Страница 3 из 8
Ну да ладно, сейчас не об этом, сейчас это всё должно быть уже не важно. Тем более, темнота уже подкрадывается к уходящему солнцу. На небе ни облачка, значит ночь будет звёздной, да и чай остывает.
На всякий случай, проверю автомат ещё раз. Скоро сдавать его в утиль, надо его, наверное, подготовить да? Я знаю, что он в полном порядке, знаю, что заряжен, мне просто с ним спокойней. Изящество невежественной мощи, приятная тяжесть, существенный вес в этом мире – залог мирного сна.
С ним я могу чувствовать себя ближе к дому.
Сегодня я не буду спать, не хочу что-то пропустить. К тому же, не часто мне приходится бывать одному. Слегка непривычно, надо признать, и немного тревожно. До этого мы с ребятами дрыхли либо толпой в палатке, либо посменно боролись со сном на позициях.
Как ни удивительно, но там мы чувствовали себя на своём месте, как-то ближе к настоящей жизни. Настоящей? Нет, в ряд ли, скорее, наоборот. Там это было словно странная игра, и каждый день становился как испытание. Выжил, значит победил, а победа – это хорошо, а побед было немало. Но больше поражений.
Даже уют какой-то особый. Когда по телу бежит острая тоска адреналина, ноги дрожат и холодеют, лёгкие мнутся, мышцы сводит от внутреннего мороза, но так хорошо. И веет теплом от костра, а водка или кипяток гуляет по жилам, обжигает пищевод.
И ничего не волнует, вообще ничего, потому что всё позади, далеко и не важно. Тихо и спокойно поднимается под потолок дым папирос. Само собой, ночью курить никто не будет: крохотный красный огонёк в глухой ночи быстро ослепляет. Но на свету – просто прекрасно.
И после боя, конечно, вот прям ничего лучше нет.
Небосвод как-то резко потемнел. Жаркий красный глаз упал за край земли, и на тёмную синеву неба высыпали звёзды. За окном появились луга и окрасились в болотный цвет, скоро должна появиться луна. За окном ветер шелестит высокой травой, а подстаканник почти покрылся инеем.
Ну и что? Бывало и холоднее, в горах часто бывает холодно. Как это психологи называют? Акклиматизацией? А, пусть так, зато сейчас спокойно, ни врагов, ни друзей, один в мире. Вон, даже старая ржавая радиовышка меня приветствует, стоит по стойке смирно.
Я вернулся с чаем как раз тогда, когда на небо выплыла белая сырная луна. Она осветила несущийся за окном мир в причудливые белёсые цвета, странен и чужд был этот пейзаж. Трава словно поседела, а деревья становились выше под серебряными лучами. Гладь большой реки мерцала белыми блестящими барашками, которые резвились под сильным ветром.
Словно другая планета, полная жизни и, наверняка, непонятных существ. Таких незнакомых, но интересных.
От чая, согревая руки, шёл ласковый пар. Взор скользил по серебряной поверхности, холод начинал проникать под кожу и образовывать с телом уютный симбиоз. Ладонь снова привычно легла на цевьё автомата.
Глоток чая словно прибавил топлива для тела. Страшно захотелось выкурить сигаретку, но ночная привычка взяла своё, огонёк в темноте – словно то солнце, что внезапно исчезло с неба. Возможно, оно уже больше никогда не поднимется на востоке. Автомат снова перекочевал на бёдра.
Я всячески боролся с непреодолимым желанием взвести затвор. Я не хотел напугать ту девочку, которая так смешно посапывала за стенкой, шум пружины разбудил бы её, это не хорошо. Она итак боится меня, хоть и не показывает виду. Какая-то тварь из темноты сидит в вагоне и источает леденящий душу смрад смерти.
И самое смешное, что она права. Новый глоток чая успокоит меня? Как ни странно, да, полегчало. Крупный, жёсткий, он тяжело прошёл через горло и обварил язык. Даже зубы почувствовали, что этот самый глоток оказался почти роковым. Руки протянулись к стакану, но автомат остался на месте, мало ли что.
