Летняя практика

Местечко – на загляденье. Чистые травы, дикие цветочки, ни мусора, ни битого стекла, просто разбивай бивуак (в таких местах непременно разбивают бивуак, а не лагерь, иначе быстро появится это самое битое стекло) и живи, наслаждайся девственной натурой. Даже захотелось остаться на недельку, отдохнуть. Мне часто хочется отдохнуть последние годы. Но – не время. Вот встану на ноги окончательно, годам к шестидесяти, семидесяти, и сразу же отдохну. Может быть, и здесь. А что, место чудесное: заповедник в десяти верстах, реченька Шаршок, и общество – образованнейшие, милейшие люди.

Милейшие люди тем временем начали ставить палатку, большую, шатровую.

– Военная кафедра одолжила, – пояснил Петька. – В обмен на спирт.

– И хороший спирт?

– Обыкновенный, медицинский, – кузен старательно вбивал в землю колья. Молодец, в жизни пригодится.

Я заглянул в кузов, не забыли ли чего практиканты. Оказалось – не забыли.

– Значит, за вами через месяц приезжать, – для порядка сказал я докторанту. Тот пересчитывал ящики, сверяясь с бумажкой. Раньше надо было считать, раньше. Что теперь-то?

– Да, да. Через месяц. Десятого июля. Надеюсь… – он замолчал, покачал головой и повторил: – Десятого июля.

– В какое время?

– К полудню, если не возражаете.

– Договорились, – я сделал пометочку в своем блокноте. – Счастливо оставаться.

Докторант что-то пробормотал, Петька махнул рукой, прощаясь, остальные тоже поглядели мне вслед. Странно как-то поглядели, словно хотели вернуться со мной назад. Так мне показалось. Наверное, просто усталость сказывается, переутомление.

В город я поспел к сроку, да еще по пути захватил дюжину жителей Глушиц: рейсовый автобус опять не пришел.

Вечером, засыпая, я вспомнил деревеньку Шаршки. Вот где бы оказаться, расслабиться. Оттянуться, как говорят некоторые. Странно, но теперь эта мысль энтузиазма не вызвала, напротив, пришло какое-то облегчение, что я здесь, дома, пусть умотанный, но – дома. А не там, в благодати и покое. Чем-то покой тот был душе не люб.

В последующие две недели деревенька нет-нет, да и приходила на ум. Засыпая, я видел ее ласковые травы, но мнилось, что под ними топь, трясина, прорва. Надо же, как запала. Наваждение просто. Дурное, вредное наваждение, с которым надо кончать.

Очередной безлошадный горожанин подрядил меня отвезти его скарб на новые земли – двадцать соток. Контейнер, купленный по случаю, всякие там лопаты, раскладушки, доски, все то, с чего начинается дачный участок. Я специально смотрел по словарю: дача – дом для отдыха за городом. Монплезир центрального Черноземья. Ладно, каждый отдыхает, как может. Землю ему выделили (вернее, продали, но недорого) неподалеку от Глушиц. Далековато, зато настоящая природа, бодрился новоявленный помещик.

– Раньше у нас вина делали, как раз в этих местах, – разливался он, – отличные вина, по всем меркам.

– Плодово – ягодные? – с содроганием предположил я.

– Что вы, что вы! – он даже руками замахал. – Натуральные, игристые вина. Северное цимлянское, донское. Слышали про такие?

– Слышал, и пил. Но их вроде южнее… В Ростовской области…

– Это сейчас. А прежде виноградарством занимались вплоть до Воронежа.

– Прежде – это когда? При царе, до революции?

– Начали до, закончили после нэпа. Виноград капризная культура, любовь требует к себе, а не колхоза.

– Что ж, и климат тогда теплее бы, при нэпе?

– Климат как климат. Работали справнее. А знаете, еще в оны годы, при крепостном праве, в парках тутошних помещиков пальмы росли, лимоны и абрикосы. Всяк перед соседом похвастаться хотел. Выйдут, значит, в парк при усадьбе чай пить – и под банан какой-нибудь усядутся.

– Неужели? – попался мне краснобай нынче.

– Совершенная правда. А секрет был в трудолюбии, ну, и дешевизне крестьянского труда. Для пальмы на холодное время сооружали теплицу, а летом разбирали, и получалось, будто растет сама собой. Груши свои ели, персики, мандарины. Розы круглый год на столе стояли. Многое умели в старину, многое. Что здесь, на Соловках, на севере сады цвели.

– И вы надеетесь возродить, так сказать, славу наших садов?

