Неистовый (ЛП)

«Могу, если захочу».

— Ты ведешь себя как ребенок.

С этим не поспоришь.

— Открой дверь, или я попрошу техников взломать ее.

Я отхожу от стола и отмыкаю дверь.

Он входит, когда я топаю обратно к своему столу. Я рад, что Хейс позади меня, потому что, если я его увижу, мне захочется стереть самодовольное выражение с его глупого лица.

— Ты здесь живешь?

Я не отвечаю, потому что он ясно видит подушку и одеяло на диване.

— Ты знаешь, что можешь снять отель или…

— Мне здесь нравится. Здесь тихо, и я могу работать.

— Ты хоть немного спишь?

— Иногда.

Он кладет папку на мой стол.

— Вот окончательные документы на ту собственность в Трайбеке.

Я поднимаю глаза ровно настолько, чтобы взглянуть на папку.

— Для чего тебе она? — Брат смотрит на меня так, будто пытается прочитать мои мысли. — Я знаю, что это не жилье из-за зонирования.

Я не могу оторвать взгляд от папки. Помещение идеально подходит по размеру и расположению, прямо на Гудзоне. Я заплатил намного больше запрашиваемой цены.

— Алекс!

Поднимаю взгляд на него.

— Не волнуйся об этом.

— Я волнуюсь. От тебя исходят флюиды Говарда Хьюза. У нас несколько больших проектов в работе, ты не можешь позволить себе слететь с катушек.

— Я в порядке, — говорю я сквозь стиснутые зубы, и в животе поднимается гнев. — Если бы ты оставил меня в покое, я бы занялся делом!

Хейс едва моргает от моей вспышки.

— Ясно. — Он сужает глаза. — Может быть, долгий уик-энд в горах поможет?

Упоминание о хижине заставляет мою голову кружиться от образов Джордан. Ее карточные игры и снежки. Ее постоянные вопросы и торжествующая улыбка, когда удавалось спровоцировать меня на ответ. Ее тихое дыхание, когда она спала, и обнаженное тело, когда она прижималась ко мне… Черт. Женщина проникла в мое самое безопасное место, и от нее не избавиться.

На моем столе звонит телефон.

— Мистер Норт…

— Не сейчас!

— Алекс, успокойся. — Хейс вскакивает со своего места и сгибается над телефоном. — В чем дело, Диана?

Он впивается в меня взглядом, чтобы я рискнул рявкнуть на него, и я хочу этого. Любой предлог, чтобы разобраться с этим болезненным чувством в моей груди, причинить кому-то боль, чтобы я не был одинок в этой агонии. Может быть, тогда я получу некоторое облегчение.

— Только что звонил Джеймс.

Мое сердце перестает биться.

— Она ушла, сэр.

Глаза Хейса расширяются.

Мои руки вцепляются в край стола.

— Вот черт. — Хейс бросается в дальний конец офиса.

С первобытным ревом я переворачиваю красное дерево на бок, и компьютерные мониторы с грохотом падают на пол. Поднимаю свой стул и швыряю его в стеклянную стену. Стекло разбивается с неприятным треском. Я пинаю диван, швыряю кофейный столик и каждую лампу, пока не остается только мой брат.

— Ты закончил?

Я направляюсь к нему.

— Бросать больше нечего.

Страх окрашивает его лицо.

— Что? Нет, чувак, отойди к черту.

Мои руки сжаты в кулаки по бокам. Мужчина поднимает руки, готовый защищаться.

— Хейс, — рычу я. — Пусть Мерфи подготовит вертолет. Мне нужно убираться отсюда к чертовой матери.

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ

ДЖОРДАН

Я никогда раньше не летала на частном самолете, и это все, что я себе представляла, и даже больше. Всего нас шестеро — Билли, шеф-повара Робби и Анна, его деловой партнер Трент, а также Джулиана, которая является руководителем проекта строительства.

— Так эпично, — говорит Робби, потягивая шампанское и разглядывая плюшевый салон самолета. — Я чувствую себя Пи Дидди.

Я наслаждаюсь моментом, отдыхом от последних нескольких дней мучительной печали, и выпиваю полбокала шампанского. Пузырьки дорогого напитка ударяют мне в голову, и мне легче убедить себя, что уход — это правильно.

