Нас всегда было двое

– Что ваша дочь вообще тут забыла? Здесь же одни старики, им всем недолго осталось.

Елена неожиданно замялась, поджала губы, отвернулась к окну, и в светлых волосах, собранных в аккуратный пучок, неярко сверкнула одинокая нить седины.

– Я думала, это временное решение, – заговорила наконец Елена медленно, с неохотой, будто ее принудили, будто явилась сюда не по собственной воле, и Алекс почувствовал, как в груди засвербело, заворочалось раздражение. – В окрýге не так-то много подобных мест, мы все уже перепробовали. А те, что остались, они мне не по карману.

– Ну а я чем могу вам помочь? Скидку дать, что ли?

Елена в ответ нахмурилась, посмотрела на Алекса с толикой неприязни и произнесла негромко, но четко:

– Я хочу, чтобы мою дочь наконец выписали. Я больше не доверяю врачам.

Алекс, сам не зная почему, улыбнулся и, вдруг расслабившись, откинулся на спинку кресла:

– Что ж, видимо, мне повезло. Я – не врач, я – похоронный агент.

***

Елена освоилась в кабинете куда быстрее, чем Алекс: молча поднялась, подошла к книжному шкафу, чтобы, не спросив разрешения, выудить зажатую между Фолкнером и Стейнбеком бутылку бурбона, и, захватив стаканы, так же молча вернулась к столу. И Алекс подумал, что проделывает она подобное, возможно, не в первый раз, но уточнять не стал. Он не хотел знать, что связывало отца с этой женщиной. Как не хотел ничего знать и о ее дочери. Но пауза затянулась, за окном сгустился осенний туманный вечер, а стоявшая на подоконнике высохшая тыквенная голова так и манила достать из кармана спички, зажечь свечу да неотрывно смотреть, как сквозь неровные прорези сочится теплый оранжевый свет.

Но вместо этого Алекс взял с подоконника покрытый лаком крохотный птичий череп, сжал в кулаке, чувствуя, как острый, окрашенный в черный клюв неприятно царапает кожу, и спросил для галочки, как для галочки соболезновала ему Елена:

– Ваша дочь больна чем-то… неизлечимым?

Елена, к его удивлению, рассмеялась. Громко, но надломлено и некрасиво.

– Хотела бы я знать.

Алекс непонимающе сощурился, но объяснений не дождался. И оттого в очередной раз задался вопросом, какого черта она вообще здесь забыла? Зачем сидит перед ним, помрачневшая, кусает губы, теребит кожаный ремешок, плотно обхвативший запястье, потирает тонкими пальцами тигровый глаз, вправленный в серебряный ободок, а затем – впивается ногтями в ладонь, оставляет следы… И какого черта сам Алекс делает здесь, в этом доме, чужом и мрачном? Зачем сидит в отцовском кресле, будто в своем, дышит спертым воздухом, сжимает в кулаке череп несчастной птицы да невольно согревает беспомощным жалким теплом, которого самому не хватало…

– Этот браслет… дочь подарила. – Голос Елены заставил Алекса очнуться и поднять глаза, но он все же успел заметить, как на его раскрывшейся ладони краснеет оставленная клювом глубокая ямка. – Говорит, тигровый глаз защищает от злых духов. Будто я верю в духов…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «