Запомни, ты моя

Как часто люди, не получавшие добра от жизни, втаптывают в грязь других.

Но даже жалость к ним не мешает хотеть их убить только за одно желание меня изнасиловать. Это уже на подкорке. Так я относилась ко всем, кто считал меня мясом. И сейчас сделать это им не составит труда. Руки у меня связаны, рот заклеен, а беременность обеспечит им безопасность, потому что страх сильнее желания оставаться чистой ради Никиты. Возможно, я вообще больше никогда его не увижу. Но с теплотой буду вспоминать каждый день с ним. Даже самый плохой.

Но ничего из этого не помогает моему благоразумию, когда мы заезжаем на пустующее место стоянки, а свинячие глазки мужиков начинают влажно мерцать.

И я прошу себя, буквально уговариваю.

Насилие не хуже смерти твоего ребенка. Это просто два вонючих члена. Они не тронут, если ты не будешь сопротивляться, они не тронут тебя, если ты не будешь пытаться сбежать.

Но стоит им выйти отлить, как мыслей не остается, только пронизывающий насквозь инстинкт самосохранения. И я поступаю так, как поступала сотни раз до этого. Локтем открываю дверь, прыгаю на землю, ударившись коленями об асфальт, но поднимаюсь и бегу.

Потому что страх сильнее боли. Потому что адреналин сильнее любви к собственному ребенку. Потому что, когда тебе угрожают насилием, когда за тобой гонятся собаки, ты забываешь о своей физической форме, ты забываешь о благоразумии, ты просто физически не можешь не бежать.

Мужики, конечно, погнались за мной. Я товар, за который им заплатили. И, несмотря на свою похоть, в первую очередь они боятся потерять меня. Поэтому бегут, потрясывая своими животами, размахивая кулаками, пока из их рта рвутся непотребства, от которых сворачивается кровь.

Я могу вступить в схватку. Я могу постоять за себя, палок здесь много, но руки связаны, а ногами максимум я смогу пнуть одного. А второй пнет меня. И хорошо, если не в живот.

Самое главное не упасть, это самое главное, что я себе шепчу, продолжая пересекать лес, сворачивая то вправо, то влево, в зависимости от роста деревьев.

Именно так я и должна была поступить, когда оказалась в России. Просто убежать от Никиты и забыть о нем.

А теперь я здесь и бежать становится тяжелее. Пуховик тоже не создает легкости. Особенно когда потная рука хватает меня за него.

Боже! Но мое мычание сквозь кляп заглушает даже не треск ткани, а оглушительный звук выстрела. Прижатая к боку одного из водителей я поворачиваюсь и сквозь слезы вижу Юрия Вячеславовича.

Еще никогда я не была так ему рада. Слезы льются из глаз градом, а тело полностью расслабляется, словно отпустили натянутый канат. И только рука мужика поддерживает меня на весу.

— Отпусти девочку и иди к машине, тебя работа ждет, — говорит Юрий безапелляционным тоном, и Боров меня отпускает. После чего новый член нашей вечеринки убирает пистолет. Водитель мог и не знать Юрия, но такого тона он ослушаться не может. А может его испугал вид орущего товарища, который держится за бедро, штанина на котором уже полностью в крови. — Ну что встал! Помоги ему!

Водители уходят, а ко мне подходит Юрий, и я впервые в жизни не знаю, что сказать. Он в кожаной куртке, шапке, грубых ботинках с приличным слоем грязи. Но не узнать его невозможно, и я вся подбираюсь. Потому что совершенно не знаю, что от него ждать. Точно не того, что он достанет из кармана другую шапку и нахлобучит ее мне.

— Ты не в Москве. Здесь холодно в этом году, — произносит он и ножом распарывает веревки, затем аккуратно снимает скотч, про который я уже забыла. Разрабатываю челюсть, чтобы начать стрелять вопросами, но все они в миг улетучиваются, когда он легко поднимает меня на руки и несет обратно к трассе. — У тебя глаза сейчас из орбит вылезут, — посмеивается он, а я ищу сходства с Никитой. Разве что форма лица. Такие же четкие черты, словно художник рисовал с линейкой. — Удивлена?

— Это меньшее, что можно сказать о моем состоянии.

— Сейчас сядем в машину и стреляй своими вопросами.

— Можно задавать любые?

— Кроме интимных. Еще не хватало мне потом от сына схлопотать, — хмыкает он и продолжает двигаться сквозь кусты и деревья.