Чтобы расслабиться, я достал папиросу, немного повертел её пальцами и заложил между обветренных губ. Язык, хоть и обожжённый, сразу ощутил суховатую горечь смолистого табака. Слюна немного подмочила бумагу, но её можно держать во рту часами, поверьте.
Мы часто так делали. Один мой друг, снайпер, всегда держал сигарету в зубах. Какую-то вычурную, чёрную, с красной обводкой на гильзе. Говорил, что она притупляет нервозность и обостряет инстинкты, хотя, мне кажется, ему просто нравился её запах. Его так и отправили домой, в цинковом гробу и сигаретой в зубах. Многие хотели её выкурить, предлагали за неё чуть ли не душу, но…после, никто так и не решился.
Я держу сейчас свою дрянную папиросу и представляю себе его сигарету. Каждый из нас, кто остался в живых после той бойни, на которой он погиб, теперь вспоминал о нём всякий раз, когда прикуривал и вдыхал дым отечества. Где-то позади мозга обязательно проскальзывала эта мысль, и сладостная, и скорбная одновременно.
Сейчас…сейчас она была самая реальная из всего, что вокруг происходит, единственная крепкая вещь. Я всю жизнь опирался на мысли, и никогда не думал, что она останется у меня всего одна.
Только одна реальная.
Ветер нагоняет облака, мы как раз несёмся им навстречу. Чёрт, в темноте отвратительная видимость. На дороге нас может поджидать что угодно. Лунный свет скоро выключится так же внезапно, как и солнечный, и этот мир пропадёт, останется только лесная чернота.
В окне начали пролетать дорожные фонари, скоро станция, дьявол, как на зло! Мы же сейчас как одна большая мишень! Если мы остановимся, они спокойно разнесут окна, откроют двери и войдут сюда! Нужно быть внимательнее. Хотя как тут быть внимательным с этими хреновыми высокими циклопами вдоль путей!
Я тревожно вглядывался в чернильную ночь, насколько позволяли лучи фонарей. Достал ложку из стакана, чтобы не звенела. Моё лицо еле-еле выглядывало из-за стенки вагона сквозь толстое стекло, а оно уже запотело от моего дыхания. Папироса покоилась в уголке рта, палец лежал на спусковом крючке.
Хрен они просто так подойдут, я вам обещаю! Сейчас мы остановимся, я сразу двину к противоположной стене, не дожидаясь пули. Первый получит от меня прикладом по зубам, потом я выпущу очередь в коридор. Главное, чтобы девчонка не выскочила в неподходящий момент, эх, ребят бы сюда…
Тех, что остались на гусеницах…
Стоп, поезд не замедлил хода. Он прёт без остановки дальше. Железнодорожный узел проносится мимо.
Бесконечные мёртвые поезда смотрят в моё тёмное окно своими безжизненными глазами, прожектора осуждающе светят в тёмный салон. Шпалы словно змеи стелются по земле. В далёкой сторожке горит огонь. И лица мёртвых мелькают, один за одним, один за одним, один за одним, этого я и боялся, этого места.
А оно двигается мимо меня и крутится в своём мерзком великолепии. Его мрак проникает внутрь вагона, стелется по полу, крадётся в темноте, вползает своими щупальцами в окно, которое я не закрыл, надеясь услышать далёкие выстрелы. Никакая белизна не в состоянии с ним расправиться, даже вспышка автоматной очереди.
На разбитой улице брошенный танк
Все что осталось – одна сигарета.
Моя свобода – пан и пропал,
Осень, но не все доживают до лета.
И кто-то сказал, что мы победим,
Завяжите потуже узел на шее,
Он скалился, как больной педофил,
Пока мы копали могилы в траншее.
У нас не осталось светлой мечты,
Осколки шрапнели ласкают мне брюхо,
Из конченных выродков остались лишь мы,
Шепни, что все так же любишь, на ухо.
Узел ушёл. Ушёл мрак, перестал сдавливать мне горло. Мертвецы опять скрылись в лесах. На небе боязливо выглянули звёзды. Непонятно, страшились ли они того мрака, что сейчас чуть не вырезал всех подчистую, или пришли в ужас от…