Страница 11 из 51
— Кто? Я? — Кирилл обычно в таких случаях делал стойку на руках и непринужденно продолжал беседу из положения вверх ногами. — Я буду отлично себя чувствовать и в восемьдесят, просто не заглядываю так далеко. Все, что мне надо, это несколько лет на путешествие, когда мир очистится. Вот тогда и помереть будет нестрашно. Может, до пирамид доберусь. Были бы деньги, можно было бы и сейчас, только билет на самолет стоит, как сам этот самолет.
Ради исполнения своей мечты Кирилл фанатично занимался собственным здоровьем — бросил курить, не прикасался к спиртному, все свободное время посвящал спорту. Среди уцелевших горожан существовали группы ЗОЖ, но Кирилл смотрел на них снисходительно:
— Руками машут, пять минут бегают, десять отдыхают — это фигня и самообман. Ну, может к старости чуть бодрее остальных будут. Лишь бы сами себя обслуживали. Тогда можно будет спокойно оставить город…
Это было еще одной проблемой. Дряхлеющие старики становились неподъемной обузой для своих уже тоже немолодых сограждан. Люди во цвете лет сбегали в лес, в глухие деревни, в теплые края — чтобы не надрываться, работая на благо распадающегося общества. Совсем немного было тех, кому совесть не позволяла заботиться только о себе — и лишь их трудами еще сохранялась видимость порядка.
Родители Лизы умерли этой зимой, почти одновременно, и перед этим болели долго и тяжело, оставить их она не могла и потому была фактически привязана к дому. Дядя Кирилла умер несколько лет назад, еще относительно не старым человеком, внезапно, как это теперь часто случалось — мгновенно отказало сердце. Перенесенный некогда грипп не оставлял органических поражений кровеносной системы, людей убивало просто отсутствие надежды. Тетка Рая продержалась дольше, до последнего надеясь узнать что-то о сыне. Но известий не было, если не считать, что однажды Кириллу на страничку в соцсетях пришло сообщение от незнакомого отправителя: «Радуйся, сука, у меня ВИЧ». Тетке он эту малоутешительную информацию выкладывать не стал.
И вот весной первый раз они втроем решили добраться до Петербурга, по дороге заглянув на Финский залив. Кирилл оставался холостым, но вовсе не одиноким — несмотря на царившую в мире депрессию, здоровые крепкие мужчины были востребованы. Рано или поздно должен был наступить момент, когда остатки цивилизации рухнут и физическая сила очень даже пригодится, чтобы доживать дни в относительном комфорте. Кирилл долго выбирал, кого из своих пассий взять с собой, полюбоваться на Северную столицу, и в итоге довыбирался: одна внезапно приболела, другая обиделась, что ей предложили не первой, третья не захотела испытывать неустойчивое апрельское тепло… в итоге он плюнул и отправился в Петербург в компании только Максима и Лизы:
— Иногда и одному хочется побыть, а они все равно простят, куда денутся!
Максим должен был увидеть город белых ночей в третий раз в жизни (первый раз он ездил на экскурсию еще в школе, второй — вскоре после гибели Анжелы, по рабочим делам). Петербург, как и все северные города, терял население очень быстро. Люди предпочитали перебираться на юг или в маленькие населенные пункты, поближе к колодцам, к садам, к частным домам. Уезжала в основном молодежь:
— Пусть они тут сами с сосулями борются, а мы не нанимались. Отопление только в ноябре включают, что же дальше будет?
Города стареют, как люди. Те, кому в год ратоньеры было больше двадцати, теперь и помыслить не могли, чтобы расстаться с родиной. Петербург встречал свой закат с достоинством, не жаловался, не просил помощи. Город, перенесший блокаду, не поставила на колени и ратоньера. Все архитектурные памятники Петербурга до сих пор содержались в образцовом порядке, хотя жителям это стоило наверняка немалых жертв.
