Крик в ночи

Однажды Эдвард, находясь в прекрасном расположении духа (такое с ним случалось крайне редко), признался возлюбленной, что операция по раскрытию отмывки денег России близится к завершению. Сколько можно ненасытным русским обогащаться за счет Штатов? Всему должен быть предел, и вот этот предел, похоже, наступил.

— Будет крупный международный скандал, — удовлетворенно потер руки Коллинз. — Сейчас необходимо осторожно направить твое ЦРУ по нужному следу.

— Почему «мое»? — удивилась Линда. — Кажется, с некоторых пор я выключена из списков их сотрудников?

— Все верно. Но ведь сохранились старые связи?

— Зачем они мне? Хотя… кое-какие телефоны еще остались.

— Вот и отлично! Информация должна идти откуда угодно, только не из ФБР. Кажется, миссис Грейвс, и для вас нашлась работенка?

— Я не особенно ее искала. Хватает дел на собственной фирме.

— Одно другому не помеха. Надо будет умело натравить газетчиков, этим займется Питер. А вы, мадам, где-то в разговоре со своими друзьями из ЦРУ на вечеринке…

— Отпускаешь меня одну? — съязвила Линда.

— В работе мы не должны находиться в зависимости от личных пристрастий.

Уж не собирается ли Коллинз ее оставить? Как было бы отрадно!

— Слишком сильны моя привязанность к тебе и доверие, — заметил Коллинз, — чтобы ставить под сомнение твою чистоплотность.

Боже, сколько патетики! И откровенных признаний! Расплакаться можно.

Как бы между прочим она спросила:

— Что будет с Филдсом?

И здесь Коллинз допустил ошибку любовника, слишком уверенного в собственном статусе:

— Его или отодвинут, или уберут.

— Уберут? Каким образом?

— Тебе хочется знать, каким образом убирают отработанный материал?

— Вообще, любопытно…

Словно что-то внезапно проснулось в Линде, чувство опасности стало почти реальным. Странно, ведь Филдс ее никогда по-настоящему не любил. Теперь он слишком далеко и, скорее всего, стал ей абсолютно чужим. Его судьба принадлежит только ему одному. Сейчас, правда, она принадлежит еще и Шельмягину.

— Что может быть любопытного в банальном убийстве? — риторически изрек Коллинз. — Конечно, мне по человечески жаль этого парня. Однако у него нет никого, кто воспринял бы его смерть как личную трагедию.

— У него есть сын.

— Которого папаша в глаза не видел. Если говорить откровенно, у меня от первого брака имеется двадцатилетний отпрыск, он живет с матерью в Канаде. Ни он, ни я не имеем друг о друге никакого представления лично, хотя знаем о существовании друг друга. Естественно, я оплачиваю его учебу, но, пожалуй, это единственное, чем ограничивается мое участие в судьбе ребенка.

Он помолчал, затем, словно что-то вспомнив, продолжил:

— Закончив столь громкую операцию, мы покажем всему миру никчемность русской демократии.

— Ответь мне, Эдвард, почему же тогда лавры низвергателя российской коррупции ты запросто отдаешь другим? Где же здоровая амбициозность одного из высших чиновников страны, где, наконец, твое мужское самолюбие?

И Коллинз допустил еще одну ошибку, доверив любовнице то, что не должен был доверять никому:

— Боюсь, ты можешь понять меня превратно, но свои интересы в игре я должен учитывать.

— Денежные интересы?

— Положим, что так.

— И каковы же они?

Он загадочно улыбнулся:

— Тебе понравилось то бриллиантовое кольцо — мой подарок к годовщине нашей нежной дружбы?

— Понравилось. Я полагала, что даже шефу ФБР такой презент не по карману.

— Вот и зря, — засмеялся он. — оказывается, по карману! Что может быть лучше дорогого подарка любимой женщине?

Линда пожала плечами:

— Видимо, честность, Эдвард…

…После информации Коллинза Линда уже не колебалась относительно собственного участия в судьбе Филдса. Она срочно позвонила Питеру в Канны, где тот присутствовал в числе гостей кинофестиваля, и договорилась о встрече. Действовать нужно грамотно, тихо и безошибочно. Сколько времени ей отпущено на спасение старого друга? Одному Богу известно. Значит, необходимо очень поторопиться. А промедление — подобно смерти.

