Молочная даль

И думая об этом, Михаилу становилось немного легче. Отец уверял себя в том, что оставшимся частям тела Кости, которыми он мог худо-бедно управлять, положено находиться в строю. Это было частичкой проявления жизни, сломленной, но не до конца потерянной.

Костя молча перевел свой пустой взгляд на инвалидное кресло, стоявшее прямо возле кровати и отец ответил на этот взгляд легким кивком. На само кресло мужчина никогда старался не смотреть. И не потому, что оно напоминало об инвалидности родного сына. Об инвалидности Кости говорило все, стоило только взглянуть на рослого 19-летнего парня. Нет, дело было совсем в другом. В одном крошечном элементе, дополняющим само средство передвижения Кости. Этот элемент представлял собой небольшую фразу, некий девиз, ключевое слово, которое ранило Михаила до глубины души. Слово, которое Костя однажды умудрился написать на боковой раме своего «коня» единственной подвижной кистью и предплечьем. Слово, которое Костя написал так коряво, что со стороны это больше походило на череду хаотичных линий и закорючек, но Михаил разобрал бы это слово, даже если бы его начертила сломанной лапой бешеная курица. Слово, которое возвращало Михаила в детскую. Слово, которое возвращало Михаила в прошлую жизнь.

Лучшую жизнь.

«Вера»

Мужчина сделал пару шагов навстречу Кости и оказавшись у самой кровати сына, преступил к стандартной процедуре. Взяв юношу на руки, он аккуратно перенес его с кровати и усадил на инвалидное кресло. Это давалось ему легко, уж слишком сильно Костя исхудал после навалившейся на него инвалидности. Иногда мужчина думал о том, а не испариться ли его сын со временем, теряя килограмм за килограммом. Это ведь могло…

«Решить все проблемы?»

Все это время, что Михаил держал своего сына, Костя старался не смотреть на отца и лишь его левая кисть криво, но довольно крепко сжимала футболку хозяина дома. Михаил мог легко ее отдернуть, как отдернул бы лапку котенка, что так же неумело, но крепко цеплялся за одежду своих хозяев. Рука Кости была неказиста и даже отпугивала, но эта была рука его сына.

Проверив, хорошо ли усажен Костя в инвалидном кресле, Михаил еще раз улыбнулся своему сыну и молча повез его в ванную комнату. Молчал и Костя. Из одежды на нем были надеты лишь памперсы для взрослых, унизительное зрелище, однако так необходимое для него в это нелегкое время. Не имея возможности посещать уборную самостоятельно, данное решение было самым выгодным и простым, хотя Костя, к счастью для всех, справлял все свои нужды в памперс крайне редко. Спать в чем-то поверх памперсов взрослый подросток не любил, к тому же в одежде он сильно потел под одеялом, а для инвалида резкие смены температуры вызывали крайне неприятные последствия.

Тишину между отцом и сыном нарушало лишь движение пальцев Константина, которые зафиксировались на пульте управления инвалидным креслом. Костя прекрасно понимал, что сейчас отец везет его сам, однако привычка передвигаться с помощью небольшого рычажка на пульте управления давала о себе знать.

После того как отец помог сыну разобраться с такими нерешаемыми вопросами для инвалида, как утренний душ и смена памперса, глава семейства повез своего сына обратно в комнату. Там, переодев Костю в домашние штаны и футболку с длинным рукавом, Михаил бойко проговорил:

– Завтрак будет готов через десять минут, ваше превосходительство! – и переступив порог комнаты Кости, хозяин дома побрел на первый этаж.

– Папа?

«Нет, мне это просто прислушалось. Или же это все то же сон и я все еще не проснулся. А значит граница с реальностью стала еще тоньше и я окончательно схожу с ума. Однако пусть лучше будет так, чем окажется, что голос реален, умоляю тебя, боже, боже, боже…»

Дойдя до лестницы, ведущей вниз, Михаил остановился на пару секунд. Снова повернулся в сторону детской комнаты.

– Если ты еще раз позовешь меня, позовешь внутри моей головы, я сожгу тебя дотла – прорычал Михаил и заставив себя улыбнуться, вернулся к лестнице.

К лестнице, которая превратила его сына в инвалида.

