Страница 17 из 18
Глава 5
Светлана навсегда запомнила 18 декабря 1988 года, день, с которого перевернулась вся ее жизнь.
Этим вечером она собиралась с Шереметьевым в ресторан. Выбрав из шести подаренных им платьев бежевое трикотажное, с заниженной талией и узкой короткой юбкой, Света занималась прической. Ей хотелось выглядеть ослепительно – Юра обещал повести ее в «Прибалтийскую». В этом новом шикарном отеле она еще не была – а там ведь сплошь интуристы.
Стукнула входная дверь. Света невольно прислушалась.
Маня явилась? Вечно она по библиотекам сидит, домой не торопится. Света на ее месте вообще бы учебу бросила. К чему себя гробить? Впрочем, пусть рискует ребенком, если ей нравится. Она поймала себя на мысли, что была бы счастлива, случись у Манюни выкидыш. Тогда…
– Мань, это ты? – крикнула она в сторону коридора.
Тишина.
– Мань? – Света отложила расческу и выглянула из своей комнаты.
Маня сидела на тумбочке, серая как алюминий, и беззвучно плакала, некрасиво скривив рот.
– Мань, ты чего? Что случилось, тебе плохо?
Маня еле заметно покачала головой и протянула руку с отпечатанной на машинке бумагой. Со страхом Света взяла документ, сердце сжалось от предчувствия…
«В ходе операции по контролю за выведением ограниченного контингента советских войск из Демократической республики Афганистан, в локальном бою на высоте 3214 лейтенант Улицкий Михаил Павлович пропал без вести…»
Там были еще какие-то слова, но строчки в глазах поплыли. Невольно вырвалось горестное: «Миша!», она бросилась к Мане, и обе зарыдали.
Прибежавшая на крик тетя Поля принялась успокаивать племянницу, говорить, что пропал – не значит, что погиб. Появившийся вскоре Шереметьев повторил то же самое и пообещал выяснить подробности через знакомого в Министерстве обороны.
Позже на кухне наедине со Светой он высказался:
– Я, конечно, попробую узнать, но и так все понятно.
– Что?
– Обычно наши стараются вынести с поля боя тела погибших, и если его среди них не было…
– Что это значит?
– Плен.
– Так вы думаете, Миша жив, он в плену? – В глазах мелькнула надежда.
– Чему вы радуетесь? Неизвестно, что лучше – смерть или плен у моджахедов.
– Но если Миша в плену, то его можно обменять. Потом, существует Красный Крест, они ведь пленными занимаются?
– Моджахеды не ведут переговоров с представителями гуманитарных организаций, – покачал головой Шереметьев. – Некоторых пленников они отпускают за огромный выкуп.
– Мы соберем деньги! – воодушевилась она.
– А вы порядок цифр представляете? Речь может идти о миллионах долларов.
– Миллионах?.. – растерянно пролепетала Света.
– Да. Еще я слышал, что они отпускают пленников, принявших мусульманство.
– Надеюсь, он его примет…
– Улицкий? – Юра прищурился и покачал головой. – Сомневаюсь.
– Конечно, он примет мусульманство, если это единственный способ спастись, – уверенно заявила она.
– Спастись… Парадоксально звучит. Вы знаете, какое значение это слово имеет у православных верующих? Спасти свою душу, жить согласно божьим заповедям и этим заслужить место в раю.
– Миша неверующий, он атеист, – настаивала Света. – Не все ли равно – пусть притворится, что принимает это мусульманство, а потом сбежит.
Во взгляде Шереметьева ей почудилось мрачное изумление. Он вновь покачал головой:
– Нет, не станет он этого делать. Улицкий человек чести.
– Чепуха! При чем тут честь? Я бы с легкостью обманула этих афганцев. И вы тоже.
– Ошибаетесь. Я крещеный и даже иногда посещаю церковь. Я не стал бы клятвопреступником.
– Ерунда какая! – раздраженно воскликнула она. – Да кто узнает? Ведь не обязательно идти в церковь и сообщать: я переменил веру.
– А муки совести? Если вы, мой будущий библиотекарь, читали Голсуорси, то должны помнить: Уилфрида Дезерта доконал не остракизм, а сознание того, что под дулом пистолета он предпочел чести – жизнь.
Света не имела понятия, о чем он говорит, но продолжала упрямиться:
– Чепуха! Жизнь – дороже всего.
