Страница 83 из 95
Когда солдаты прилично подустали и лица их стали угрюмы, а голоса сержантов основательно подсели, он отправил людей в казарму. Сам же, подписав документы на выдачу нового шлема и нагрудника для солдат своего взвода, поспешил в номера. Род совсем не успевал за ним, и граф подумал, что пора бы ему купить карету для комфорта. Всегда можно кого-нибудь подвести до дома, к тому же, слуги под рукой.
— Марта, выберите с отцом карету завтра утром. Давно пора обзавестись ею, — приказал он служанке, вычищавшей его вечерний красно — чёрный наряд.
— Как здорово, господин, что у вас будет теперь карета. Вы хотели бы побольше?
— Именно.
— А в остальном?
— Доверяюсь вам. Ни капли в них не смыслю. Главное — пусть будет не хуже, чем у остальных, чтоб не стыдно в ней на бал приехать, или на званый ужин.
В комнату вошёл его старый слуга.
— Папа, ты слышал? Завтра идём выбирать карету господину.
— Тогда и кучера недурно бы сыскать.
— Где-ж Харт? — удивился граф.
— Убёг, не сыскать теперь.
Жерара изрядно это удивило. Куда в городе мог податься деревенский конюх? На другую конюшню? Неужто там лучше, чем у него? Примерно с пол дороги до имения де Лузов он думал, у каких хозяев холопам приходится лучше, но, к удивлению своему, не додумался ни до чего толком. Ведь знал он только то, как обращаются с холопами да слугами в его графстве. Сколько кому платят и как употребляют холопов остальные знатные господа, ему было неизвестно. Даже в доме де Бижона он и не замечал слуг. Нового конюха Род как-нибудь найдёт, но отчего сбежал его холоп Харт?
Он увидел знакомую карету, которая, по-видимому, следовала туда же, и отвлёкся мыслями, а потом обычная суета бала, десяток представлений новым людям и несколько десятков встреч со взаимными поклонами уже знакомым, заставили совсем забыть об этом.
Конечно, особняк де Лузов был великолепен. Бал созвал его старший сын и постарался на славу: тут были и музыканты, и фокусники, а стол пестрел заморскими яствами. И всё это великолепие ещё сильнее подчёркивало, что он пришёл сюда без дамы. Элиза, как нарочно, постоянно попадалась на глаза со своим новым кавалером. Когда Жерар заметил надменную улыбку этого господина, адресованную именно ему, он заклокотал от ярости.
Видно, сидящий рядом де Бижон заметил это, потому как шёпотом пояснил:
— Издевается, да? Поверьте, Жерар, если решите его проучить, никто не будет против.
Граф кивнул, дав понять, что услышал, но дуэли затевать и не думал. В конце концов, он здесь совсем с другой целью.
Но то, что произошло дальше, смешало все его планы. Во время очередной партии в вист этот кавалер ни с того ни с сего развернул сидящего на стуле Жерара за плечо и прокричал ему в лицо:
— Зачем вы сюда притащились?! Отбивать у меня даму?! Вот вам! — он хлестнул графа по щеке, и не перчаткой, а ладонью.
Все вмиг замолчали.
— Это вызов, господин де Сарвуазье, — заметил очевидное сидящий рядом Андреас.
«Мало того, что издевательски улыбается, так ещё обвиняет в том, к чему я не давал ни малейшего повода».
Молодой граф разозлился не на шутку и вскочил с места, сильно шатнув стол при этом:
— Где можно уладить наше дело?
Лёгкое ощущение неправильности происходящего появилось где-то на краю сознания, но он уже шёл на задний двор, объятый яростью, и уже доставал эспаду, совершенно не чувствуя ночного холода, и уже рубил, колол, обманывал и не оставлял негодяю ни шанса.
Господин в бежевом костюме был пойман на слишком размашистом ударе сбоку. Граф присел, одновременно сделав выпад, и угодил точно в правый бок. Быстро, так быстро, что соперник не успел закончить удар. И сразу граф отскочил назад и влево, как учили.
Пострадавший зашатался, осел наземь, прислонил руку к ране и застонал. Никто не шевелился. Раненый обвёл ошалелым взглядом толпу, ища помощи. Не нашёл её и сам стал отползать к лавке неподалёку, опёрся о неё спиной.
— Да помогите же ему, кто-нибудь! — вырвалось у Жерара.
Он сам уже порывался, хоть в медицине и не смыслил, но слуги де Луза склонились над истекающим кровью. Что-то делали, расстёгивали колет, смотрели на рану. Потом хозяин послал одного за доктором.
