Помню тебя наизусть

Хоть бы не заметил…

Но увы. Макс словно почувствовал мое присутствие, резко, по-звериному обернулся, безошибочно находя меня взглядом. Мы замерли, глядя друг на друга. Я — испуганно, он — с обжигающей яростью.

— Тебе конец, Белецкая! — повторил ту же фразу, что и ночью.

И в этот раз я ему поверила.

Дальше все шло по нарастающей.

Внезапно выяснилось, что весь мой авторитет оказался не более, чем мыльным пузырем, который с громким хлопком лопнул, напоровшись на презрение бывших друзей.

Сначала были просто смешки и шушуканье за спиной, потом начались откровенные подколы вслух. Типа: «я хочу нормально отдохнуть, поэтому Белецкую не зовем», или «Хреново выглядишь. Опять всю ночь ботанила, двоечница?», ну и самое противное «давайте, делать ставки, на сколько пунктов она свалится на следующем голосовании». Моя прежняя компания превратилась в стаю гиен, которые кружились вокруг, давились хохотом, превращая во всеобщее достояние каждую мою ошибку. Споткнулась — корова. Подавилась — тошнотина. Замялась на уроке — тупица.

Я пыталась огрызаться, отстаивать свои интересы, не теряя при этом достоинства. Но когда ты одна, а против тебя все те, кто раньше звал себя друзьями, уверенность в собственных силах тает просто на глазах. Им слово, они десять в ответ, на разные голоса, да с ухмылками. Самая настоящая травля.

Учитывая, что все они входили в категорию особо популярных учеников, то очень скоро следом за ними потянулись и остальные, внезапно осознав, что теперь можно безнаказанно задевать бывшую королеву. Они будто специально ждали этого момента и теперь с радостью пошли в отрыв.

Вот тут-то и выяснилось, что врагов и завистников у меня было предостаточно. Я просто раньше была настолько увлечена собственным «я», что не замечала этого. Не видела за приветливыми улыбками ни хищных оскалов, ни завистливых взглядом. Вообще ни черта дальше собственного носа не видела, а теперь оказалась один на один с такой чудовищной реальностью, что хотелось поджать хвост, спрятаться в угол и скулить, словно побитая собака.

Меня дергали со всех сторон, не оставляя в покое ни на минуту, не давая собраться, придти в себя. Разве что Катька не принимала в этом участия. Отмалчивалась, когда меня цепляли, или просто трусливо сбегала, виновато отводя взгляд. От этого становилось только хуже.

Из-за постоянного нервного напряжения у меня начались проблемы с учебой. Учила до посинения, но ничего не могла запомнить и делала ошибку за ошибкой. Ревела по ночам над дневником, в котором теперь красовались не только четверки и пятерки, но и менее приятные оценки. И это всего за несколько месяцев до выпускного!

Учителя тоже были мной недовольны, и каждый считал своим долгом высказать мне это в лицо. Сообщить со скорбным видом, что я их разочаровала, что они думали будто я надежная ученица, а оказалось, что это не так.

Всего за пару недель некогда любимая школа превратилась в самый настоящий ад.

…А всему виной сводный гад, который влез на мою территорию как бешеный носорог и разворотил все к чертям собачьим. Он стягивал на себя все внимание, заводил толпу, манипулировал. У него была такая энергетика, что хлыстом проходилась по нервам, заставляя трепетать. Они смотрели ему в рот и едва ли не писались от восторга.  Он скажет прыгать — они прыгают, скажет фас — они бросаются…совсем как я раньше. Будто отражение в кривом зеркале.

За рекордные сроки Макс умудрился стать своим в доску. И в спорте он первый, и в соревновании между школами решающий мяч забил, и шутки-то у него смешные, и на гитаре он играть умеет. После той проклятой вечеринки парни его боготворили, а девки ради его внимания были готовы выпрыгнуть из трусов.

Одна так точно. Меня тошнило, когда видела, как Ирка на нем виснет. Тошнило от победного взгляда, которым она водила по сторонам, тошнило от снисходительных ухмылок в мой адрес.

Проклятая ревность. Она острым шипом сидела внутри груди и нещадно впивалась в сердце, стоило только пошевелиться. Меня хватало лишь на то, чтобы спрятать ее поглубже, прикрыв равнодушием и раздражением. Пусть лучше видят, как я бешусь, чем узнают, что по ночам я реву оттого, что дышать больно, когда представляю их вместе.

