Тайные хроники герцога Э

– Я не понимаю, что ты говоришь.

Мальчишка резко обернулся.

– Вегозе?

– Совсем не понимаю.

– А лире Конд Корви, – он переместился так, чтобы быть лицом ко мне и стукнул себя ладонью в грудь. Затем его палец направился в мою сторону. – А юне?

– Я Аня Кротова, – я поняла, что следует представиться. – Аня Кро–то–ва.

– Мане, – подросток решительно тряхнул головой. – Мане Аня Кто–то–ва. А лира Адель Корви. Адель Кор–ви.

Его указательный палец несколько раз настойчиво ткнул меня в грудь. Я потерла то место, где как пить дать появится синяк.

– Адель Корви. Юне Адель Корви, – мальчик хмурился и повторял одно и то же.

– Ты хочешь, чтобы я называла себя Адель Корви?

– Вега.

Прислушавшись к тишине, Конд поднялся и наскоро отряхнул колени.

– Сордо не форо. Сордо, – и помахал рукой, призывая следовать за ним.

– Ну сордо так сордо, – согласилась я, чем неожиданно заслужила улыбку своего спутника. Он повел меня куда–то вглубь подземелья, где света уже не было, но мальчишка прекрасно знал путь и ни разу не остановился, чтобы сориентироваться. Мы перешли вброд подземную дурно пахнущую речку. Кеды хлюпали и сползали с ног. Пришлось остановиться и крепче завязать шнурки, сделавшиеся склизкими. Я вытерла руки о джинсы, но ощущения чистоты не прибавилось.

Позже новоявленный сталкер оставил у меня у подножия еще одной лестницы, где вновь зажглись огни. Скорее всего, они загорались для того, чтобы рискнувший воспользоваться лестницей не свернул себе шею. На этот раз мальчишка не сыпал словами. Просто прижал ладонь к моему рту, показывая тем, что я должна сидеть тихо, а сам сноровисто забрался наверх. Бесшумно отодвинувшаяся стена отрезала меня от верхней части замка. Я приготовилась ждать.

Я в полной мере осознавала, что нахожусь в незнакомом мире, только что сделалась врагом убийцы в латах, приобрела единомышленника, правда, непонятно какой степени надежности, поменяла имя – судя по фамилии Корви, я сделалась одной из родственниц мальчишки, а теперь сижу и жду непонятно чего. Где–то в замке, полном таинственных ходов, есть дверь и в мой мир, но самостоятельно ее мне ни за что не отыскать. Я была отрезана от реальности незнанием местного языка и отсутствием понимания цепи событий, приведших к трагедии, а потому не видела иного выхода, как довериться подростку.

Я выдохнула с облегчением, когда он вернулся. Я уже потеряла счет времени.

– Сордо, – спустившись с лестницы, Конд поманил меня рукой.

Мы вновь неслись по сырым коридорам, распугивали топотом крыс, плыли рядом с ними по зловонной реке, и я не видела конца и края нашему забегу. Когда я начала все чаще спотыкаться, подросток подставил щуплое плечо. Удивительно сильный он протащил меня последний отрезок пути чуть ли не на себе. Я поняла, что мы у выхода, когда в лицо ударил морозный воздух. В неизвестном мире царила зима.

У распахнутой решетки нас ждал закутанный по самые глаза мужчина. Подхватив меня на руки, он молча побежал к стоящей в тени разрушенной стены карете. Запихнув меня в нее и убрав ступеньку после того, как в повозку запрыгнул мальчишка, мужчина лихо взобрался на облучок. Я видела, потому как пыталась открыть дверь и выбраться наружу.

– Меди тер! – Конд вцепился в мою руку и с силой дернул назад.

– Ты не понимаешь, мне нельзя уходить! Там дверь в мой мир!

Сказал бы кто, что после того как мы покинем замок, Конд засунет меня в монастырь, и долгих три года мне придется притворяться девицей не только потерявшей память, но и способность говорить, не поверила бы.

Карета подскакивала на ухабах, а я второпях переодевалась, вытягивая вещи из мешка. Его принесли заранее и специально для меня, потому что лежащая в нем женская одежда оказалась впору.

