Запомни, ты моя

— Алена, в эти детские игры…

— Толкни просто, — помогает врач, и я прикрываю глаза, понимая, что на панике уже начинаю чудить. И действительно, дверь открывается в другую сторону, открывая за собой три кабинки и три раковины. Но Алены не было ни в одной из них. Даже в той, что была заперта на щеколду.

— Может, вышла? — хмурится тем временем Роман Алексеевич и выглядывает наружу, но медсестра, которой приказано отвести Алену, все так же стоит рядом. Только теперь бледная.

А я борюсь с паникой и злостью, оглядывая помещение и задавая насущный вопрос:

— А почему сюда? У вас точно должен быть нормальный туалет.

— Девушка сказала, что ей душно, — оправдывается медсестра, на что я сразу поднимаю взгляд к вентиляционному люку, прикрытому решеткой. Он над кабиной, где она закрылась сбоку, на расстоянии не меньше метра. И допрыгнуть до него в положении Алены проблематично. Так что, скорее всего, врет медсестра. Я бы так и продолжил думать, если бы не чуть отставший край металлической решетки.

— Не думаешь же ты, — словно читая мысли, интересуется врач и по моему взгляду понимает все правильно. — Ей бы в цирке выступать. Пойдем, выход трубы на улицу.

Именно там я застаю Алену, которая сначала долго думает, как спрыгнуть при высоте четыре метра. Я не сомневался — в обычном своем состоянии она бы спрыгнула, но теперь безопасность ребенка превыше всего. Этот факт безотчетливо и по-детски раздражает, ведь теперь не я у Алены на первом месте. А был ли?

— Давай помогу, — поднимаю руки, привлекая внимание. Алена дергается от испуга, но в ее глазах я ясно вижу восхищение.

— Ты первый, кто меня поймал при таком способе побега. Впечатляет.

— Я бы во всем у тебя хотел быть первым, — ловлю Алену и долго держу на руках, пока она внимательно смотрит мне в глаза. Медленно убирает выбившуюся из модельной прически прядь, вынуждая мое тело буквально плавиться. Затем говорит искренне и честно.

— Я тоже.

Я уже ощущаю, что мне почти все равно и на тест, и на ее побег, но на углу здания появляется охранник, и магия момента рушится.

— Ты считаешь себя очень важной персоной? — меняю тон голоса, пока несу Алену на руках в здание. Теперь я хрен куда ее отпущу. — Считаешь, что люди не хотят домой и должны ждать, когда ты наиграешься в сталкера?

— Кого?

— Ты слушаешь вообще меня?

— А ты меня слушаешь? Не нужен тест, я говорю. Ребенок не твой.

— Ты сходила в туалет? — спрашиваю, на что Алена в недоумении замолкает…

— Что?

— В туалет. То место, в которое ты ушла, и из которого сбежала. Неужели ты думаешь, что после этого финта я поверю хоть одному твоему слову?

— Можно подумать, ты когда-то бы поверил, — говорит Алена неожиданно тихо и грустно, вынуждая меня крепко задуматься и давить в себе чувство вины. Но когда не получается, лучшим способом борьбы с виной я избираю нападение.

— Ты не особо стремишься стать честной. Что из того, что ты мне сказала о своей прошлой жизни, было правдой? — спрашиваю, когда мы-таки достигаем кабинета главного врача клиники. Наши лица близко, губы почти соприкасаются, дыхания смешиваются, глаза полыхают воспоминаниями, когда такое положение всегда оканчивалось совокуплением. Раньше. Опускаю Алену в кресло, чувствуя, как дрожит тело, как конец упорно долбится в ширинку. Я бы многое отдал, чтобы закрыть двери и выбить из любимой всю дурь. Правду. Доверие. Любовь.

— Ты действительно первый, кто догадался, что я полезла в вентиляцию, — шепчет она, пока я, уже чувствуя себя пьяным, почти ее целую. Но меня останавливает довольно холодное условие.

— Если ты сейчас проведешь этот тест, можешь забыть о всех частях моего тела. Ты трахнешь меня только силой, это я тебе обещаю. Так ли тебе нужна правда?

— Секс с тобой я люблю. За него я готов даже убить, ты знаешь, — вспоминаю, как убил ее сутенера в первые сутки знакомства. — Но сейчас я могу подождать.

— Скорее ад на земле замерзнет….