Этот разговор Сомов ждал давно. Компромат на Новикова был собран огромный, денежные дела между депутатом и начальником контрразведки для полковника перестали являться тайной за семью печатями, — в сверхсекретных документах Савелия проходили банковские счета и накладные более чем конкретного характера. Получалось, что Сомов слишком много знает, следовательно, становится неприемлемым ни для того, ни для другого.(Мнение полковника о Дмитрии Филдине претерпело существенную корректировку: если раньше он судил о летчике скептически, то со временем понял, что ошибся. Причем, ошибся в главном, — в умении американца определять единственно правильный вектор собственных действий. Успехи «банкира» Румберга не оставляли в этом сомнения.) Что же будет дальше, размышлял полковник. Какой поворот примут дела, связывающие его шефа с депутатом Годумы? Вездесущинского убрали быстро. Кто следующий? Ответ напрашивался один — Сомов. Здесь контрразведчик себя не обманывал. Слишком далеко все зашло, слишком крепко завязан гордиев узел, разрубить который жаждут многие. Разрубить, чтобы продолжать жить спокойно и размеренно…

У Шельмягина, когда Сомов вошел в его кабинет, находился Воробьев.

— Теперь все в сборе, — сказал шеф, указав Сомову на стул. — Значит, так, товарищи…

Если Шельмягин употреблял «товарищи» — старое обращение коммунистической эпохи, — это означало, что вопрос серьезный и безотлагательный.

— Приступим к делу! Докладывайте, товарищ Воробьев.

— Положение таково: есть сведения, что наши партнеры хотят придать мировой огласке истинную деятельность «Бизнес-трейда». Это до предела осложняет ситуацию.

— Что предлагаете?

Воробьев положил на стол перед Шельмягиным тонкую папку:

— Здесь я изложил план действий. Жду корректив, товарищ генерал-лейтенант.

Шельмягин полистал бумаги:

— Мне ясно одно: ФСК скандал упредить не сможет. Я правильно понял?

— Так точно, товарищ гене…

— Ладно, хватит чинов! Говори по существу.

Для Сомова такое обращение шефа к подчиненному в присутствии младшего по чину явилось полной неожиданностью.

— Понятно, Василий Васильевич, — ответил Воробьев. — Замять скандал не сможет ни администрация президента, ни правительство. Это и не в нашей компетенции. Мы только обязаны подчистить некоторые шероховатости и подготовить для прессы контрматериал разоблачительного свойства в отношении Штатов. Можно, к примеру, раскрыть одного-двух агентов ЦРУ.

— Какие шероховатости собираешься подчистить?

— Всех прямых и косвенных свидетелей надо убирать. В том, что касается «Бизнес-трейда» — проблем не будет. А в отношении известного депутата — следует крепко подумать.

Начальники, наконец, повернулись к полковнику.

— Что скажешь, Сомов? — спросил Шельмягин. — Есть соображения?

— Убрать Новикова нелегко.

— Понятно, что трудно, — вставил Воробьев. — А Филдина с женой, по-твоему, убрать легко?

Шельмягин сказал:

— Новикова сподручнее устранить за границей. Значит, его необходимо вытянуть куда-нибудь из России. Это сделают другие, а тебе, Сомов, следует завершить карьеру Савелия.

— Последнее время, — заметил полковник, — Новиков перестал мне доверять.

— Это твое предположение?

— Это факт, товарищ генерал-лейтенант.

Шельмягин протянул:

— Вот какие у нас трудности. Не пойму: или ты отказываешься, или…

— Он может не взять меня за границу.

— Не волнуйся, Сомов, — сказал Воробьев. — Возьмет как миленький. Это не твоя забота.

— Есть еще вопросы? — спросил Шельмягин. — Если нет, можете идти… Воробьев, задержись!

Оставшись вдвоем, Шельмягин произнес:

— Как только Сомов уберет Новикова… Впрочем, может получиться и наоборот. Что думаешь по этому поводу?

— Что тут думать… Картина Репина «Приплыли». Главное — себя не раскрыть. Пускай наверху сами пекутся о собственных головах. Мы свое дело сделаем, а дальше — их черед. Сомова подстрахуем. Если удастся.