Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 25 из 39

Она обожала своего мужа, преклонялись перед ним и во всем ему потакала. Поэтому безропотно позволила ему промотать всё своё приданое, а затем и наследство её родителей.

Не хочется говорить об этом, но опекунство надо мной открыло перед Шмерцами новый источник дохода. Конечно, деньги на банковском счёте родителей (а теперь моем) она беспрепятственно трогать не могла, так как должна была отчитываться перед опекунским советом. Приходилось изворачиваться, придумывать несуществующие траты. Но главным способом добычи денег была продажа вещей, которые она забирала из нашего дома и из замка, пользуясь тем, что полной описи имущества составлено не было. Исчезли многие картины, столовое серебро, другие ценные предметы. Микельсы сокрушались, наблюдая, как она во время очередного наезда в замок набивает карету разными вещами, но сделать ничего не могли. Так что я встретил свое совершеннолетие значительно обедневшим.

Впрочем, не в этом был главный для меня вред от опекунства госпожи Шмерц.

Потянулись один за одним скучные, серые и одинокие дни. Никто не собирался уделять мне ни минуты своего времени, ни в ком не встречал я любви и заботы. Меня кормили и одевали. На этом все труды опекунши по моему воспитанию заканчивались. Иногда я думаю, что она просто понятия не имела о том, что нужно маленькому человечку.

Только одна горничная – иностранка, почти не говорившая по-нашему, жалела меня. Поздно вечером, когда в доме все затихало, она бесшумно проскальзывала ко мне в комнату, садилась на мою кровать, обнимала меня, гладила по голове, совала мне в руку какую-нибудь конфетку или печенюшку, говорила мне что-то ласковое, и мне иногда в темноте, когда свет фонаря падал из окна на её лицо, казалось, что в её глазах блестели слёзы. Однажды её выследила госпожа Шмерц, и бедняжке сильно досталось. Вскоре её рассчитали, не знаю, был ли я невольным виновником тому.

По вечерам к госпоже Шмерц часто заглядывали приятельницы. Они пили чай в маленькой гостиной и болтали обо всём на свете. Очень часто темой их разговоров становился я. Моя опекунша в трагических красках описывала свой колоссальный труд по моему воспитанию. Я, по её словам, был мрачным, угрюмым, необщительным и вообще очень странным и трудным ребенком. Приятельницы восхищались ее благородным решением принять на себя заботы о сиротке, её терпением и добротой и выражали ей своё сочувствие.

Дни мои проходили уныло, и ни один из них не отличался от другого.

Молчаливый и чопорный лакей водил меня на прогулки, которые доставляли мне мало радости. Мне не разрешалось бегать, играть. Лакей крепко держал меня за руку и в течение часа водил меня всегда одним и тем же маршрутом по аллеям какого-то скучного, чахлого парка.

За два года, проведенные в этом доме я бы, наверное, совсем одичал, если бы не обнаружил в маленькой гостиной шкаф с книгами. Удивительно, что госпожа Шмерц не стала препятствовать тому, чтобы я читал их, видимо решила, что это самый лучший и лёгкий способ занять меня чем-нибудь. Только предупредила, что книги очень дорогие, и, если я помну или испачкаю хоть одну страницу, она запрёт шкаф на ключ.

Читать я научился очень рано и прочёл до того, как попал в дом Шмерцев, много хороших детских книг. Но библиотека моей опекунши совсем не подходила для детского чтения. Здесь были только примитивные детективы и сентиментальные женские романы. Ни одной детской книги, ни одного классического произведения. Вот на такой низкопробной литературе я и рос. Сначала я надеялся, что в одной из книг найду окончание истории про принца Венциана и узнаю, как вернуть родителей. Но постепенно моя вера в это слабела, и к восьми годам я уже ясно понимал, что никогда не смогу возвратить прежнюю жизнь. Читать я всё же продолжал по привычке, да и заняться больше мне было решительно нечем.

Так прошло два года. Я думаю, что такое положение вещей устраивало мою опекуншу, но к счастью, за исполнением ею своих обязанностей, наблюдали органы опеки. Они вежливо, но решительно напомнили ей, что ребенок, достигший моего возраста, должен начать получать образование.

