Бегство

Неяркий свет абажуров из рисовой бумаги нежно пронизывал воздух. Горел встроенный очаг. Чуть поодаль лежали татами. Около каждого из них стояли низкие столики. На них – зажжённые свечи, высокие и не опалённые, словно их только что зажгли.

– Смотри, – сказала жена. – Они же совсем не выгорели.

– Может, они были в высоту пару километров, – отшутился я.

– Воска нет на подставке. Ни капли, – прошептала она.

Мы несколько минут в тишине ждали, пока упадёт хоть капля воска, но так и не дождались.

Отвлёк меня запах еды. На столе в глиняных мисках я увидел суши и приправу к ним. Рядом лежали палочки для еды и стояла тарелка с водой, чтобы ополаскивать руки.

Я подошёл и варварски потрогал роллы. Они были тёплыми.

– Их ведь только что приготовили, да? – спросила жена.

Не оборачиваясь, я с натужным весельем ответил:

– Да, нормальная температура. Извини, что руками.

– Да что уж сейчас, – я почувствовал, что она легонько улыбнулась. – И знаешь, я голодна… Как думаешь, мы можем поесть?

– Что нам мешает? Только подожди минуту.

Я быстро обошёл небольшое полутёмное помещение – дом был пуст. Вернулся и пригласил жену к столу.

Мы приступили к еде. Жена впервые за много лет с нашего знакомства не ухаживала за мной за столом. Она ела и отрешённо смотрела на огонь свечи, приговаривая:

– А потом вернутся хозяева, и спросят, кто ел с нашего стола, кто спал на нашей постели, кто…

Слёзы потекли по её щекам. Сказка остро напомнила о сыне. Я прижал её к себе.

– Погоди ты. Найдём. Я тебе обещаю.

Доедали мы молча.

С едой было покончено. Я сидел, держа грязные руки на весу.

– Там, при входе, я видела около печи умывальник и кувшины, – голос жены вывел меня из ступора.

– Около печи? – удивлённо спросил я.

– Ты как всегда ничего не замечаешь, – устало улыбнулась она. – Да, около печи. Там у них скромная кухня, а не просто проходная. Места в Японии мало, вот и экономят пространство – так мне на выставке объяснили. Пойдём, умоемся и ляжем спать на эти маты. Ничего уже сегодня мы не придумаем.

Я понял её с полуслова. Ей хотелось внести некий привычный порядок в то, что происходило. Добавить в новую реальность что-то знакомое, домашнее.

– Я принесу из машины щётки и пасту, – сказал я и как-то излишне бодро вскочил.

– Возьми весь пакет. Незачем потом ещё раз бегать.

Я вышел на улицу. На небе тускло блестели звёзды. Бродил тёплый летний ветер. Мне почудилось, что я слышу плеск воды. Когда я достал из багажника пакет, то услышал, как вскрикнула жена.

Я ринулся к дому и на пороге встретил её. Она тяжело дышала, её лицо было мокрым.

– Пойдём быстрее!

Мы прошли на кухню, и она подвела меня к большому чану.

– Посмотри, посмотри туда!

– Куда?

– В него.

Я наклонил голову и посмотрел на воду. Уже через мгновение по ней пошли круги. Я видел мужчину и женщину в кимоно. Они крепко обнялись и, взявшись за руки, прыгнули с утёса. Некоторое время вода была неспокойна, а затем снова стала величественна и неподвижна. Да и кругов в чане не было.

– Ты видел?

– Да.

– Как ты думаешь, кто они?

Я пожал плечами.

– Похоже, влюблённые…

– Я не о том. Может, они и есть… хозяева.

– Дом призраков, – улыбнулся я. – Покойникам не нужна тёплая пища. И свечи.

– Свечи… – задумчиво повторила жена и быстро прошла в комнату, где мы только что ели. Я не отставал.

Войдя, я проследил за её взглядом. Свечи горели на той же высоте. Ни одна капля воска до сих пор не упала.

– Покойникам не нужна пища? – с усмешкой спросила она. – Но мы-то ели!

А затем не столько легла, сколько упала на татами.

Я сел подле жены на корточки и провел рукой по её волосам.

– Оставь меня одну на какое-то время.

Я кивнул, зная, что она почувствует это движение.

Комнату осветило на мгновение. Я приблизился к раскрытой ширме – темноту расчерчивали молнии. Затем громыхнуло, и небо прорвало.

