Мой любимый враг

***

Когда я сообщил отцу, что никуда не поеду, он, по-моему, только выдохнул с облегчением. Нет, он попричитал немного, как я тут буду.

– Да как всегда, – пожал я плечами.

– Ну да, – кивнул он. – Но всё равно зачем тебе оставаться здесь, когда можно жить с нами? Там у нас, конечно, не такой большой дом, как этот, но ничего, потеснимся. Уж комнату тебе выделим.

– Нет, не хочу.

В конце концов договорились о том, что будем созваниваться каждую неделю. Для собственного успокоения он оставил со мной нашу домработницу, хоть я и не хотел. Ну и взял с меня слово, что после экзаменов поеду поступать в Питер и там уж… Что «там уж» – он не договорил. Но я пообещал, что обязательно приеду.

В предпоследний день новогодних каникул ко мне неожиданно заявились почти все наши. Ладно, не все, но добрая половина класса. Типа поддержать. Сначала я растерялся, ну и не очень-то, конечно, обрадовался. Да и видок у меня был тот ещё, как у одичавшего отшельника.

Все расположились в гостиной, кто где. Девчонки принесли что-то к чаю. Сами на кухне похозяйничали – у домработницы был выходной. Сами накрыли. Ну и потом всё убрали. В общем, я даже как-то расчувствовался. Не ожидал такого участия. Да и поговорили неплохо о том о сём. Я мало-мальски отвлекся.

Правда, без стычки всё же не обошлось. Игорь Лабунец, уже в самом конце, когда все одевались в холле, вдруг спросил:

– А вы что, с Ларионовой таки разбежались?

Я не ответил, просто проигнорировал его вопрос, хотя внутренне сразу напрягся.

– Камон, тут все свои, – усмехнулся Лабунец. – Да и вообще, если тебя это всё ещё парит – забей. Наоборот, радуйся, что легко отделался. Она же – бешеная дичь. Шваль…

Я резко схватил Игоря за грудки и припер к стене.

– Не смей про неё так говорить, – процедил я.

Он заморгал часто-часто. Девчонки заверещали, ну и остальные парни почти сразу оттащили меня от Лабунца.

– Димон, успокойся! Не обращай внимания. У них там давняя вражда.

– Да какая там вражда! – фыркнул Лабунец. – Было бы с кем там враждовать. С этой шал…

Я снова рванул к нему, но парни повисли на обеих руках, не давая до него добраться.

– Игорек, блин, заткнись уже! – рявкнул Корнейчук. – Тоже нашел место и время!

– Да, Игорь, имей совесть! – поддакнула Мурзина.

Лабунец снова фыркнул и вразвалочку вышел за дверь.

Я потом, конечно, успокоился. И даже решил, что зря я так. Стоило, наверное, как-то на словах всё разрулить, разъяснить, что он неправ. Но в тот момент меня как подорвало. Правда, позже навалилось полное опустошение.

53

Таня

Я напрасно ждала, что между нами что-то изменится. Уповая на то, что Дима меня всё ещё любит, – ну невозможно же разлюбить человека в одночасье! – я так надеялась, что он со временем оттает. Однако он по-прежнему меня едва замечал. В столовой он больше не появлялся, но мы встречались на переменах в коридоре, на лестнице, в фойе, иногда в гардеробе. Он неизменно здоровался со мной, но точно так же, как здоровался со всеми – без малейшего выражения.

Для меня же каждая такая наша встреча как ножом по сердцу. Я даже потом стала думать: уж лучше бы он, наверное, уехал в Питер, чем вот такое постоянное напоминание о том, что я его люблю и мучаюсь, а он меня – нет. Ещё горше было от мысли, что я собственными руками разрушила свое счастье.

Мне до слез не хотелось верить, что он меня разлюбил, но логика была беспощадна: когда ещё любишь, пусть даже хоть чуть-чуть, это же чувствуется. Можно любить и не хотеть видеть, разговаривать, быть вместе – но при встрече чувства все равно заметны, как ни притворяйся.

От Димы же веяло полнейшим равнодушием. Мне уже казалось, что он к своим одноклассницам, к той же надоедливой Красовской, испытывал больше эмоций, чем ко мне. Во всяком случае с ними он хотя бы общался.