– Славу, не славу, а сделать кое-что можно. Районировать сорта, вспомнить старые приемы. Я ведь сам из деревни, и сельскохозяйственный кончал. Потом, правда, все в городе работал, но помню, помню землю… Тут начать только надо, втянуться, а природа свое скажет, отблагодарит…

Далее он весь остаток пути посвящал меня в планов своих громадье, но совета не спрашивал. И хорошо делал. Участок действительно оказался в славном месте, будь он хотя бы гектаров десять, можно бы затеваться, а … Не мое это дело.

Разгрузив Чуню, мы с дачником распрощались. У того как раз начинался отпуск, и обещал он быть незабываемым. Пожелав ему успехов в основании родового гнезда, я посмотрел по карте. Шаршки были в двадцати верстах, не совсем по пути, но и крюк невелик. Время непозднее, почему не навестить родственника. Заодно и дяде Ивану весточку будет приятно получить.

Нашлась деревенька не сразу, но я не спешил – ехать вот так, без дела, безвыгодно – это и есть мой отдых. Я искупался в речке, неглубокой, но чистой, обсох, и лишь затем направил колеса к лагерю практикантов. Да, к сожалению, к лагерю. Появился, появился мусор, пусть и не битое стекло.

Мне повезло, дневалил Петька.

– Где остальной народ?

– На участке. Я пораньше ушел, ужин сготовить.

– Допоздна работаете, – было шесть вечера. Впрочем, дни теперь длинные.

– Пока погода стоит, – Петька высыпал в котел над костром пачку риса «Анкл Бен». Судя по мусору, питались они именно полуфабрикатами.

– Ну, и как тебе здесь?

– Да ничего, – неопределенно ответил Петька.

– Что, тяжела наука на практике?

– Нет, сносно, – но энтузиазма я не расслышал.

– Какие-нибудь проблемы?

Он длинной поварешкой размешивал рис, а сам, похоже, решал, говорить, или нет.

– Ерунда, – наконец, ответил он. – Совершенная ерунда, просто устал немножко.

Вот, еще один утомленный. Это у нас семейственное.

– Может быть, ну ее, практику? – вдруг предложил я. Предложил всерьез. Захотелось и самому уехать, и Петьку увезти. И остальных тоже.

Петька мгновение колебался, потом рассмеялся:

– Скажете тоже. И я хорош. Все идет нормально, работа интересная, тема неизбитая. Несколько печатных работ гарантировано, задел для диссертации.

– Твоей?

– Каждому своей. Мне – кандидатскую, Камиллу Леонидовичу – докторскую.

– Уже пишите?

– Напишем. Сейчас с этим проще. К окончанию университета и защичусь… – Петька начал разглагольствовать и строить планы. На него это непохоже, обычно он предпочитает делать, а не болтать.

– Ты, может быть, черкнешь пару строк домой? – предложил я ему. Петька осекся, как-то испуганно посмотрел на меня:

– Вы что-то сказали?

– Письмо, говорю, напишешь? Мать, небось, волнуется.

– Что волноваться, не на войне. Сейчас напишу, – он снял котел с огня: прикрыл крышкой. – Бумагу только возьму.

Он сбегал в палатку, вернулся с толстой тетрадью.

– Это мой дневник.

– Научных наблюдений?

– Нет, вообще… – он начал быстро писать. Я поглядывал по сторонам.

– Э, да вы работаете рядом, да? – мне показалось, что я расслышал голос докторанта.

– Совсем рядом. Шагов двести, просто за деревьями не видно, – не отрываясь от бумаги, ответил Петька.

Не видно, значит, так тому и быть. Обходить деревья ради праздного любопытства не хотелось. К тому же и Петька докончил письмо, свернул солдатским треугольником, где и выучился, и протянул мне:

– Вам пора, наверное.

Стало ясно, что меня выпроваживают. Почему, зачем, допытываться я не стал. По дороге назад думал, но ничего толкового на ум не приходило. Разве что особенно интересное нашли и держат в тайне. Черноземные алмазы или золотую жилу. Золото партии. За деревьями.

Вечером, у дяди Ивана, меня спросили, как мне показался Петька, его практика, житье-бытье. Я отвечал честно – вид здоровый, щеки румяные, место красивое, практика идет хорошо, научные статьи готовит. Притомился чуть. Места моим смутным чувствам в разговоре не было. Что сказать? Не нравится мне что-то? А что именно? Я попытался определить, что и оказалось – пустое. Мое личное отношение к данному ландшафту. Вкусовщина.