– Но не для людей чести. А ваш драгоценный Мишенька именно такой. Так что этот вариант отпадает. Свяжитесь с его отцом, он человек влиятельный, может, узнает что-то о возможности обмена пленными. Больше, к сожалению, ничего не могу вам посоветовать.
Павел Петрович Улицкий ничего не успел сделать. В ночь после трагического известия он скончался от инфаркта. Яна Витальевна не перенесла двойного удара судьбы – умерла буквально через две недели после похорон мужа.
Маня опять лежала в больнице. Тетя Поля постоянно принимала лекарства от давления и еле ползала по квартире.
В родительском доме Светы тоже все было плохо. Мама, совсем недавно молодая и энергичная женщина, сильно сдала за последний год – быстро уставала, то и дело сидела на больничных.
– Это папаша ваш меня довел, – жаловалась Ольга Петровна старшей дочери. – Сил больше нет так жить! Каждый день напивается. Уж где эти алкаши выпивку находят? Я боюсь, его с работы уволят – ведь ему с утра глаза не продрать, постоянно опаздывает. Светочка, хоть бы ты с ним поговорила…
Света сделала попытку, но поняла, что результата не будет. Придя в субботу утром, она застала отца в глубоком похмелье. Выглядел он ужасно – глаза заплыли, физиономия помятая, взгляд бессмысленный.
– Пап, ты в состоянии разговаривать?
– Конечно, доча. Ты пивка, случайно, не принесла?
– Пивка тебе? – почти взвизгнула в возмущении Света. – Пинка тебе надо, а не пивка! Ты что творишь? До чего маму довел?
– Ты как с отцом разговариваешь, соплячка? – попробовал повысить тон отец, правда, из-за упадка сил вышло у него не слишком грозно.
– Ты на себя в зеркало посмотри, на кого похож? Да я бы за один внешний вид тебя с работы выгнала!
– Доча, не надо так с отцом…
– А как надо? Может, похвалить тебя за то, что ты вытворяешь? Докатился – вещи из дома уносишь! Где мамина песцовая шапка? Где, я тебя спрашиваю? Пропил?
Григорий Иванович покачал головой, мутные глаза увлажнились пьяными слезами.
– Светка, я ж тебя… вот такую… на руках качал! А помнишь, как на шее у меня ездила? За уши дергала и кричала: «Папа, быстрей!» Эх, Светка!
– Сейчас ты на маминой шее сидишь, алкаш! Я бы на ее месте тебя сбросила!
Закончив бесполезный разговор, она вернулась в комнату.
– Мам, разводись ты с ним, чего мучиться?
Ольга Петровна махнула рукой:
– Куда разводиться? Нашу квартиру даже на две комнаты не разменять. Все равно жить вместе…
– Ну, тогда плюнь на него и перестань беспокоиться. Пусть напьется, пусть хоть вообще домой не является. Пускай его с работы уволят, а ты наплюй. Думай о своем здоровье. Что врачи-то говорят?
– Ранний климакс. Гипертония, стенокардия, гастрит, а может, уже и язва. Надо обследоваться.
Светлана сделала внушение младшей сестре: смотреть за матерью, а если что – вызывать на помощь.
– Но постарайся сама справляться, – наставляла она. – У меня на шее двое больных и ребенок. Не могу же я разорваться?
Но, хочешь не хочешь, приходилось разрываться. Когда спустя месяц Манюня вышла из больницы, туда попала тетя Поля с гипертоническим кризом.
Света не спала ночей – у Олежки резались зубки, он температурил, капризничал беспрестанно. Иной раз ее подмывало разбудить Маньку и сунуть сына: на, тренируйся, вот на что ты себя обрекаешь! Выносить ребенка – ерунда, хотя у тебя и это не больно-то хорошо выходит. Ты вот вырасти его! Выкорми, повышагивай ночами, укачивая! И кто это выдумал, что материнство – счастье? Обуза, оковы, кандалы – вот это что!
И днем Света вертелась как белка в колесе. Ездила в больницу к тете Поле, выстаивала в очередях за продуктами. Раза по три на неделе заглядывала к своим. Сонька, зараза пятнадцатилетняя, ни черта не убирала. У мамы едва хватало сил сварить еду из продуктов, которые притаскивала старшая дочь. А Света ощущала себя ломовой лошадью, на которую все грузят и грузят, и заставляют везти, и конца этому не предвидится.