Сначала я ещё думала, что он такой отстраненный из-за смерти мамы. Слишком всё переживает внутри себя и на остальной мир его уже попросту не хватает. Наверное, так оно и было в январе, феврале, марте… А затем он начал приходить в себя, вот только я по-прежнему осталась для него «за бортом».

В конце февраля мы поздравляли наших парней и учителей-мужчин. Целый концерт им устроили.

У нас это железная традиция: на любой праздник – самодеятельность. Причем в добровольно-принудительном порядке. От каждого класса – хотя бы один номер вынь да положь. Обычно это либо танцы, либо песни, иногда сценки.

В этот раз на 23 февраля мы спели переделанную песню. Переделывала, как всегда, я. Да практически написала новые стихи под музыку старой песни «Мы желаем счастья вам». Вышло здорово. Всем очень понравилось. Да и я потом пересмотрела на видео (классная нас снимала) – выступили мы и правда хорошо.

Но Дима на концерт даже не явился. Он вообще в тот день в школу не пришел, а я так хотела его поздравить…

Тогда я написала ему сообщение, пожелала счастья, здоровья, любви и всего-всего. Ну и прицепила видео этой нашей поздравительной песни, ещё и подписала: музыка Стаса Намина, слова мои. С минуту колебалась между смайликом и точкой. Вроде как, не те у нас сейчас отношения, чтобы лепить легкомысленные смайлы, но так хотелось ему «улыбнуться», и я поставила скобочку.

Ну и, конечно, я надеялась, что он напишет что-нибудь в духе: «классно спели» или «здорово придумано». Я тогда его поблагодарю и спрошу, как бы между прочим, почему его не было и чем вообще он занимается. Потом слово за слово и, возможно, мы потихоньку снова начнем общаться.

Но Дима сообщение прочел и ответил: спасибо. И всё! Ни слова больше. Я очень расстроилась, даже расплакалась. Потому что это его сухое «спасибо» на самом деле ответ «нет» на мой незаданный вопрос: «Дима, может, мы ещё раз попробуем с тобой?».

Я, конечно, говорила себе, что ему просто сейчас не до концертов, не до видео, не до меня. У него горе, огромное горе. Ну что ещё он мог ответить?

Но больше я к нему не навязывалась.

Наверное, тогда и наступил переломный для меня момент, и я поняла: надеяться не на что. Ничего уже у нас не будет. Никогда я Диму не верну. Я перестала вылавливать его взглядом на переменах. Перестала заходить на его странички. Только думать о нём не перестала, хоть и тысячу раз велела себе: хватит! Забудь! Имей уже гордость!

Я с головой ушла в зубрежку – только это и помогало не раскиснуть. И когда в апреле провели пробники ЕГЭ, я и по обществу, и по истории написала на сотку. Русский – чуть похуже, но тоже в пределах пятерки. С математикой, правда, забуксовала. Но мне она, в общем-то, и не нужна для поступления.

Да, конечно, это, всего лишь пробник, и как всё пойдёт на настоящем ЕГЭ – ещё неизвестно, но хоть что-то хорошее случилось у меня за последнее время. К тому же историк сразу так воодушевился, как будто это он сам сдал тесты. И Ян Маркович, который до этого взирал на меня как благодетель на нищую родственницу, вдруг проникся уважением. Встретил меня в фойе на другой день после результатов и долго тряс руку, приговаривая, какая я молодец и умница и как он в меня верит.

Но радовалась я недолго. Двенадцатого апреля был день рождения Рощина. Я и так это знала. Долго думала, поздравить или нет. Сначала не хотела – ну зачем унижаться? Я уже его поздравила с 23 февраля. Мало мне было? Но потом решила: все равно надо. Ну, что здесь, в общем-то, такого? Обычное человеческое внимание. Больше, конечно, никаких видео или сердечных пожеланий, просто скромненько напишу: «С днем рождения».

Так и сделала. И в ответ, ожидаемо, получила всё то же скупое «спасибо». Ну и ладно, подумала я. Сейчас вот я точно ни на что не рассчитывала и поздравила его без всяких прицелов, поэтому и особого разочарования тоже не было… до тех пор, как на следующий день в инсте у Филимоновой не появились фотки с дня рождения Рощина.

Я каждый кадр изучила досконально, хотя смотреть было неприятно до слез. Они (в основном, ашки, из наших – только Филя) сидели у него во дворе в большой крытой беседке, украшенной по периметру светящейся гирляндой. Ели шашлык, что-то пили, общались, смеялись…