Страница 3 из 20
Прежде чем заглянуть внутрь, я почувствовал запахи. Ветер окропил меня каплями с нависших веток деревьев. Это была удивительная смесь запахов. Кажется, что природа после дождя переродилась, и чахлые, сожженные солнцем растения вдруг начали источать терпкий сладкий аромат. И было еще что-то в этом запахе, чего я не могу объяснить словами – нечто волшебное, что-то, чего в наше время природа уже не создает.
Быстро смеркалось. Из-за дверей храма ветер разносил легкий белесый дым. Наконец я заглянул внутрь. Не знаю, сколько лет было этому человеку. Может быть, немного за пятьдесят, может, гораздо больше. Я многое повидал в своей жизни, но столь величественных людей вряд ли встречал.
Он был высок, широк в плечах, одет в такие же белые, словно снег, одежды. Его массивный пояс был украшен золотыми вставками. Одухотворенное, благородное лицо обрамляла окладистая почти седая борода. Человек молился вполголоса. Его голова была поднята вверх, к каменному потолку, через щели которого пробивался еще яркий, хотя и предзакатный красноватый солнечный свет. На постаментах перед ним и вдоль стен храма горел огонь в керамических сосудах (но странным образом на стенах храма не виднелось следов копоти, не было и запаха дыма). Молитва первосвященника, произносимая мелодично на разные лады, была похожа на затейливую магическую песнь. Я понимал парфянские наречия, на которых говорили окружающие, но этот язык был иным, лишь отдаленно похожим. Из слов песнопений я не понял ничего, но их дух, настроение, мелодика завораживали так, что я был не в силах шагнуть внутрь.
Служитель сделал паузу, произнес еще несколько слов на все том же древнем, малопонятном наречии, запрокинул голову, глядя вверх с поднятым указательным пальцем правой руки, словно напряженно ожидая чего-то. Спустя несколько мгновений случилось чудо: солнце оказалось прямо над небольшим окошком у западной стены храма и через него яркими красными лучами осветило первосвященнику лицо. Оно бросило лучи на его фигуру, на одежды – словно разговаривая с ним. Священник поднял вверх обе руки, лицо его источало блаженство, кажется, совершенно неземное. Беззвучно, все так же с поднятым пальцем, он произнес несколько слов, обращенных, кажется, прямо к лику Господа. Через мгновение солнце опустилось ниже, перестав проникать через окно. Внутри храма стало намного темнее, чем прежде – теперь его освещал только горящий в сосудах огонь.
Я смелее зашел внутрь. Увидев меня, величественный священник вздрогнул, но тут же его глаза вспыхнули гневом, и он громогласно спросил, кто я такой.
– Я посланец нашего господина, правителя. Он собирает войска, чтобы дать отпор врагу. Он передает, что вам грозит великая опасность, и что прямо сейчас, не мешкая, надо уходить отсюда. У меня есть оружие, я знаю тайные тропы и надежное место – пожалуйста, следуйте за мной.
– Я знаю о вторжении. Меня предупредили слуги. Как раз сейчас я молился Мудрому Господину, Ахурамазде, чтобы эта напасть прошла стороной, и мои люди не пострадали. И он ответил мне, что с ними все будет в порядке, а захватчики будут разбиты.
– Он сам вам ответил?
– Да. Я слышу его голос и его слова вот уже много лет.
– Простите. Я мало знаю о вашей общине. Я сам принадлежу другой вере.
Заратустра повернул голову к окну, в котором заблестели последние яркие лучи заката. Посмотрел вверх, что-то прошептал и вновь поднял палец.
– Что означает этот жест?
– Я не знаю, какую веру ты исповедуешь, и скольким ложным богам молишься. Я поднимаю голову к небу и солнцу, к их творцу – великому, милосердному, вечному Господу. Поднятый палец означает, что Бог – один, и я обращаюсь к нему, вижу его лик, перед красотой которого меркнет даже само солнце. Язычники верят, что богов много. Каждому из них надо приносить свою жертву, чтобы тебе сопутствовал успех. Глупцы. Господь – един. И ему не надо приносить жертв. Разве дети приносят жертвы своим родителям? И Бога не надо просить об удаче в обыденных, мирских делах. Он и так деятельно заботится о каждом, кто идет по праведному пути. Обо всех тех людях, через которых добра в мире становится больше.