Мальчишка настойчиво требовал внимания, желая, чтобы я осознала важность момента и подчинилась его приказам. Не видя иного выходя, я покорно соглашалась. Перед тем, как покинуть карету, он в последний раз наложил на мой рот ладонь и устрашающе полыхнул взглядом.

– Я поняла, буду молчать, – произнесла я и в доказательство прижала палец к губам. До этого Конд дважды заставил меня смотреть пантомиму, где изображал трепещущую от страха девицу, ее падение в обморок, и ужас, что она потеряла память – мальчишка бил себя ладонью по лбу и растерянно пожимал плечами. Все это было бы смешно, если бы не было так грустно.

Я последовала его совету и предстала перед монахинями малахольной девицей, забывшей все, что только можно забыть, но чудом оставшейся в здравом рассудке.

Я наблюдала, как из кармана Конда перекочевал к настоятельнице тяжелый кошель, а она поторопилась его открыть, чтобы убедиться, что плата за мое пребывание в обители достойная, и как на стол легли бумаги, удостоверяющие мою личность. Наверное, что–то вроде паспорта, заверенного несколькими печатями, одну из которых особенно тщательно рассмотрела приглашенная в кабинет монахиня. После ее утвердительного кивка, взгляд настоятельницы сделался более мягким. Но тем не менее, она с особым тщанием ощупала каждую пядь моего тела, заставила оголить плечи, и недовольная чем–то с упреком посмотрела на Конда, а он вновь произнес непонятную мне фразу.

Настоятельница не постеснялась даже заглянуть под юбку, и я порадовалась, что не выдала себя как чужеземку. А в карете злилась, когда Конд заставил расстаться не только с курткой и джинсами, но даже с любимым спортивным комплектом – трикотажным бюстгальтером и трусиками, в угоду тонкой нижней рубашки, надетой на голое тело.

Категорическое «мане», что означало то ли «нет», то ли «нельзя», подтвердило – Конд не просто забыл прихватить из замка нижнее женское белье, а полное его отсутствие в этом мире, в чем я доподлинно убедилась чуть позже, когда и в монастыре мне не выдали ничего похожего на панталоны, которые, как я думала, носили во времена рыцарства.

Прощальные объятия, успокаивающее похлопывание по спине и обещание писать – последнее новоявленный родственник опять показал с помощью жестов, вызвали реки моих слез. Я расставалась с человеком, который точно знал, что я не Адель, и наверняка был способен показать дорогу в мой мир. По тому, как легко он ориентировался в замке, я ни минуты не сомневалась, что Конд Корви мой билет домой.

После его ухода я билась в самой настоящей истерике, которую монахини пресекли жесткой пощечиной и насильственным вливанием в рот горькой жидкости. В себя я пришла от боли в плече. Взвизгнула, нащупав повязку под рубашкой до пят. Не удержалась и скинула ее с себя. Плевать на наготу и протесты настоятельницы, я должна была видеть, что со мной сделали. Прилипшая к телу окровавленная повязка заставила застонать от страха и боли, но я отодрала ее. Шрам был ужасен. Стежки, которыми меня зашили – безобразны. Я заплакала, когда по руке потекла струйка свежей крови.

«Я никогда не вернусь домой прежней».

Много позже, когда вполне освоила местный язык, я поинтересовалась у прикрепленной ко мне монахини, а после и преданной подруги – сестры Басилии.

– Что со мной тогда произошло? В мой первый день в монастыре.

– Ты расшиблась, когда потеряла сознание, – охотно отозвалась Басилия. – Хорошо, что рубец небольшой и не виден под одеждой. Хуже было бы, если бы ты ударилась головой. Рана так сильно кровоточила, что нам пришлось шить ее.

Шок от того, что я попала в неизвестный мир, вынуждена молчать, дабы не выдать свое иноземное происхождение, и полное отсутствие знаний, смогу ли выбраться – все это вылилось в слезы и бесконечные попытки куда–то бежать. Здравый смысл оставил меня. Я рвалась домой, и монахиням потребовалось невероятное терпение, чтобы справиться с разбушевавшимся подростком. Они нашли другое решение, более простое: в меня насильно вливали снотворное, и первые несколько дней пребывания в монастыре просто стерлись из моей памяти.

Глава 2

Прошел год. И я сама смогла отвечать на письма, которые регулярно получала от Конда. Через них он пытался понять, как идет освоение языка и «возвращение памяти».