Я вдохнул полной грудью дождливый воздух и вернулся к жене. Она уже спала, её тихое дыхание словно бы согревало комнату. Я лёг рядом, погладил её по щеке. Около нас горел светильник, не мешая сну. Рядом лежала книга. Открыв её, я принялся читать о фехтовании и чайной церемонии в дзене. Иногда поглядывал на свечу.

И сам не заметил, как уснул.

Я проснулся от негромкого разговора. Еле-еле различил два мерцающих силуэта, будто отражение в воде пошло рябью.

– Вот и заканчивается первый день, – тихо произнёс силуэт женским голосом. – Осталось тринадцать.

– Ещё тринадцать жизней, Котано, – мягко улыбнулся мужчина. – Каждое утро будет как воскрешение.

Он взял бокал с вином и потянулся к ней.

– Жаль, Номура, на пятнадцатый день его не будет, – она опустила глаза и пропустила это его движение. – А тринадцатый день станет Днём сомнений.

Он застыл. А потом, забыв сделать глоток, поставил бокал на стол.

Я приподнялся на татами. Сердце тревожно сжалось. Включил лампу-ночник. Они даже не повернулись. Каждый смотрел в свою сторону. Номура немного раскачивался в задумчивости. Глаза влюблённых были отрешёнными.

– Мы уехали, чтобы забыть, чтобы остаться наедине друг с другом.

– Мы остались наедине, Котано. И до конца наших жизней мы не увидим ни одной живой души. Разве не этого мы хотели?

– Я мечтала об этом. Но забыть не получится. Четырнадцать жизней? Или четырнадцать украденных у судьбы дней? Разве ты забыл, что заставило нас прятаться здесь, как тать в ночи? Неужели ты забыл о бесчестии? Ты?! Я могу забыть. Ты – нет.

Он усмехнулся.

– Потому что я женатый мужчина?

– Потому что ты мужчина. Мой мужчина. И я здесь с тобой.

Она повела плечами, как будто в комнате стало холодно. Номура встал, накрыл пледом её плечи, обнял сзади и поцеловал в бледную журавлиную шею. Котано вздрогнула и слегка улыбнулась. Тепло поцелуя вывело её из раздумий.

– Через четырнадцать дней мы сможем сбежать, – сказал Номура и стиснул зубы.

– Всю жизнь быть беглецами? Изгоями? Люди обвинят тебя в бесчестии. Даже твоя семья отречется от тебя. Ты не перенесёшь позора. Да и я люблю тебя таким, какой ты есть. Не надо идти на такие жертвы ради меня. Не бери тот камень, который не сможешь унести. Лучше умереть один раз, чем умирать каждый день. И не будет утром воскресения. А будет ожидание новой смерти – дни и ночи в позоре.

– Я рад, что ты понимаешь, – холодно сказал он. – Ты же в любой момент можешь уйти.

– Спасибо тебе за жестокость. Не могу, и ты это знаешь.

Номура словно опомнился, повернул любимую к себе и стал покрывать поцелуями. Котано отводила лицо в сторону, и тогда он схватил её за шею, не оставив выбора.

– Как жадно, – сказала она с придыханием.

– Пытаюсь успеть за две недели прожить с тобой полную жизнь, любить так, как будто всю жизнь любил…

Котано посмотрела на него. Её глаза потеплели.

– Ты и так всю жизнь будешь любить. И после мы будем вместе.

– Ты в это веришь?

– Во что мне ещё верить.

Котано сидела на подушке, и он встал на колени, чтобы их лица были близки. Её теплое дыхание закрыло его глаза. Она взяла Номуру за руку и долго-долго смотрела на него.

– Чего ты боишься? – спросил он.

– Я боюсь смотреть на часы. Боюсь тиканья стрелок. Боюсь времени. Его признаков – рассвета и заката. Боюсь тринадцатого дня, Дня сомнений, когда почти ничего не останется. А четырнадцатого дня не боюсь. После него или ничего, или всё.

– Не бойся. Мы ничего не потеряем…

– …потому что здесь ничего не имели – зачем жалеть о том, чего не могло быть… И я не права, мы не украли две недели, мы обманули судьбу, выторговали своё счастье, получили четырнадцать жизней.

Они застыли вместе: Номура на коленях у её ног; Котано в задумчивости гладила его по голове. Потом изображение снова пошло рябью, и комната опустела. Я обернулся – жена спала, словно ребёнок, свернувшись калачиком и тихонько посапывая.