Максим, разглядывая изображения известнейших и красивейших городов на Гугл-картах (когда работал Интернет), иногда представлял себе, как опускается с ревом двигателей — а может быть, бесшумно, кто знает? — космический корабль, непохожий на человеческие, где-нибудь на опустевшей Трафальгарской площади, или в центре Парижа, или среди небоскребов Манхеттена, как выбираются оттуда удивительные существа, как впервые за многие годы стены отражают эхо шагов, нечеловеческих шагов…
…и как инопланетяне, оглядев чудеса земной архитектуры, отдают приказ на своем языке:
— А снести тут все к такой-то матери и устроить плацдарм для нашего гарнизона!
Теперь он представил себе марсианских спрутов на Дворцовой площади, представил так ярко, что вздрогнул, когда Кирилл объявил:
— Тиховато как-то, давайте, музыку поставим?
— Птиц напугаем, — Лиза наблюдала за чайками. — Они отвыкли от людей… И вдруг кто-то придет на музыку, ну, из окрестных жителей?
— Если они не уехали, они и так придут, машину видели и слышали. А мы ничего плохого не делаем, так, прощаемся. Сейчас я песню в плеере найду…
Кирилл собирал все старые песни, которые ему попадались, и не сортировал их по альбомам, а записывал вразнобой, заверяя, что они все одинаково хороши.
— Ты будешь искать полтора часа, — пожала плечами Лиза.
— Нет, вот она. Как раз про Питер…
Море словно притихло, впервые за несколько лет услышав аккорды музыки и печальный усталый голос певца:
— Я вернулся в свой город, знакомый до слез…
Чайки, которые должны были испугаться, не обратили на музыку никакого внимания. Лиза сжалась, отвернулась к морю, словно не хотела, чтобы кто-то видел ее лицо.
Петербург! Я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
— Убери ее, — сказала Лиза чуть дрогнувшим голосом. — Поставь еще что-нибудь, эта слишком… напоминает.
— Желание дамы закон, — Кирилл перещелкнул кнопками. — Ну вот тебе военная, она оптимистичней.
Слышится нам эхо давнего парада,
Снятся нам маршруты главного броска…
Ты — моя надежда, ты — моя отрада,
В сердце у солдата ты, моя Москва.
— Тяжелый город Москва, толпы вспоминаются, ряды машин, метро, все бегом, бегом… — сказала Лиза, ни к кому не обращаясь.
— Москва это Бах, — невпопад ответил Кирилл. — Как-то к нам родственник приезжал, музыкант, по гастролям ездил по разным городам, тогда еще никто не верил особо… Я мелкий был, вот и запомнил, что он города с композиторами сравнивал. Питер — Бетховен, Екатеринбург — Мусоргский, Смоленск — Шопен. А Москва, говорил, это Бах. Теперь там толпы поредели…
— Не надо, а? И поставь лучше что-нибудь еще, раз уж ты жить без музыки не можешь.
— Почему? — удивился Кирилл, и пропел, стараясь вторить плееру:
— Мне на этом свете ничего не надо,
Лишь бы в лихолетье ты была жива…
— Да поэтому! — крикнула Лиза со слезами. — Поэтому, что не будет жива! Ни она, ни любой другой город!
— Лизавета, ты знаешь анекдот про психиатра? — Кирилл все же остановил песню и искал новую. — Доктор, это вы маньяк, откуда у вас такие картинки? Ты во всем видишь намеки… а музыка все же прекрасная вещь, оставить бы что-то такое, чтобы играло вечно и питалось от солнечных батарей, как замороженный старикан Рокфеллер, пусть зверюшки слушают… нашел. Если тебя бабуля Пугачева не устроит, то я не знаю…
Лиза неопределенно пожала плечами, но вскочила при первых же аккордах.
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали…
— Ты нарочно? — закричала она. — Ты специально такую искал? А потом говоришь, что я истеричка? Иди ты со своей музыкой!
— Тьфу ты, какие мы нежные, — фыркнул Кирилл. — Ну, сидите в тишине, раз ни одной песней не угодишь, пойду к соснам, попробую радио покрутить, может, чего поймается.