Страница 2 из 11
– Эх, дороги наши распроклятые! – говорил штабс-капитан Дудка, трясясь по просёлку. – Но чтобы мы без их распроклятости делали? Вот, скажем, в 1812 году Наполеон мог взять Смоленск ещё до подхода Барклая и Багратиона. Послал он туда корпус во главе с лучшими своими маршалами Мюратом и Нееем, а тот корпус возьми да и заблудись. Два дня блуждали Мюрат с Неем, – хоть тресни, к Смоленску выйти не могут! – в результате крюк дали в восемьдесят вёрст и вместо Смоленска оказались у Красного. Тут генерал Неверовский подоспел со своей дивизией, – наш генерал, русский, привычный к российским дорогам, – а там и Барклай с Багратионом подошли. Пришлось Наполеону за Смоленск драться, а ведь мог бы с налёту его захватить и сразу на Москву двинуть, а дальше, глядишь, и на Петербург.
После сего конфуза письмо в Париж отправил: дескать, проклятые русские привели дороги в полную негодность, да ещё уничтожили все дорожные указатели. Не знал он, что дорожных указателей у нас днём с огнём не сыщешь, а дороги в негодность приводить тем более нет нам резону – они у нас всегда в таком состоянии, будто мы неприятельскую армию ждём и хотим её в пути погубить.
– Ваше замечание неуместно, господин штабс-капитан, – строго возразил Верёвкин. – Победу над узурпатором в 1812 году одержали непревзойдённая доблесть наших воинов и высокий патриотизм народа. При чём здесь дороги?
– Эка! – удивился Дудка. – Как то есть, при чём? Если мы на них блуждаем и ломаемся, то каково же европейцу, непривычному к особенностям русского передвижения?
При этих словах кучер обернулся, посмотрел на Дудку и одобрительно крякнул.
– Вы, ваше высокоблагородие, видимо, не часто ездите по России, – продолжал Дудка, – а мы, офицеры по особым поручениям, исколесили её вдоль и поперёк: и на казённых, и на ямщицких, и бог знает на каких! Вот, года три тому назад поехали у нас поручики Забодайло и Тютюхов через Великие Луки в Новгород. Сперва ехали без приключений, а после Великих Лук ввиду холодной погоды стали отогреваться водкой с ромом. Глядь, очутились в незнакомой местности, – ну, натурально, принялись расспрашивать крестьян, как на большак попасть? А вам известно, как у нас дорогу объясняют: езжай, стало быть, до поворота, где летом пала рыжая корова дядьки Кондрата, а оттедова сверни на деревеньку, в которой поп на Пасху опился, а далее всё по прямой, да по прямой, мимо Евстафьевой пустоши, что останется с правого боку за ельником, – а уж там до большака рукой подать, всего вёрст семь с гаком и останется!
Кучер снова обернулся на Дудку и сказал «эхма!», а полковник Верёвкин поморщился.
– Едут, едут Забодайло с Тютюховым, – нету большака! Уже чёрт знает, через какие городишки проехали, каких и на карте нет… В конце концов, выехали к большой реке. «Волхов, не иначе», – решили они и спрашивают встречного мужика, где, мол, Новгород? «Новгород-то? – говорит мужик. – Недалече. Пять вёрст вниз по Волге». «По какой-такой Волге? – удивляются поручики». «Вот она, Волга-то, – показывает мужик. – А до Нижнего пять вёрст, не более…» Так-то вот, – вместо Великого Новгорода в Нижний уехали Забодайло с Тютюховым.
Кучер издал странный звук, похожий на всплеск крупной рыбы в реке, а Верёвкин сказал, не скрывая досады:
– Каких только баек не услышишь в России.
– Честью поручусь, чистая правда! – воскликнул Дудка. – Мог бы рассказать вам немало других историй о русских дорожных приключениях, но воздержусь. Скажу лишь, что с упоением жду того счастливого момента, когда железные дороги сделают путешествие по России лишенным опасности. Впрочем, предполагаю, зная наш национальный характер, что и тогда не обойдётся без какого-нибудь комуфле… Знаете, наверное, что герр Франц Герстнер, который взялся за осуществление сего дерзкого проекта с железной дорогой, думал, что откроет движение между Петербургом и Павловском к октябрю прошлого тридцать шестого года. Всё рассчитал, всё взвесил педантичный немец, – но, как начали строить, тут-то и пошла потеха! Что надо, не подвозят, а чего не надо – сколько угодно; там, где нужно пять клиньев вбить, двумя обходятся, а там, где два достаточно, пять вбивают; вместо прямой линии – вкось выводят, а где надо кривую вывести, спрямляют, – к тому же, деньги стали исчезать неведомо куда. Вовсе измучился бедный немец, вешаться хотел, еле откачали. Но великим упорством всё-таки пустил дорогу, – однако лишь от Царского Села до Павловска, да и то на лошадиной тяге.
