Страница 12 из 81
Заглянув с высоты своего и верблюжьего роста в светлые глаза верзилы, Моисей презрительно улыбнулся и опять тихо сказал:
— Был ты глуп, таким и останешься на всю свою короткую жизнь. Сюда смотри, зачем голову отводишь, — оглушил он соперника внезапным громким криком. Тот неосознанно повиновался, замер на месте.
— Видишь три узелка на конце кнута? Если ударю я так, — Моисей резко взмахнул рукой, и кнут со свистом мелькнул в воздухе, — чтобы коснуться тебя первым узелком, почувствуешь тогда только легкое жжение, словно укус слепня. Как сейчас на твоей груди.
Моисей указал рукоятью на рассеченную рубаху стражника, за которой выступала большая, с пол-локтя длиной, красная полоса.
— Нанеси я удар вторым узелком, — взмах в сторону, свист, щелчок — и на сером стволе ближайшей пальмы появился глубокий шрам, — то знак на твоей коже на всю жизнь останется.
— Ну а третьим узелком, если ударить, — на той же пальме с оглушительным треском отлетел огромный кусок коры, обнажая светлую сердцевину, — то первый со вторым узелками глубоко под кожу зайдут. И силой десяти локтей хвоста, влекомого назад кнутовищем, вырвут все, что на пути встретится.
Видя, что в глазах стражника идет борьба между страхом и решимостью, Моисей резко добавил:
— Только не рассчитывай на честный бой. Право на такой поединок вы три дня назад потеряли, бросив меня на солнцепеке умирать. Первым ударом оставлю я тебе шрам срединным узелком через один глаз. Вторым ударом — через другой. А потом нанесу удар третьим узелком — лишая достоинства мужского. А когда без сил и зрения на земле станешь корчиться, заставлю в пустыню бежать. Богам, жаре и диким зверям на милость.
Молодой египтянин закончил свою речь совсем серьезно, отбросив остатки иронии и насмешки:
— Хотя, может, я и ошибаюсь. Может, еще не окрепла моя рука. И я не смогу всего этого сделать. Хочешь — проверь. Сам решай.
И в теле, и в голове Моисея царило полное спокойствие. Смерть больше не пугала. Предчувствие возможного конца не гнело, как всего день назад. То ли насмотревшись в пустыне смерти в глаза, Моисей перестал испытывать пред нею страх. То ли ощущение, что правильно поступает, сил придавало. То ли внутренний голос уверенно твердил, что все добром кончится.
Моисей представил себя быстрым гепардом, пристально глядящим на жертву. Медленно-медленно сжались пружиной ноги, готовясь выбросить тело вперед в прыжке. Пальцы на руках, усиленные длинным кнутом, приготовились порвать горло сопернику.
Стражник злобно захрипел, но, видя во взгляде Моисея лють, дышащую смертью, благоразумно отступил на шаг назад.
Моисей, повернув голову чуть в сторону, посмотрел в лицо девушки, которая, не дыша, следила за словесным поединком.
— Ходить можешь? — и, получив в ответ неуверенный кивок, быстро продолжил: — Тогда неси сюда все оружие, что у колодца свалено. Поняла?
Девушка стремглав вскочила, чистое тело мелькнуло сквозь разорванную одежду. Уже через миг она тащила к Моисею мечи и луки, неловко приседая под их тяжестью.
— С луком справиться сумеешь? — спросил Моисей. — А ну-ка сбей финики на той пальме.
Стрела просвистела и впилась в ствол всего в ладони от ветки с фруктами.
— Молодец, не ожидал я такой меткости от дочери пустыни. А теперь следи за ними и если кто посмеет дернуться, тотчас отпускай тетиву.
Девушка грозно натянула лук, направив острие стрелы на обидчиков. Моисей, чуть наклонив голову, молвил едва слышно:
— Сестры твои где?
— Я их домой отослала, от беды подальше, — голос оказался на удивление звонким. Словно горный ручеек после весеннего дождика — чистый, прозрачный, но так редко встречающийся в пустынных краях!
— А сама чего не ушла?
— Боялась, чтобы не кинулись стражники за нами, вот и решила их от сестер отвлечь!
