Невеста против

Оливер снова целует меня глубоким и страстным поцелуем, изучает губами мое тело, ласково поглаживает живот и снова дарит теплые нежные прикосновения губ, вызывая во мне странную дрожь и желание получить еще больше его внимания. Он спускается ниже, смотрит в глаза и двумя руками разводит мои ноги: на этот раз я не сопротивляюсь, только сжимаю покрывало в кулаках и крепко закрываю глаза, не в силах выдержать его опаляющий взгляд и охватившую меня при этом волну стыда и смущения.

Он снова целует, только теперь прокладывая дорожку из поцелуев на внутренней стороне моего бедра, поднимаясь все выше и вынуждая меня испуганно распахнуть глаза и снова вцепиться руками в его плечи в тщетной попытке остановить эти порочные ласки.

Но на этот раз герцог игнорирует меня и все равно продолжает слишком откровенную пытку поцелуями. Я жалобно всхлипываю, когда губы сменяет его язык, я хочу отстраниться и в то же время рада, что его руки удерживают меня на месте. Поджимаю пальцы на ногах, тяжело дышу, ощущая, как живой огонь распространяется по телу, и еще сильнее прогибаюсь в спине.

Сладкая дрожь, сиреневая дымка перед глазами, сухие губы, севший до тихого полушепота голос, томящее, тянущее предчувствие чего-то большего. Меня накрывает волной чистого и абсолютного экстаза. Я теряю связь с реальностью, кожа становится слишком чувствительной, болезненно чувствительной… Вздрагиваю, когда невесомые поцелуи Оливера снова касаются моего горла и возвращаются к губам, а его пальцы переплетаются с моими. Я распахиваю глаза, но не могу сфокусировать взгляд. Дымка немного рассеивается, и я вижу его глаза. В вечернем полумраке, при тусклом пламени свеч, они серебрятся, лучатся мягким и теплым светом.

Во мне не остается страха, и я почти не чувствую боли, когда он оказывается внутри меня, только распахиваю глаза чуть шире и сильнее сжимаю его пальцы в своих руках.

— Не больно? — тихо шепчет герцог прямо в губы, а я вместо ответа сама тянусь за поцелуем и через мгновение действительно перестаю чувствовать боль, только жар, лавой растекающийся под кожей.

Сердце стучит все сильнее, ударяясь о грудную клетку и во сто крат усиливая мою агонию, дыхание сбивается, сознание снова мутится и уплывает, словно я перестаю существовать в этой действительности, перестаю быть просто человеком, становясь бестелесным духом, легким и невесомым…

— Риана, ты слышишь меня, девочка?! Риана, открой глаза, что с тобой? — слышится голос вдалеке, смутно знакомый, тревожный и зовущий.

Я не хотя разлепляю веки, и в награду тут же получаю стаю новых волшебно-нежных поцелуев.

— Ты меня напугала, — шепчет Оливер, с укоризной заглядывая в мои глаза.

Герцог отстраняется, укладывается рядом со мной, поворачивается на бок и накрывает мой живот ладонью, слегка поглаживая.

— Все хорошо?

— Да, — шепчу в ответ.

Его рука кажется мне невозможно горячей, но я не убираю ее и снова закрываю глаза и расслабляюсь. Прохладный воздух окутывает мое тело, пламя внутри меня затухает, остаются лишь тлеющие угольки там, где кожи касается рука герцога.

— Нужно тебя укрыть, а то замерзнешь, — он приподнимается и тянет край одеяла на меня.

— Наверное, мне лучше пойти в свою комнату, скоро ночь, — бормочу я, начиная нервничать из-за того, что идти в свою спальню не только нет сил, но и, в общем-то, не в чем.

— Эта кровать тоже подойдет для сна, — насмешливо извещает герцог и притягивает к теплому боку.

И я хотела бы возмутиться, поспорить и даже попытаться сбежать, но не смогла придумать достойное оправдание на вопрос «зачем?». Уставший и, чего уж там, порядком истощенный организм требовал сна, глаза слипались, тело наливалось свинцом, разум уплывал в неизведанные дали.

Часть 3. Глава 25

Так непривычно снова оказаться в Париже… Дома особенным кажется даже воздух, которым ты дышишь; дома солнце светит ярче, чем где-либо, а небо над головой поражает невероятной синевой.