– Но позже была произведена проба с помощью паровой машины, – возразил полковник Верёвкин.
– Была, – охотно согласился Дудка, – и ввергла наших мужиков в глубокие раздумья: наш народ любит загадочные вещи. Я сам слышал, как два мужика рассуждали, сидя у насыпи и глядя на паровую машину: «Отчего эта машина едет? – Вестимо, от чего: от пару. – А баня? – Что, баня? – Ну, в бане пар, а она не едет. – Вот, дурак-то, – поставь баню на рельсы, и баня поедет!»
– Сей анекдот я уже слыхивал, – сказал Верёвкин.
– Да? Значит, от меня разошлось, – не смутился Дудка. – А вот уже и лес…
– Эй, стой! Останавливай! Тпру-у-у! – из леса выскочили два сторожа и схватили лошадь под узды. – Тута проезда нету.
– Ничего, господин полковник, сейчас я с ними разберусь, – шепнул Дудка и грозно заорал на сторожей: – Вы, что, болваны, не видите, кто едет?! Протрите глаза, сиволапые! Ну-ка в сторону! – и треснул ближайшего мужика по шее.
Сторожа вмиг отскочили:
– Виноваты, ваше высокородие. Обознались, стало быть. Проезжайте с богом!
– Давай, – толкнул Дудка кучера и через несколько минут сказал полковнику: – С ними по-другому нельзя. Они пропустят и без крика, и без оплеухи, но тогда надо двугривенный дать. У них так, – кто кричит и дерётся, тот важный человек, пусть поскорее проезжает; а кто вежливо просит, с тем можно покочевряжиться и денег на водку вытребовать.
– С народом следует обходиться строго, но справедливо, – сказал полковник Верёвкин.
…На въезде в Царское Село он высадил штабс-капитана Дудку:
– Далее наши пути расходятся. В Павловск я не еду, как я вам говорил.
– Я кого-нибудь ещё остановлю, – беспечно махнул рукой Дудка. – Весьма рад был нашему знакомству. Благодарствуйте и прощайте! – он откозырял полковнику.
– Прощайте, – приложил руку к козырьку Верёвкин и с облегчением вздохнул, когда капитан скрылся из виду.
– Погоняй, – приказал он кучеру. – Мы давно должны быть на даче обер-полицмейстера.
Дача петербургского обер-полицмейстера Сергея Александровича Кокошкина была построена и содержалась на широкую ногу. Всё, что изобретательный ум Запада придумал для комфортной и удобной жизни, сочеталось здесь с пышной роскошью Востока, – опровергая тем самым утверждение о несовместимости этих частей света.
Приёмы, которые устраивались на даче, по праву считались одними из лучших в столице, а гуляния продолжались по несколько дней. В конюшнях обер-полицмейстера стояли породистые лошади ценою в десятки тысяч рублей; в каретном сарае не хватало места для новых экипажей, выписанных из Европы; содержались при даче и специально обученные возницы, умеющие с шиком прокатить хозяина по окрестностям Царского Села.
Петербургский обер-полицмейстер решительно ни в чём не ведал нужды, а причиной было его внимание к службе. Он давным-давно очистил своё ведомство от людей ненадёжных и сомнительных, то есть не умеющих или не желающих пользоваться своими полицейскими правами, как положено. Полицейская служба не только могла, но и должна была приносить доход, а тем, кто этого не понимал, не следовало ею заниматься. Служить за одно жалование способны лишь вольнодумцы или дураки, – однако ни тем, ни другим не место в полиции.
Система, созданная обер-полицмейстером, работала прекрасно, и государь был доволен. Однажды ему доложили, что Кокошкин сильно берет взятки. «Да, – отвечал Николай Павлович, – но я сплю спокойно, зная, что он полицмейстером в Петербурге».
Сергей Александрович, действительно, всей душой радел о полицейских делах. Всем был памятен случай, когда у Синего моста, в самом центре столицы полицейский ограбил и убил прохожего. Некий молодой человек написал своему отцу про сей инцидент, присовокупив неуместные рассуждения об ответственности полиции перед обществом. Но поскольку Сергей Александрович был убеждён, что полиция должна знать всё, о чём пишут жители Петербурга, – для их же пользы, чтобы уберечь от беды, – личные письма горожан вскрывались и прочитывались на почте полицейскими агентами. Получив сообщение о недопустимых высказываниях молодого человека, Сергей Александрович пришёл в ярость и потребовал самого сурового наказания для преступника, облившего грязью доброе имя полиции. Дерзкого юношу спасли благородное происхождение, влияние отца и вмешательство графа Бенкендорфа, которому государь поручил заботиться об исполнении христианского долга милосердия в отношении даже закоренелых преступников. Молодого человека всего лишь отправили в ссылку, – к вящему неудовольствию Сергея Александровича, говорившего, что ещё никогда полиция не была так унижена.