смотрелись рядом мелкий тщедушный пацан и древний приютский сторож-монах, непонятно как доживший с 32 уровнем до семидесяти лет.

Чем выше ты прокачаешься, тем дольше проживешь – эту аксиому все обитатели приюта выучивали раньше, чем начинали ходить. У Старого практически не было предрасположенности к монашеству, поэтому прокачка шла еле-еле, и уровни он набирал даже не с черепашьей, а с улиточьей скоростью. Но всю жизнь упрямо отказывался менять класс – и только Четвертый знал почему. Только ему Старый рассказывал про свое монашество в задушевных беседах. Впрочем, если честно, он бы, может, и кому другому рассказал, только никого это не интересовало – ну, что умного может сказать старый отбитый лузер, за всю жизнь не дотянувший даже до полтинника?