Страница 10 из 12
Как не хочется быть тем, кто принесет трагическую весть!
– Знает. Констебль приходил пару часов назад, – сухо ответил слуга. – Прошу вас прийти в другой раз – барон скорбит.
И тут я понял, что привлекло мое внимание в его речи: он говорил без местного акцента. Знакомое, приятное слуху произношение.
– Вы англичанин? – с надеждой спросил я.
– Да. А вам что?
Невоспитанный, зато земляк!
– Послушайте, я ведь тоже англичанин. Умоляю, впустите нас.
Слуга заколебался.
– Раньше я вас не видел. Вряд ли вы из друзей барона.
Да что за подозрительность! Распоряжается, как у себя дома, а ведь должен просто пригласить меня зайти!
– Думаю, вам нужно впустить меня.
– А я думаю, вы просто любопытный зевака. Уж я-то знаю, как барона в городе не любят! С чего мне верить, что кто-то решил ему помочь?
В обычный день я бы кипел от негодования от его наглой речи, но близость смерти заставила меня проглотить возмущение и сдержанно ответить:
– Вы ошибаетесь. Я пришел с добрыми намерениями.
– А эти двое?
Я покосился на Молли и Робина. Те уже вернулись к своим переговорам вполголоса.
– Мои слуги. – Я втиснулся между ними, чтобы прервать их возмутительно тихую беседу. – Они помогают мне ходить – я слаб здоровьем.
Ноги у меня притворно подкосились, и я пошатнулся, надеясь, что этой парочке достанет ума подхватить меня прежде, чем я упаду. Подхватили! Для убедительности я даже выронил из слабеющей руки цилиндр.
– Мне трудно стоять так долго. – Я всем весом обвис на крепко державших меня под локти руках. – И я не пришел бы, если б не срочная необходимость поговорить с господином бароном.
Исхудавшее тело и бледное лицо определенно сыграли мне на руку. Слуга еще раз оглядел меня, подошел к воротам и отпер их. Победа!
– Ведите, я совсем ослаб, – приказал я Молли и Робину. – И поднимите мой цилиндр.
Молли вздохнула и потащила меня к дому, а Робин принялся ловить мой цилиндр, который ветер покатил вниз по холму. Как бы я хотел, чтобы Робин бежал за ним до соседнего города и обратно не вернулся!
Интерьеры, как и одежда, могут многое сказать о своих владельцах. Пока нас вели через анфиладу комнат, я заметил: обстановка дорогая, но устаревшая, словно на календаре начало века, а не тысяча восемьсот тридцать седьмой год. Видимо, особняк был пожалован хозяину в то же время, когда мой отец получил свой, после войны за присоединение Ирландии, и тягостно напоминал дом моего детства. До того, как меня убили, я мечтал заново его обставить и читал в журналах, что сейчас в моде: обои синих или зеленых оттенков с простыми узорами, мебель на гнутых ножках, шелковые ширмы, побольше пространства и воздуха в интерьерах. А тут, так далеко от родного дома, меня окружала знакомая картина: тяжелые бархатные шторы, повсюду балдахины и драпировки, громоздкая темная мебель. Мода в интерьерах, конечно, меняется не столь стремительно, как в одежде, но все же на дворе прогрессивный девятнадцатый век, и тридцать лет – большой срок.
В гостиной, куда нас привели, горе семьи стало очевидно. На столах – траурные скатерти, зеркало закрыто черной тканью. В кресле, глядя в камин, сидел седой мужчина – очевидно, хозяин дома. Он еще не повернулся, а мне уже стало не по себе. В нем была заметна военная выправка, и одет он был так, как одевались лет десять назад: такие же сюртуки носил мой отец, который никогда не гнался за модой. У меня возникло душное, неприятное чувство, что круг замкнулся и я снова дома – там, где был убит, а потом одиноко бродил по темным коридорам.
Мужчина у камина обернулся и растерянно оглядел нас с Молли, – так, словно никто еще не приходил выразить ему соболезнований, и он искренне не понимал, что мы забыли в его доме.
– Барон, – мягко позвал слуга. – Джентльмен пришел посочувствовать вашему горю.
Вот так я впервые в жизни увидел ирландского аристократа. На вид он мало чем отличался от английского, никакого местного колорита. Да и на злодея, которого описал Робин, он не очень-то походил. Седой, аккуратный, гладко выбритый, лицо немного помятое, словно он то ли спал, то ли плакал, то ли выпил лишнего, а может быть, все вместе.
