Страница 4 из 23
Кстати, о последнем.
Какие-то грязные людишки распускали по Риму слухи, что она путается с гладиаторами и моряками, и выбирает среди них любовников, когда ездит в порт Кайету на Тиррентском море. Приводили мерзкие подробности. В одном из таких фигурировал и Марк. Безумная фантазия подлых людей нарисовала следующую историю: якобы, она, мучимая любовной страстью к гладиатору, призналась обо все мужу, и тот обратился к астрологам. Халдеи не нашли ничего лучшего как посоветовать убить гладиатора, а затем омыть его кровью Фаустину. Тогда и должно наступить исцеление. Смешно! Но как это все подло, грязно и мерзко!
Фаустина подозревала тех, кто может распускать подобные сплетни. Она вряд ли ошибется, если укажет пальцем на Гемина и Агаклита. Вместе с Кодой и Никомедом, эти зарвавшиеся вольноотпущенники составляют особый круг приближенных Луция и все исходящее от них не может возникнуть без ведома младшего брата. Грязные слухи и придуманные истории о ней активно поддерживают и Цейонии – еще она семейка, пропитавшаяся ядом вражды к Антонинам.
И все же…возможно, в глубине души она осознает ужасающую правдивость гнусных домыслов. Она, гордая, высокомерная и властная императрица не раз ловила себя на низменных желаниях. Откуда они рождались? Почему появлялись? Не от влажных ли, липких взглядов ее клиентов, встречающих по утрам, возлежащих вокруг стола с яствами в триклинии, произносящих льстивые, угодливые, напыщенные речи? На самом деле, все они желали только одного: сорвать с нее тунику и жадно овладеть ее телом.
Она, Фаустина, знает их мысли, читает их, ибо эти люди, по большей части, примитивные и недалекие, как домашний скот, у которого нужда заключается только в том, чтобы вовремя поесть, совокупиться и испражниться. Но их скрытые взгляды, витающие в воздухе мысли, игривые, на грани непристойности слова, наполняют ее жгучими желаниями. И тогда наедине она представляет сильных, жестоких мужчин, например, гладиаторов. Она видит безжалостные бои на арене, оскаленные, орущие лица, текущий по телам пот, чувствует звериный запах убийства, и он будоражит кровь, не дает спать по ночам. Возможно потому Луций, кроме девичьей влюбленности, вызывал в ее представлении образ сильного и решительного мужчины, которому она была готова подчиниться.
Фаустина тяжело поднялась, подошла к большому зеркалу из тонкого серебра, разглядывая в отражении свой огромный живот. Она охватила его руками снизу, будто боясь, что те, кто находятся внутри, вдруг вывалятся наружу и превратятся в ужасных мальчишек, о которых упоминал Артемидор.
– Дафна, – позвала она, – я хочу свежих слив. И пусть придут танцовщицы, мне с ними веселее.
Позднее она написала Марку о своем сне. Конечно, Фаустина не указала те, пугающие варианты со змеями, о которых вычитала в соннике. Она заметила лишь, что их дети, а будет по воле богов двойня, окажутся великими императорами, поскольку она, Фаустина, сама дочь цезаря Антонина Пия и жена Марка Августа. Это справедливо и соответствует логике.
«Они будут управлять империей также славно, как вы с братом», – приписала она.
Письмо жены понравилось Марку, и он весь день находился в хорошем расположении духа, пока не явилась Галерия Лисистрата. Бывшая наложница Антонина, удалившаяся в поместье, оставленное ей покойным, немного раздобрела, округлилась и вообще, на ее лице было написано полное довольство нынешней жизнью.
– Галерия, рад тебя видеть! – поздоровался Марк, поднимаясь из-за стола, заваленного документами.
– Я тоже, цезарь!
Она подошла ближе, но не с целью испытать женские чары, как в прошлом. Глупо было надеяться на что-то, если в молодости Марк на нее не клюнул. Однако глаза ее не утратили обычной смешливости, с какой опытная женщина смотрит на окружающих мужчин.
– Здоровья тебе, императрице и твоим детям! – пожелала она.
Марк, которому не хватало времени, а потому не желавший тратить его ради пустой болтовни, тут же уточнил цель посещения гостьи. Не то, чтобы он проявлял нелюбезность, но работы, действительно, накопилось много.