Спускаться по ней, как правило, для него всегда было болезненнее, чем подниматься по ней. Так было и с детской. Выходя из спальни, он и вовсе на нее не смотрел. Для этого просто не было никакой необходимости, ведь дверь, ведущая в комнату, располагалась чуть позади и ее всегда можно было игнорировать.

Про себя Михаил называл эти места в доме «запретные зоны» или же «горячие точки». Вступи на них хоть на мгновенье и подорвешься, точно на мине. На мине болезненных воспоминаний. В такие моменты Михаил чувствовал, что этот дом совсем не его. Что этот дом совсем ему не родной.

Пока мужчина стоял и смотрел на Калечащую Лестницу с высоты второго этажа, невольно воспоминания возвращали его в декабрьский день две тысячи четырнадцатого года. В день, когда все и произошло. Каждый раз думая об этом Михаил ощущал резкий запах елки, украшенной новогодними игрушками, ощущал запах пунша, что активно распространялся с кухни по всему дому. Он чувствовал на себе мягкий свитер, связанный для него Анной в далеком прошлом. Свитер был яркий, в зеленых и белых тонах. На свитере были изображены олени.

«Потому что ты самый настоящий олень – сказала Анна, – Но я все равно тебя люблю»

Из колонок телевизора в зале доносились рождественские песни церковного хора. В тот день Костя собирался с друзьями на вечеринку в честь наступление нового, несущего лишь хорошие события, года. Он обещал не задерживаться долго, потому как в канун праздника нужно быть с семьей, даже если от нее почти ничего не осталось. Одним словом, вечер обещал быть тихим и уютным.

Но потом в голове возникали и другие картинки. В них Костя, спускаясь на первый этаж, словно в замедленной съемке, падает прямиком вниз по лестницы. Почему и как спрашивать не у кого. Это был несчастный случай, слишком несправедливая вещь, из-за которой за все случившееся даже не на кого возложить вину. Возможно Костя запнулся об одну из ступенек, а возможно его подвели его же ноги. И вот, Костя падает вниз. Туда, где закончится его нормальная жизнь. Туда, где начнется настоящий ад. Успел ли он в тот момент подумать хоть о чем-либо? Мог ли он представить, что это падение перевернет всю его жизнь?

В голове Михаила возникала картина того, как все происходило в тот роковой день, в декабре две тысячи четырнадцатого. Будто бы сам Михаил видел падение сына, собственными глазами. Как это может быть? Он же лежал в своей спальне, думал о собственных мыслях и даже не подозревал, что через несколько секунд случиться что-то не поправимое. Не видел, не знал… но откуда все эти картинки в голове? Они возникали сами собой и хоть мужчина пытался отогнать их прочь, но при виде Калечащей Лестницы они снова врезались в голову, словно автомобиль на огромной скорости врезается в кирпичную стену. Что за игры подсознания?

Вот картинка того, как Костя спотыкается о собственные ноги.

Вот картина того, как Костя резко подается вперед.

А вот картинка того, как Костя летит, летит, летит…

И падает.

А Михаил смотрит на это со спины сына. Как будто…

Да, этот день мужчина будет помнить всю свою жизнь. Такие дни, должно быть, вообще невозможно стереть из памяти, как бы сильно ты этого не хотел. К воспоминаниям о таких днях можно лишь возвращаться, намеренно или случайно, но так или иначе они всегда где-то рядом. Словно незаживающие раны, эти воспоминания вскроются вновь и разольют кровь повсюду, стоит лишь одним случайным намеком дать о них знать. И каждый раз, о том роковом дне Михаилу напоминала лестница в собственном доме.

Сейчас лестница, конечно, выглядела совсем иначе. Теперь к ней был приделан специальный пандус, а всю стену вдоль лестницы украшал длинный металлический поручень. Сам пандус был выдвижной, потому как Михаил искренне верил, что когда-нибудь его сын сможет встать на ноги. Верил, должно быть больше, чем сам Костя, не говоря уже о врачах, которые поставили на сыне Михаила большой и жирный крест. Мужчина верил, верил и мечтал, что когда-нибудь он разберет этот злосчастный пандус и зашвырнет его в самые отдаленные места, откуда никогда и ничего уже не может вернуться. Но все эти мысли, как говорилось ранее, были мимолетны и Михаил, мгновеньем позже, спустился по лестнице на первый этаж и направился прямиком на кухню.