В моей жизни было много разных спасений. И порой, когда уже сама не верила, что чудо произойдет, судьба преподносила мне очередной подарок.

Может быть, как раз из-за вот такой способности, как «удача», я все еще верю в добро и не стала сукой.

Но даже после спасения, я всегда настороже, потому что часто спасители оказывались на поверку гораздо хуже. Наверное, поэтому я сейчас настолько напряжена, пока Юрий несет меня к своему огромному Лексусу. Настолько, что сердце колотится где-то в горле, а я даже не замечаю, как мои почти насильники уже сели в машину и отъехали на несколько десятков метров.

И мне даже не помогает успокоиться знание, что Юра уверен в родстве с малышом внутри меня. Сейчас он в животе активно дрыгается, словно танцует на моих натянутых нервах.

Успокойся, милый, я не дам тебя в обиду.

— У тебя вид собаки, попавшей в Корею.

Вздрагиваю от баса рядом и немного отшатываюсь, когда Юрий садится рядом. Теперь без лесного сумрака и шапки, которую он тут же скинул на заднее, где уже лежал мой рюкзак, я могу его лучше рассмотреть.

Раньше и повода не было. Откровенно говоря, живя в его доме, я ощущала волны негатива, исходящие от него. На его лице всегда торчала вывеска: Закрыто. Что его такого рассматривать? А вот сейчас я этого не чувствую, а на суровом лице как будто поселилось искреннее беспокойство. И я бы могла списать это на мою беременность, все-таки его жена сама не раз рожала. Но, если вспомнить, как он подстроил похищение собственного ребенка, чтобы решить свои проблемы….

— Алена?

— В Корее больше не едят собак, — вспоминаю я одну передачу, которую смотрела про эту страну на Ютубе. На деле же мне просто нужно что-то ответить, пока от страха заикаться не начала.

— Ален, ты вроде прожженная деваха, а порой мыслишь, как малолетка, которая верит, что прилетит зубная фея. Старые и сломанные игрушки всегда прикрыты мишурой, чтобы простакам было проще верить в чудо. Тебе ли не знать после того, как узнала изнанку жизни.

— Я верю в чудо. Оно много раз приходило в мою жизнь.

— Это называется удачное стечение обстоятельств…

— А ваш сын? Никита?

— Что с ним?

— То есть, это не чудо, что он приехал в Амстердам именно в то время, когда там была я? Пришел в тот клуб и готов был расстаться с такой суммой за одну только ночь?

— Очередное стечение обстоятельств. Как и мой приезд сюда до того, как ты стала губкой для спермы этих двоих.

Он замолкает, а я вдруг понимаю, что мне не страшно больше. Да, мы по-своему спорим, но он не рычит, а я больше не пищу мышкой. А ведь злится у него были поводы. Я, по сути, разрушала карьеру его сыну, я разругала его с семьей я… Что-то еще есть наверняка.

Юра кивает куда-то вниз, и я вижу огромную термокружку, судя по всему, с чем-то горячим.

— Никита сказал, ты любишь капучино. Выпей и прекрати трястись как заяц. Я тебя не съем.

— Почему? — с опаской интересуюсь, но кофе беру двумя руками, ощущая покалывание в ладонях от смены температуры. — Разве вы не злитесь, потому что все так…

— А смысл пытаться воскресить мертвого? Если я убью тебя, карьеру моего сына это не спасет, а вот отношения с ним разрушит.

— А были мысли? — вскидываю я брови, отпивая кофе, и жмурюсь от удовольствия. Если честно, уже сомневалась, что смогу когда-то снова вкусить это блаженство.

— У мужиков насчет тебя всякие мысли бродят, свои я оставлю при себе. Ты действительно не должна была появляться, но сын у меня вырос упертый, считающий, что он все может и все ему должны. И в этом львиная доля моей вины, я сам не раз внушал ему такую истину. В итоге на это и напоролся. Надя была бы удобной женой, я бы даже сказал, как Лисса. Ты же бы постоянно ставила условия, выдвигала ультиматумы и закатывала истерики, иди что-то в разрез с твоими моральными ценностями. Не смотри так, но такая баба хороша для постели, а в жизни от нее устаешь. И снова этот взгляд. Я не изменял Лиссе, но до нее баб было достаточно, чтобы знать, о чем говорю. Но дел вы уже наворотили, теперь надо с ними разобраться и двигаться дальше.