Я ненавижу его с каждым днем все сильнее. Но чем дальше, тем хуже.

Мне страшно признаться самой себе, что хочу быть на месте Ирки. Хочу, чтобы это меня, а не ее он кружил при встрече, хочу прикоснуться к черным крыльям на его спине. Я не могу справиться с этим наваждением, тону в нем. Барахтаюсь, сопротивляюсь из последних сил, но все глубже опускаюсь на дно.

Очередное «прекрасное» утро началось с того, что стоило мне только перешагнуть порог школы, как зазвучали смешки.

Ну что опять?

Вроде знаю, что все у меня в порядке, но, когда толпа начинает насмехаться, невольно просыпаются сомнения. Вдруг колготки порвались? Пятно на юбке? Птица на голову на гадила? Стоило огромных трудов удержаться и не начать поправлять волосы, ощупывать свою одежду в поисках огрехов.

Прицельный удар по уверенности в себе.

— Привет, Яна, — махнула рукой проходящая мимо Юлька Озерова. Та самая зазнайка из одиннадцатого «а», вечная активистка, неугомонная участница всех школьных мероприятий. Она всегда воротила нос от нашей компании, прилюдно называя девочек «размалёванными пустышками», а парней «примитивными парнокопытными». Никого не боялась, не лезла в карман за словом, и вообще была крайне неприятной особой. Ругаться с ней — себе дороже, поэтому мы предпочитали делать вид, что не замечаем ее. Озерова отвечала нам тем же.

А сегодня… сегодня она сама со мной поздоровалась. Не к добру.

Я шла к классу, едва перебирая ватными ногами. Мне уже казалось, что смотрят все, без исключения. Даже пятиклашки, которые, как тараканы носились по коридорам, путаясь под ногами, весело пялились в мою сторону.

От волнения не дышится. Как раньше. Но упрямо иду вперед, пока мне в грудь не прилетает бумажный самолетик.

Совсем обнаглели!

Уже хотела возмутиться, но зацепилась взглядом за изображение на этом самом самолётике.  Что-то неразборчивое, черно белое, но бьющее в глаза знакомыми деталями. Я развернула лист и обомлела. Это моя фотография! Из приюта, в котором я была вчера. Где я в больших резиновых сапогах, рабочих портках, с лопатой руках возле темной кучи. Не трудно догадаться, что это за куча. На фотке я просто никакая. Невыразительный пучок на голове сбился на бок, отдельные пряди прилипли к потному лбу, но при этом выгляжу я до идиотизма счастливой.

У меня онемели кончики пальцев. Да как же так?

Это был мой мир, мой скрытый уголок, где я могла быть самой собой, занималась тем, что нравилось, а теперь с меня будто содрали одежду и выставили голой посреди яркой витрины. Какая сволочь вытащила это не всеобщее обозрение?!

Трясущейся рукой засунула скомканный лист в сумку и оглянулась. Еще несколько таких листов валялись на подоконнике, один был запихан в карман стенда, другой приколот к двери в кабинет.

Да в них вся школа! Куда ни глянь!

Кто? Кто это сделал? А главное, как с этим жить дальше?

Мне хотелось бежать. Трусливо прикрыть голову руками и бежать, сломя голову, подальше от этого прожорливого чудовища, в которое превратилась некогда любимая школа. Остатки уверенности в себе крошились на глазах, истончались, сыпались под ноги жалкими осколками, оставляя за собой зияющую пустоту.

Зазвенел звонок. Толпа в коридоре стремительно редела, торопливые ученики разбегались по классам, а я продолжала стоять, пока не осталась совсем одна. Потом бросилась к окну, одним движением сгребая все листы, пробежалась по рекреации, собрала все, что нашла.

Целая стопка. И это только один этаж! И то не полностью! Их все мне не спрятать, как не пытайся. Все равно все увидят. Уже увидели.

Возле класса я остановилась. Из-за двери доносился шум, смех, голоса. Урок еще не начался, наверное, учитель задержался или куда-то вышел, а без него я не готова туда сунуться. Там тридцать человек, и все в курсе моего позора, все видели эти несчастные фотографии.