С опытным советником Юнием Рустиком он затеял реформу управления. Цель ее состояла в распространении влияния всадников, поскольку сенаторское сословие редело, и исполнять государственные обязанности становилось некому. Он заменил секретаря Антонина Секста Волузиана, имевшего склонности к литературе и за то ценимого отцом Марка, на Тита Вария Клеменция, ветерана с большим опытом военных сражений. Марк вообще вызвал ропот старых сенаторов пристрастием к легатам легионов, пригласив в свою администрацию Септимия Севера, Валерия Кандида, Максимина и других известных военачальников. Однако, чтобы не обижать Сенат он присутствовал почти на каждом заседании в курии и находился в комициях нередко до самого вечера, пока председательствующий консул не произносил: «Мы больше вас не задерживаем, отцы сенаторы!»
– Так что тебе нужно, Галерия?
– О пустяки, Марк, не волнуйся! Я уже была у префекта Рустика, он не отказал, помог мне. А к тебе я зашла выразить почтение.
– Я это ценю, – наклонил голову Марк, с недоверием глядя на Лисистрату, которую знал достаточно хорошо, просто так она не заявится. Похоже, пришла угостить его медовыми конфетами, предварительно обмакнув их в змеиный яд.
– Кстати, не знаю, ведомо ли тебе, но по городу ходят слухи о Фаустине и цезаре Вере.
– О Луции? – поднял брови Марк.
– Да, да, о них. Говорят, их видели вдвоем на спектаклях Марулла. И это было не один раз.
Марк улыбнулся:
– Пустяки, я знаю, что Фаустина любит представления. Она без ума от пьес, гладиаторских боев в амфитеатре Флавиев, скачек в Большом Цирке…
– Вот-вот, от гладиаторов, – вставила Галерия, сделав упор на последнем слове. – Говорят, но я этого не утверждаю, что дети, которые скоро родятся – не от тебя, цезарь.
– Ты, Галерия все мешаешь в одну кучу: то Луций, то гладиаторы. Мне эти слухи известны, и я им не верю, – голос Марк был твердым, а взгляд холодным. Он не любил, когда вмешивались в дела семьи, особенно, если этим занимались такие люди, как Галерия. Ни положение в обществе, ни проживание в прошлом под одной крышей с Антонином, не давали ей такого права…
И все же после ухода бывшей наложницы Антонина Пия, он долго пребывал в задумчивости. Сама того не подозревая, Галерия воткнула в его сердце ранящую иглу недоверия: действительно ли будущие дети от него? Не поспособствовал ли ему, Марку, Луций в таком деликатном вопросе?
Он начал вспоминать как жена и брат вели себя, когда встречались в его присутствии, о чем разговаривали, какие слова произносили. Но главное заключалось не в этом. Важно было вспомнить их лица и взгляды, стоило извлечь из памяти интонацию голосов, движения тела и рук. Наверное, что-то происходило между ними. Марк не мог дать себе точного ответа что именно, но внутренний голос подсказывал: змея пряталась в траве.
Он усмехнулся про себя. Не слишком ли много змей? Эти гадкие твари во сне Фаустины, змеи измены в его мыслях. Если бы он не был воспитан стоиками, матерью Домицией и отцом Антонином, то, пожалуй, дал бы волю тяжелым подозрениям и яростному гневу. Он отправил бы Фаустину в ссылку на дальние острова, а Луция бы казнил, поступил бы подобно Тиберию, Нерону или Домициану. Но он не такой. Он выше человеческой грязи. Самое благоразумное в его положении – сделать вид, что ничего не случилось. И вправду – ничего. Он убедит себя в этом, уже убедил. Его подозрения, замешанные на словах Галерии, останутся лишь подозрениями. И к тому же, разве можно верить той, кто с радостью внесет смуту в его дом, в его сердце?
Он приказал подготовить паланкин, отправился в Сенат. Загрузить себя работой показалось ему лучшим выходом, чтобы скрыться от навязчивых дум. Пусть лучше он будет разбирать тяжбы по налогам или землеотводам, чем слушать неумолкаемый ропот сердца, в котором поселились сомнения.
Гладкое движение души