— У меня хорошие связи. Если потребуется, я поговорю с самим дьяволом, чтобы он устроил ад здесь и заморозил его, — поднимаюсь, продолжая смотреть в наполненные обидой ясно голубые глаза, как раз в тот момент, когда лаборантка приходит брать кровь.

— Это все? — спрашивает Алена, как только она уходит, а Роман Алексеевич берет свое пальто. — Тогда спасибо, было очень познавательно.

Я догоняю ее, делаю попытку посадить в машину, но та указывает на наружные камеры парковки.

— Если тебе и нужна публичность, то я ею нахлебалась сполна, — вырывает Алена локоть и шагает вдоль дороги, в сторону метро. Я за ней. Теперь не выпущу ее из поля зрения ни на секунду. Поэтому звоню охранному агентству РЭД, которое и помогает мне узнавать об Алене последние новости.

Алену я проводил до самого подъезда и, только убедившись, что свет в квартире загорелся, а охрана продолжает наблюдать за ее безопасностью, беру такси домой.

Разговаривать с Надей мне не хочется. Поэтому коротко подтвердив ее сплетню, вызывая этим самодовольную улыбку, иду к себе в спальню. Сначала хочу сразу завалиться спать, но на глаза попадается папка, где теперь я храню свои рисунки. И поначалу тянусь к ней, но резко убираю руку и отхожу в сторону.

Затем долго стою у окна, засунув кулаки в карманы, смотря на ночной океан московской иллюминации, думая, размышляя, планируя.

Порой я жаждал избавиться от зависимости, которая убивала во мне все разумное. Вырвать с корнем чувства к чертовке, стереть с лица земли ее лик и жить как раньше.

Но как выжечь из памяти человека, имя которой сидело в тебе уже на протяжении пятнадцати лет? Стало почти молитвой. Стало тайной. Стало самым ярким воспоминанием из детства. Как избавиться от мыслей о той, кому ты поклялся в верности, когда вы были совсем детьми. Сорванцами, так часто убегавшими за забор детского дома. Друзьями, делившими все на двоих. Единым целым.

И на протяжении долгих лет, когда я уже был уверен в смерти Алены, иначе почему за столько времени не было вестей, я сохранил в памяти воспоминания о ней в виде детских рисунков.

Сначала это были просто наброски, потом они оформились в более яркие образы. А с возрастом стали приобретать следы подросткового вожделения той, с кем я мог бы встречаться. Алена, черт тебя дери.

В день свадьбы Алена забрала с собой рисунки после жестокой борьбы. Но даже без них образ из детства был настолько ярким, что я, не бравший карандаш в руки с окончания школы, легко воспроизвел самый первый эскиз Алены. Две маленькие косички. Огромные голубые глаза на худом лице. Поджатые в злобе губы. Она и на парковке такая была, но уже взрослая, охренная.

Она всегда умела постоять за себя. В первые дни, когда меня привели в приют после смерти приемных родителей, даже умудрялась защищать, чем вызвала гнев и почти ненависть. Но все изменилось, когда Алена принесла мне отобранные у придурков рисунки.

Все изменилось в моей жизни, когда она снова в нее вошла четыре месяца назад. В клубе Амстердама, где мы тусили с друзьями. Гибкая. Сексуальная. Порочная. Идеальная. Алена буквально вторглась в мой распланированный мир, так же, как я любил вторгаться в ее совершенное тело.

Она отлучила меня от себя, забрала рисунки, но я не из тех, кто привык сдаваться. Может быть поэтому, быстро раздевшись, я нахожу заново нарисованный эскиз и делаю фото. Именно в этот момент без стука заходит Надя.

— Я на вечеринку с Дианой. Поедешь?

— Не сегодня, — прикрываю листок. Терпеть не могу показывать кому-либо свое творчество. Еще с детства отец убедил меня, что это не для мужчин. И был очень недоволен, когда сын избрал архитектуру основным предметом в МГУ.

— Тогда спокойной ночи. Вернусь поздно, — говорит Надя, и я киваю, а потом возвращаю взгляд на экран телефона и отправляю сообщение Алене. Пусть знает, что я ничего никогда не забуду. Я не отступлю, даже если придется спуститься в ад.

Сообщение прочитано, а в ответ ничего. Так что напряженный и злой звоню Алене. И только спустя пятнадцать минут трубку берет совсем не она.