На балконе очень просторно, передо мной небольшой столик, накрытый белоснежной скатертью. Анна только что принесла для нас десерт, но мне не хочется ничего сладкого.

Я немного щурюсь, рассматривая девушку напротив. Она красива, слишком красива для простого человека. Утонченная, гибкая, женственная! Так хорошо изученная мною до мелких крапинок в больших зеленых глазах, обрамленных густыми пушистыми ресницами, с пухлыми губками и маленькой родинкой справа, над ними, и длинными тугими пружинками капризных локонов цвета воронова крыла.

Она прячет хитрую улыбку, едва дернув уголками губ. Ее глаза наполнены жизнью, весенней зеленью. Она слегка склоняется над столиком, чтобы оказаться ближе ко мне и шепчет:

«Ты по-прежнему ужасно доверчив, милый!»

Что-то в ее голосе вызывает неприятный холодок по коже, хотя раньше она одним лишь словом могла заставить мое сердце трепетать и биться сильнее.

«Ты ошибаешься!» — отзываюсь я.

Амалия смеется, откидывается на кушетке, пытаясь привлечь мое внимание к умело выставленным изгибам ее тела. Легкая кружевная шаль как бы невзначай сползает с правого плеча и открывает вид на глубокий вырез ее утреннего платья.

«Она — другая!» — говорю это самому себе, пытаясь закрепить мысль где-то на подкорке.

В памяти всплывает образ совсем другой девушки, для которой одежда — это доспехи, и она умело прячет себя за строгим нарядом, стараясь выглядеть менее привлекательной, менее заметной и менее соблазнительной. В ее характере выставлять шипы и защищаться! И в то же время она слишком хрупкая, чтобы выжить в одиночку!

«Ну да, ну да, помню! И ребеночек этот вовсе не графский, хотя они, как ты понимаешь, ночевали под одной крышей, и травки те невинным чаем от головной боли оказались, и девочка к тебе вдруг прониклась нежностью и любовью, хотя еще недавно дичилась и убегала прочь! Удачно все складывается, не находишь? Ах, как я люблю такие красивые истории: в них охотно верят дурачки вроде тебя, Олли!» — она смеется, тянется за чашкой чая и с наслаждением делает первый глоток, отламывает кусочек бисквита и демонстративно облизывает губы.

«Ты так хочешь быть обманутым снова, что тебя почти жаль!» — ее шепот в моей голове становится громче, он такой же надоедливый и нудящий, как и зубная боль.

Амалия легко поднимается на ноги, огибает столик и усаживается мне на колени, обнимая и склоняясь к самому уху, окутывая меня слишком навязчивым и сладким ароматом ванили.

«Когда она сделает тебе больно, не ищи у меня утешения, милый, его не будет!»

Никогда прежде ярость не завладевала мной так быстро и так сильно, как сейчас. Я хватаю ее за волосы и тяну подальше от своей шеи, сбрасываю с колен прямо на пол, совершенно не беспокоясь, что причиняю ей боль.

«Так сложно поверить, что бывают женщины, неспособные на подлость, Амалия?» — грубо спрашиваю, глядя на то, как она умудряется даже в таком положении выглядеть соблазнительно и маняще, незаметно опустив открытое декольте непростительно низко и выставив передо мной оголенное бедро.

Закатываю глаза и тоже отпиваю из кружки с давно остывшим кофе. Мысленно ставлю их рядом: женщина-змея и маленькая девочка-львица, как в зеркале стоят напротив друг друга! Но они слишком разные, чтобы казаться отражением чего-то одного. Риана отличается от моей покойной жены так же сильно, как свет от тьмы!

«Как знать, Олли, быть может, эта скромная малышка способна на что-то большее, чем подлость!»

Я чувствую легкое касание холодных пальцев на шее и тут же перехватываю тонкое запястье, с силой сжимая его в своей руке.

— Прекрати! — жалобный всхлип заставляет меня вздрогнуть и распахнуть глаза, прогоняя остатки сна.

Риана смотрит на меня испуганными и обиженными глазами, прикусывает губу и пытается освободить руку. Я ослабляю хватку, но не выпускаю запястье, осторожно разжимаю пальцы, смотрю на покрасневшую кожу и касаюсь губами свежих отметин, где наверняка вскоре появятся синяки.