Горе-дуэлянт всё это время тяжело дышал, бледнел и слабо постанывал, а потом и вовсе потерял сознание. Жерар понял, что молодой господин умер задолго до появления лекаря. Часть гостей уже зашла в дом, когда лекарь склонился над бледным трупом, пощупал ток крови на шее и сокрушённо помотал головой.
— Отчего он умер? Что сказать, если спросят?
— Если спросят, — де Луз положил в руку доктора пару фунтов, — Он напал на графа де Сарвуазье, а тот весьма удачно защищался.
Граф распрощался со всеми гостями и хозяином, чувствуя себя совершенно лишним. Да, министр и король поручили ему бывать на балах и, по сути, шпионить. Но сегодня голова его больше не соображала. Не хотел он убивать этого зарвавшегося господина. Это был миг сиюминутной злости. Но даже в этот миг он думал лишь проучить наглеца. Жаль, что на дуэли очень непросто порой ранить ровно настолько, насколько хочешь. Всё получилось само собой. Сейчас, когда страсти утихли, ему казалось более чем вероятным, что это — очередная провокация. Мало ли что наболтали этому господину Элиза и остальные? При мыслях об Элизе опять вернулось ощущение зыбкости и лживости всего вокруг. Но что он мог сделать? Принести в такой ситуации извинения ему совершенно невозможно — вся маскировка насмарку и, если это была действительно провокация, де Бижон сразу поймёт, что таким образом манипулировать Жераром не выйдет. Отпадает. Дать убить себя? Единственный выход — ранить. Не получилось. Он корил себя за это.
Но ещё больше ненавидел всех, кто подстроил эту кровавую бойню. Те, кто это сделал — де Бижон, де Луз — знали, что у этого господина шансов нет. И чем больше Жерар думал об этом, тем крепче становилось убеждение — это провокация. Мерзкая, подлая, низкая провокация.
Пусть думают, что все ниточки у них, проклятые подлецы. Момент настанет, нужно лишь дождаться его.
…
Новая карета была хороша, но это ничуть не поднимало графу настроение. После вчерашнего он был хмур, как осеннее свинцовое небо над головой. Опять притворяться, что общество Истера желанно для него.
По меньшей мере, теперь появился стимул фехтовать с ним ещё лучше. И действительно, Жерар в этот раз был очень неплох. Всё идёт к тому, что скоро ему удастся «передышать» де Бижона, если не брать в расчёт удар по запястью. Сегодня он попался на ту же удочку, фехтуя с Астарлоа де Веттом. Злость вновь исказила черты графа, но в этот раз эспады на пол он не бросил. После ему выпало фехтовать с теми, кто не так искусен, и эти люди пытались поймать его на тот же приём.
Так и тянулись дни — фехтование, плац и казармы, званые ужины. Он почти перестал видеться с дядей — тот с головой ушёл в дела полка и противоборство бретёрам.
Элиза вновь показала свою благосклонность, и Жерар принял её, но что-то в нём невозвратно затухло, и граф добросовестно ухаживал за ней, как положено ухаживать в высшем обществе, но попыток сблизиться не предпринимал. Считала ли она это робостью, присущей его столь молодому возрасту? Возможно. Но робостью это не было. Де Сарвуазье просто остыл к тем светским дамам, кто посещал званые приёмы клики де Бижона. И даже плотские утехи с ними, несмотря на столь молодой возраст, не интересовали его. Он, в свои без малого девятнадцать лет, всё ещё оставался девственником, в отличие от большей части ровесников. Организм ещё как требовал своего, и приходилось использовать обычные в таких случаях ухищрения. Но в присутствии молодой женщины Жерар всякий раз робел, особенно наедине, или в танце. И думы о том, к чему всё идёт — должно идти в его возрасте — вгоняли его в ещё большую робость. И во многом от этого граф общества женщин не искал, а ограничивался прогулками с Элизой, такими безразличными и такими приемлемыми для всех.
Всё изменилось, когда его вызвали к Первому министру. Он застал де Крюа и де Куберте одних в малом кабинете. Что-то непривычное было в дядиной осанке. Необычная нервозность, какая-то еле уловимая стыдливость. Обычно твёрдый его взгляд сейчас обнаруживал толику неуверенности. Незнакомый человек и не увидел бы этого, но, как-никак, Жерар прошёл войну вместе с ним. Причина такого изменения стала ясна в дальнейшем разговоре, начавшемся, когда Жерар раскланялся со всеми.