Страница 11 из 78
"Любовь пройдёт, исчезнет всё, и ничего нет впереди, - с утра и до вечера тихо шептал он потрескавшимися губами слова популярной студенческой песни, величайший смысл которой он по-настоящему только на 5-м курсе понял и оценил. - Лишь пустота, лишь пустота... Не уходи... не уходи..."
18
Не удивительно, и закономерно даже, что первенство МГУ, проходившее на их стадионе 24-26 сентября, Кремнёв провалил с треском в том своём абсолютно-пустом и разобранном состоянии: в финальном забеге пятым пришёл из шести бегущих, предпоследним то есть, да ещё и с посредственным результатом 11,5. А планировал из 11-ти секунд выбежать, в тройку призёров попасть и получить медаль, что было ему по силам вполне, и к чему они с Башлыковым ещё с весны 4-го курса готовились.
Стометровка, которую он любил и на которой специализировался, - сложная дистанция и в физическом, и в психологическом смысле. Там нужно, помимо прочего, сугубо скоростного и атлетического, уметь вовремя концентрироваться, настраиваться и подводить себя к старту так, чтобы за 11-ть секунд всего - а именно за столько пробегал стометровку Кремнёв в студенческие годы, - чтобы за 11-ть секунд успеть форсировано выпалить из себя всё, что перед этим на тренировках скопил, суметь выложиться на дистанции по максимуму, и ничего внутри не оставить, ни капли "топлива". Чуть-чуть отвлёкся или расслабился перед стартом, соперников, зрителей испугался, расстроился из-за чего-нибудь или просто не выспался перед стартом - и "тормознул", не среагировал вовремя на выстрел стартёра, "проспал старт". И всё - конец песне! Дальше можно уже не стараться - догнать соперников не успеешь: не позволит время. И останется только себя материть и корить, и готовиться к новым стартам, новых соревнований ждать, пока удачливые товарищи будут радоваться и красоваться на пьедестале.
Вот и с Максимом Кремнёвым подобный казус случился в последний учебный год: он, БОГИНЕЙ своей надломленный, уже на старте всё проиграл подчистую и задарма, и лишь спины товарищей в конце увидел. Дела амурные его расстроили и подкосили так, что не приведи Господи, как говорится!...
Но в сборную Университета его всё-таки взяли - в запас. Башлыков на том настоял, резонно заметив руководству Спортклуба, что запасной бегун у спринтеров обязательно должен быть в турне по Европе, ибо поездка предстояла долгая, двухнедельная, и по чужой земле. Случиться там может-де всё что угодно с каждым - травмы, простуды или пищевые отравления. И если не будет запасного спринтера в команде - эстафету придётся отменять. А это скандал, разумеется, и серьёзный, ибо эстафета традиционно - самое зрелищное и кассовое соревнование... Или же ставить случайного человека на какой-то этап, который и сам опозорится, и Университет опозорит. Чего допустить было нельзя категорически.
Доводы заслуженного тренера возымели действие, и опростоволосившегося Кремнёва взяли пятым, запасным спринтером в команду, с которой он в первых числах октября улетел на недельные сборы в Анапу, в университетский спортивно-оздоровительный лагерь "Сукко"... Те недельные сборы явно пошли ему на пользу: он там и воздухом надышался, и в море наплавался от души, благо что погода на Черноморском побережье стояла чудесная, 20-тиградусная, и фруктов вдоволь поел - персиков и винограда. Про Мезенцеву он там думать не переставал, разумеется, но думал про неё легко, без боли и надрыва столичного, без истерики. Далёкое расстояние притупило боль, и Максим на юге чуть успокоился...
19
Однако стоило ему вернуться в Москву, и всё началось сначала. Тоска в Москве на него навалилась такая - жестокая и всеохватная! - что мочи не было её терпеть. Мезенцеву хотелось видеть безумно, жившую теперь рядом с ним, на соседнем 16-м этаже в 48 блоке.
Но как это было сделать после случившегося 21-го сентября, когда его откровенно послали? - он не знал. Он теперь даже не мог стоять и караулить её в стекляшке как раньше - чтобы незаметно насладиться её красотой, чтобы той красотой напитаться. Понимал, что его легко могут заметить там - и она сама, и подружки, - прячущегося за колоннами. Вот уж смеху-то будет: повеселит он тогда людей своим идиотским видом и поведением!...
Понятно, что в таком плачевном состоянии ему уже ни до чего не было дела - ни до спорта и ни до учёбы, ни до диплома и распределения. До конца октября он только и делал, что валялся на койке пластом, заложив руки за голову, - глазами потолок буравил и про Таню, не переставая, думал, которую он потерял, так и не найдя ещё, и которую вернуть надеялся.
На тренировки в Манеж он ходил, не бросал бег, - но делал это для вида скорее, для галочки, чтобы его не выкинули из сборной в самый последний момент и не заменили другим спринтером. Надежд же со спортом он уже не связывал никаких и душу туда не вкладывал. Пусто было в его душе, как напалмом выжженной отказом любимой.
С Панфёровым он также встретился пару раз в октябре - и тоже по необходимости больше, не по зову сердца. Поговорил с ним по душам предельно честно и откровенно - уже как с равным себе человеком, почти что товарищем, от которого ничего не надо и, соответственно, нечего скрывать, - бренную жизнь с учителем обсудил на минорной ноте. В том смысле, что тяжела ему стала его молодая жизнь, в которой пропала цель бытия, смысл работы и творчества; в которой, наоборот, на голову сыпались одни проблемы и неудачи, разраставшиеся с каждым днём как грозовая туча... И от этого разрастания негатива становилось тягостно и темно внутри, и не было никакого просвета в ближайшем будущем, никакой подсказки, помощи или надежды. Хоть плачь! Про свои любовные отношения с Мезенцевой он скрыл информацию, ясное дело, - однако молодому и прозорливому учителю и без этого стало ясно, в чём главная причина тоски и внутреннего разлада выпускника... В конце Максим получил от опечаленного разговором Панфёрова тему диплома, касавшуюся исторических и геополитических предпосылок Отечественной войны 1812 года, - и всё. После этого он про университетского наставника благополучно забыл: сделал вид, что с головой погрузился в работу, что занят очень.
Сам же ни к чему не притрагивался совершенно ни в октябре, ни в ноябре, ни дальше - потому что не мог, не хотел, потому что всё ему надоело до чёртиков и опостылело: читалки, конспекты, книги, мать-История. Сил на учёбу не было никаких, да и не лезло тогда ничего в его зачумлённую любовью голову...
20