– Почему Господь выбрал своим проводником именно вас?
Заратустра удивленно посмотрел на меня. Видимо, немногие простые смертные отваживались задать такой вопрос. Но что-то в моем голосе и моем взгляде его заинтересовало.
– Я сам спрашиваю себя об этом каждый день, но ответ узнаю, наверное, уже не в этом мире. До тридцати пяти лет, до почтенного возраста, я был простым человеком, и мне казалось, что я уже все имел и все постиг. Я был скотоводом и торговцем лошадьми, я был богат, у меня было три прекрасных жены и много детей от них. Казалось бы, о чем еще мечтать. Однажды я должен был устроить большой праздник. Рано утром я подошел к реке, чтобы напиться и набрать воды. В этот миг я услышал повелевающий голос, который сказал мне, что отныне я должен нести людям свет и открыть им правду. Потом Господь говорил со мной еще много дней. Вот уже двадцать лет я делаю все, что Он мне повелевает.
– Господь сам следит за всем? У него на небесах нет помощников?
– Конечно, есть. Его правая рука – великий Митра, посредник между Богом и земным миром. Митра – воплощение заботы; он следит за тем, чтобы среди людей царил мир, они не нуждались и не голодали. Его левая рука Аша – женский дух, воплощение добра и праведности, согревает души и помогает людям не поддаваться соблазнам демонов, влекущих их в ад. Есть и много других посланцев Ахурамазды, его творений. Но все они лишь исполняют его всевышнюю волю.
– Пророк, для чего в храме столько огня?
– Из четырех земных стихий огонь – самая главная. Огонь горит внутри самого солнца, благодаря которому в мире существует все живое. Огонь все время очищает сам себя. Огонь, который ты видишь в моем храме, был дарован мне самим Господом. Молния много лет назад попала в сухое дерево на склоне этого холма. Я бережно перенес горящую ветвь сюда, пламя наполнило этот большой священный сосуд, и с тех пор огонь в нем не угасал ни разу. И, я надеюсь, не угаснет никогда. Ведь это означало бы, что Господь лишил людей своей милости.
– Простите, что прерываю. Я слышу топот лошадей и голоса. Великий пророк, нам надо бежать сейчас же.
Первосвященник усмехнулся. Солнце уже почти село, на потолке и стенах храма гуляли неровные тени и блики, то появляясь, то исчезая. Лишь негромкий треск огня нарушал тишину.
– Неужели ты, посланец, думаешь, что твой господин могущественнее Ахурамазды, который сам только что говорил со мной? Да исполнится его воля. Я сделал все, что было в моих силах. Похоже, мой путь близок к концу. А ты уходи, спасайся.
Я хотел возразить, но понял, что это бесполезно. Мне осталось только повиноваться. Я выбрался наружу, укрывшись за деревьями, исчезая во тьме быстро спустившейся беззвездной ночи.
Храм был прекрасно виден, ярко освещенный изнутри. Бактрийские воины в доспехах, с бронзовыми щитами, с дикими лицами вбежали внутрь, что-то громко крича. Затем один из них ударил первосвященника клинком плашмя по голове. Тот молча согнулся, и бактрийцы с криками, стали жестоко избивать его руками и ногами. Когда он потерял сознание, его выволокли наружу и ударом тяжелой деревянной палицы разнесли его голову.
Смеясь, бактрийцы вернулись в храм и долго искали в нем ценности. Не найдя ничего, от досады они разбили малые сосуды с огнем. Но когда настал черед главного сосуда, ни один из воинов так и не решился нанести по нему удар. Быть может, бактрийцы опасались, что пламя перекинется на них самих. Они вновь принялись рыскать по храму, пытаясь расколоть каменные плиты в полу. Затем принялись копать яму перед входом. Так ничего и не найдя, бактрийцы наконец спустились с холма и ускакали восвояси.
В последний раз я подошел к храму. Голова Пророка была обезображена, его лицо было невозможно узнать. Но одежды странным образом, несмотря на лужи крови повсюду, остались белыми и почти незапятнанными. Внутри храма был беспорядок, на полу валялись груды черепков разбитых сосудов вперемешку с комьями земли. Но большой круглый сосуд у главного алтаря остался нетронутым. Огонь в нем ровно потрескивал, как ни в чем не бывало, точно так же, как еще час назад, при жизни первосвященника.