Моисей выпрямился, дивясь такому мужеству, сверкнул гневно глазами на стражников и молвил жестко:
— Даю вам пять минут. Если будете еще здесь, когда тень пальмы упадет на край колодца, узнаете насколько у нее глаз меткий, а у меня рука крепкая.
Через пару минут трое стражников семенили по пустыне, постоянно оглядываясь, на странную композицию, словно изваянную из камня. На стройного верблюда, надменно смотрящего вперед. На молодого человека с твердым немигающим взглядом, неподвижно сидящего на животном. И на юную девушку, дрожащую всем телом и напряженно прижимающуюся к верблюду, но все же отчаянно натягивающую тетиву на луке.
А когда они скрылись из виду, Моисей вдруг почувствовал такую слабость, что, заставив верблюда лечь на колени, буквально вывалился из жесткого седла. Тело распласталось на земле, а молодой египтянин успел таки выговорить, прежде чем впасть в полное беспамятство:
— Уходить надобно, ночью стражники могут вернуться…
Огромные валуны привыкли к одной и той же игре с солнцем, что начиналась ранним утром и продолжалась до самого заката. Дневное светило стремилось посильнее нагреть камни, а те, в свою очередь, изо всех сил старались сохранить прохладу вокруг. И хотя результат был хорошо известен, все равно солнечные лучи изо дня в день бросались в яростную атаку на каменные глыбы, что упорно защищали холодный воздух ночи, отбрасывая длинные тени. Да только светило быстро двигалось по небосводу, не оставляя неподвижным валунам ни единого шанса. Робкая надежда появлялся у камней лишь тогда, когда небо закрывалось облаками, что неслись еще быстрее солнца.
— Что-то слишком сильно припекает, пойду, прогуляюсь в тени по полуночному склону, — завершил Моисей второй рассказ. — Ты пока посиди и поразмысли над вот какими вопросами. Во-первых, как так случилось, что удалось мне спастись из дикой пустыни из-под смертоносной жары? Во-вторых, почему решил я вступиться за девушку? А в-третьих, как изможденный совсем, сумел одолеть троих стражников, полных сил?
Солнце стояло в часе перед зенитом, все сильнее нагревая землю и воздух. С самого детства Осия привык к пустынным контрастам. Знал, что днем может человек погибнуть от палящего зноя, а ночью — от лютой стужи. Перебрался он под валун побольше, что отбрасывал плотную тень и принялся поглядывать по сторонам, раздумывая над вопросами учителя.
Мир вокруг распался на две половинки. Та, что повыше, сияла всеми оттенками синего: в лазурном небе — ни тучки, вокруг слепящего солнца — бледно-голубой ореол, вершины гор окутаны темной, почти фиолетовой, дымкой. Сами же горы придавали нижней половинке мира неопрятный бурый оттенок. Желтый песок, рыжеватые скалы и валуны, ни капли зелени. Кругом, насколько доставал взгляд, только синева с краснотой. Словно берег Чермного моря после бури.
Воздух тихо дрожал горячим маревом, создавая иллюзию ветра, мерно качавшего горы. Только понимал Осия, что никакой в мире ветер не способен сдвинуть с места каменные вершины, заставив ходуном ходить из стороны в сторону.
— Ну что, Осия, какие ответы удалось тебе отыскать?
— Думаю, учитель, что из пустыни Вы чудом вышли. Знаю, что не нравиться Вам, когда на Божью силу ссылаются, но в том случае только волею Господа Вы живы остались.
— Волею Господа, говоришь. Может и так. А может, и по-другому все было. Может, жаждой я был к пустынному колодцу выведен. Только жаждой не по воде, не по спасительной влаге. А жаждой к жизни, которую бесславно закончить совсем не хотелось.
— Но ведь Вы сами рассказывали, что уже были готовы умереть, когда мираж увидали!
Моисей минуту помолчал, а потом тихо сказал, пожав плечами:
— Тысячи раз я сам себе задавал этот вопрос. Как так случилось, что, только полностью отчаявшись, смог я вырваться из цепких когтей пустыни? До сих пор не знаю правильного ответа. Сдается мне, все дело в том, что человека не сама смерть страшит, а неопределенность, что за ней следует. Потому ожидание смерти — хуже ее самой. Получается, что, смирившись со своей участью, приняв конец, как избавление от мук, я сумел одолеть страх смерти.