Сделать это можно было тремя способами.

Во-первых, можно было приглашать приходящих учителей, либо нанять учителя с тем, чтобы он проживал в доме. Но это было бы очень дорого, да и нарушило бы драгоценный покой господина Шмерца.

Во-вторых, можно было отдать меня в гимназию или лицей. Но тогда бы пришлось каждый день отводить меня туда, а потом забирать, так как все подобные заведения находились довольно далеко от дома Шмерцев. А потом надо было следить за выполнением домашних заданий. Это совершенно не устраивало мою опекуншу.

Она выбрала третий вариант: нашла лицей с полным пансионом и содержанием. Таким образом, она полностью освобождала себя от утомительных забот по опеке. Конечно, это было несколько дороже, чем лицей без пансиона, но деньги она тратила не свои, а моих родителей. Для вида она спросила меня, как я смотрю на то, что буду жить и учиться в другом месте. Я тут же согласился. В душе я был рад любым переменам, настолько мне опротивела жизнь в семействе Шмерцев. Вечером, как всегда, пожаловали приятельницы моей опекунши, и я слышал, как она сетовала на мою неблагодарность и бездушие.





– Сколько для него сделано, сколько сил потрачено, а он без сожалений готов покинуть приютивший его дом!

Приятельницы ахали, качали головами и утешали госпожу Шмерц.

32. Вторая фотография

Помнишь сказку о Снежной Королеве? Там у Кая сердце так заледенело, что он видел во всём, что его окружало, только всё самое плохое и гадкое. Вот таким стал и я за два года пребывания в доме Шмерцев.

Весёлый, жизнерадостный ребенок превратился в угрюмого мрачного и, можно сказать без преувеличения, разочарованного во всем маленького старичка (и это в восемь-то лет!)

Свою роль сыграли не только отсутствие любви и интереса к моей жизни, но и те сведения, которые я почерпнул из книг. К счастью, я, в силу своей детской невинности, понимал в этих книгах далеко не всё. Но и то, что я усвоил из их содержания, значительно отравило мою детскую душу. Убийства и грабежи переплелись в моей голове с супружескими изменами и совращением невинных девушек. Весь мир казался вместилищем всевозможных отвратительных вещей, зла и подлости.

Впрочем, жизнь моя стала немного разнообразнее, когда я стал жить в пансионе при лицее. Во-первых, рядом со мной появилось много сверстников. Подружиться ни с кем я, конечно, не смог, слишком велика была между нами пропасть. Но, хотя бы, мог видеть детей моего возраста

Во-вторых, начались занятия. По своей натуре я был любознательным ребенком, и даже пребывание у Шмерцев не смогло до конца убить во мне желание узнавать что-то новое. А кроме того, госпожа Шмерц и её приятельницы постоянно вбивали в мою голову мысли о моей никчемности, и мне хотелось доказать всем, а в первую очередь себе, что это не так. Поэтому учился я хорошо.

В-третьих, при лицее была неплохая библиотека, в которой я сразу стал брать книги. Библиотекарь, господин Клаус заметил мой интерес к чтению и стал предлагать мне то одну, то другую книгу. Так я начал открывать для себя хорошую литературу.

Пансион был дорогой, поэтому у каждого из пяти пансионеров была своя небольшая комнатка. Моя была довольно уютной. Она располагалась на втором этаже. Из окна открывался вид на старинный парк, а вдали виднелись золотые купола и шпили кафедрального собора.

Окно было забрано ажурной чугунной решёткой. Много часов провел я на широком подоконнике этого окна, читая или любуясь пейзажем за окном.

Преподаватели в лицее были самые лучшие, как я думаю. Они хорошо относились к учащимся и умели заинтересовать тем, чему учили. Меня особенно увлекали языки, история и словесность.

К слову сказать, наш лицей был устроен не так, как современные лицеи. У нас не было младших и старших классов. Набрав курс (восемнадцать мальчиков), от начала и до конца обучали только их. Поэтому и внимания к учащимся было больше, и порядок был идеальный, ну и, соответственно, это отражалось и на стоимости обучения.