Моя мама не смогла полюбить меня.

Линкольн тоже не смог.

Александр не может любить меня и отказывается даже пытаться.

Возможность с Билли в Аризоне — лучший вариант для меня. Если никто больше не будет любить меня, то самое меньшее, что я могу сделать — это любить себя.

Это была моя внутренняя мантра, когда я упаковывала свою одежду и уходила из пентхауса Александра.

Смотрю в окно, как наш багаж грузят в грузовой отсек.

— За новые начинания. — Билли садится рядом со мной и стукает бокалом о мой бокал.

— Новые начинания. — Я делаю глоток, чтобы скрыть хмурость.

— Эй. — Он наклоняется, и я чувствую его дыхание у своего уха. — Я хочу тебе кое-что показать. — Мужчина роется в кармане пальто и достает черную бархатную коробочку размером с колоду карт. Открывает крышку, и внутри оказывается бриллиантовый браслет, который он купил на благотворительном аукционе. — Мы победили.

Мой желудок сжимается, когда Билли берет меня за руку и застегивает браслет на моем запястье.

Его взгляд поднимается и останавливается на моем лице.

— Красиво, — тихо говорит он.

— Билли, это кажется неправильным. — Как будто он только что надел наручники на мое запястье.

— Я не боюсь рисковать.

Его слова задевают истину, которая звучит в моей душе, но я не могу точно сказать, почему.

— Эй, — говорит Билли, вырывая меня из моих мыслей. — Это всего лишь браслет. Не переусердствуй. — Подмигивает он. — Я примерял его на себя, но на мне он выглядит глупо. Считай это бонусом. — Он прижимается ко мне плечом. — Эй, Анна! Какова была ставка на то, сколько времени потребуется, чтобы добраться до Аризоны?

Я слушаю, как он игриво общается с другими женщинами, и пинаю себя за то, что слишком много читаю в его подарке. Он мог бы отдать его какой-нибудь другой женщине, но зачем? Я была с ним, когда он делал ставку на него, так что самым логичным человеком, которому он мог бы его подарить, была я.

Я часто ловлю себя на том, что делаю это, когда дело касается Билли. Я постоянно оправдываю его поведение, которое заставляет меня чувствовать себя неловко. Однажды я слышала, как кто-то сказал, что оправдание — это просто ложь.

Ложь самому себе.

Пилот обращается к нам с передней части самолета:

— Мы взлетаем через десять минут.

Новая жизнь. Я сглатываю комок в горле. Я уже иду.

АЛЕКСАНДР

Когда я был ребенком, терапевт использовал экспозиционную терапию, чтобы помочь мне справиться с моей социальной тревогой. У меня не столько была социальная тревога, сколько я был неспособен адекватно взаимодействовать с другими. Ее решение состояло в том, чтобы записать меня в государственную школу, думая, что со временем я адаптируюсь и научусь мирно сосуществовать вместе со своими сверстниками.

Через день меня исключили за то, что я на обеде отправил двух детей в больницу. Я больше никогда не ходил по школьным коридорам.

Вернувшись в хижину на пять дней, я чувствую то же самое зудящее сопротивление экспозиции. Только оно включает в себя утопление в воспоминаниях о ней. Ни внутри, ни снаружи маленькой хижины нет ни одного места, которое не напоминало бы мне о Джордан. Ее улыбка, звук ее голоса, ее ворчание и стоны, когда она пыталась преодолеть свою боль. Озеро, книги, чертова дровяная печь. Джордан словно цепляется за каждую поверхность, как призрак. Первые пару дней я не мог справиться с воспоминаниями и проводил время от рассвета до заката, охотясь только для того, чтобы держаться подальше. Потом я наткнулся на овраг, где нашел ее, и понял, что избавиться от воспоминаний о ней безнадежно, потому что место, где она живет, находится в моей голове. Единственный способ спастись от нее — это смерть, и боюсь, что даже тогда она останется со мной.

Экспозиционная терапия — мой единственный вариант. Я заставлял себя оставаться в хижине, сидеть на шкурах, на которых она спала неделями, читать книги, которые она читала, и бездумно пялиться на нелепые приманки, которые она делала. Сидя в одиночестве, я жду возвращения в нормальное психическое состояние.