– Кто вы? – хрипло спросил он.
– Я… – От того, сколько знакомого было в этом доме и его хозяине, я сбился с мысли и позабыл все, что собирался сказать. – Меня зовут Джон Гленгалл. Я граф. Хочу выразить вам глубочайшее…
– Граф? Я вас не знаю. Вы из Британии? – перебил он. Я кивнул, и он всем телом развернулся ко мне. – А каков ваш годовой доход?
Ничего себе вопрос! Тут барон заметил, что я опираюсь на руку Молли, и предложил мне сесть. Я с благодарностью опустился в кресло напротив него и жестом велел Молли отойти – кто поверит, что она служанка, если она будет стоять у меня над душой? Я сразу покосился на Молли, чтобы узнать, не обиделась ли она на эту игру, но она чинно встала к стене и кивнула мне: дескать, продолжайте.
– Признаться, точные цифры моего дохода мне неизвестны. У меня достаточно денег на любые причуды, но мне еще нет восемнадцати, и я пока не могу распоряжаться…
– А когда вам исполнится восемнадцать?
– Этим летом, – ответил я, впервые с момента своей смерти вспомнив об этом.
Интересно, почему в столь трагических обстоятельствах мы обсуждаем мой день рождения?
– И даже ваш слуга умеет писать… – пробормотал барон. – Наверное, вы из самого Лондона.
Я медленно обернулся. Робин успел просочиться в комнату, положить мой цилиндр на столик, вытащить маленькую книжечку и начать что-то в нее записывать, скрипя походным пером. Встал он рядом с Молли, куда ближе, чем я посчитал бы приличным для едва знакомых мужчины и женщины. Я сурово глянул на свой цилиндр: ну почему он не услышал мой приказ катиться до самого Галлоуэя!
– Мой слуга тоже англичанин, – прибавил барон. – Но, признаться, неграмотный.
Тут я заметил, что некрасивый слуга не ушел – стоял у дальней стены, вытянувшись в струнку, и по его глазам я видел: он ловит каждое слово. Раньше я бы на него и внимания не обратил, слуги – это все-таки люди другого сорта, но последние месяцы научили меня не сбрасывать простой люд со счетов.
– Но вернемся к нашей беседе. – Барон подался ближе ко мне, не вставая с кресла. – Уже летом вы сможете распоряжаться своими деньгами, и у такого жениха, конечно, найдутся невесты и в Лондоне, но бьюсь об заклад – такой красавицы, как моя Нэнси, вам не найти.
Ах, так вот к чему он клонит! Видимо, у него есть и другие дочери, кроме погибшей Элизабет! Мой безошибочный компас общественного положения указывал, что ирландский барон – это, конечно, гораздо ниже, чем британский граф, и неудивительно, что он не прочь со мной породниться (конечно, приятно и то, что кто-то наконец оценил мой высокий титул!). Моральный компас, однако, указывал, что барон выбрал неподходящий момент для таких размышлений. Даже если у него великое множество детей, гибель дочери – все равно трагедия, и его черствость меня покоробила.
Я промямлил что-то невразумительное, но барон меня не услышал, потому что в этот момент к нему скользнул слуга, наклонился и глухим, напряженным голосом произнес:
– Барон, этот джентльмен выглядит подозрительно. Вы уверены, что можно верить ему на слово?
Я чуть не подскочил от неожиданности. Ничего себе вольность! Слугу, который имеет дерзость давать хозяину советы, надо гнать взашей. Барон, судя по всему, был того же мнения – он возмущенно выпрямился и глянул на меня: слышал я или нет?
– Единственная цель моего визита – выразить свои искренние соболезнования, – мирно произнес я. – Бедная Элизабет! Что же произошло?
– Трагическая случайность, – горько ответил барон. – Какой-то… Какой-то вор решил ее ограбить на ярмарке, и… У нее ведь было с собой так немного!
Ограбить… Я вспомнил: когда мы с Молли только подбежали к упавшей девушке, рядом валялся оброненный ею кошелек. А вот когда я подошел второй раз, кошелька уже не было. Но даже если его потом утащили, погибла она не из-за денег: когда убегал человек в синей шляпе, кошелек лежал на мостовой.