Страница 151 из 154
Вызвали лакея из дома доктора Яцека Пишты. Это был не тот лакей, что дал основные обвинительные показания, но и на этого прокурор тоже возлагал большие надежды. Лакей с готовностью сообщил, как поселилась в уютном холостяцкое жилище покойного господина инспектора эта коварная актриса, как она завлекала несчастного хозяина, как ловила в свои преступные сети хозяйского гостя… они, лакеи, тогда не знали, что принимают такого великого человека. Он же был одет в какую-то восточную хламиду, а не в цивильный костюм. Но он, свидетель, однажды сам слышал, как подсудимая спросила: “Серато?”, а гость ответил, что это его имя. И да, подсудимая крутилась вокруг гостя, как только могла, то расспрашивала его, то поправляла эту его одежонку, под которой он был совсем голым, просто стыд и срам. То пыталась подложить ему угощение, а на что они, лакеи? И сидела все время, задрав ноги вверх, порядочная женщина со стыда бы умерла. Только гость никак на ее уловки не поддавался, тогда она, видимо, и решила ему отомстить. В день трагедии он, свидетель, видел подсудимую с ножом, какое-то письмо она им вскрывала. Наверняка тогда и решила она убить этого музыканта ножом, но сам момент убийства он, свидетель, пропустил. После уже он нашел в пустой комнате и нож, и следы крови на полу, их было много, будто человека зарезали. Но тогда как раз беспорядки и начались, в комнате вылетели стекла, все равно потом пришлось все вычищать, а затем заново штукатурить и перестроить пол. И да, в ту же страшную ночь они все трое исчезли из дома, и Аза, и убитый, и бедный господин Яцек. Вот что ему понадобилось на том потонувшем корабле?
Подсудимая даже ни разу не повернула головы в сторону свидетеля и не показала, что она его слышит. Может быть, презрительная усмешка иногда мелькала на ее лице, а может, то была просто игра теней. Данияр, когда ему хотелось выбежать из зала вон, переводил взгляд на Азу - и говорил себе, что, если она может все это выслушивать, значит, и он сможет.
Прокурор передал свидетеля адвокату, который уже потирал руки.
- Итак, подсудимая завлекала убитого?
- Да, завлекала! Просто проходу не давала ему!
- Сколько, вы говорите, они жили под одной крышей?
- Два месяца, господин адвокат. С апреля по июнь, когда начались все эти ужасные события…
- И все это время она не давала Серато Орбану прохода? Странно, что он не сбежал раньше, а тесно общался с ней целых два месяца.
- Ну почему тесно? - не понял фразу лакей. - Дом был большой, просторный, господин Яцек занимал, слава богу, целый этаж! Места хватало с избытком.
- А! Так они могли не встречаться и по целым дням.
- Могли. Тем более, что их всех частенько не было дома.
- Я тогда не понимаю. В чем же выражалось это “не давала прохода”?
- Ну, - лакей пожал плечами. - Да разве вы не знаете, как это бывает? Здоровалась, расспрашивала о том, о сем, пыталась дотронуться, еду ему на тарелку накладывала…
- А вы сами здороваетесь? Вот встречаете людей, с которыми живёте в одном доме, и здороваетесь? Или отворачиваетесь?
- Здороваюсь, конечно.
- И они не считают, что вы не даёте им прохода?
- Н-нет…
- Значит, вы здороваетесь, а стоило подсудимой проявить вежливость, и ее записали в соблазнительницы?
- Это передёргивание! - подал голос прокурор. - Это не имеет никакого значения! Вы же настаиваете на аффекте, а какой аффект может быть, если подсудимая не была влюблена в убитого?
- Любить можно, помня о чувстве собственного достоинства. А я просто хотел показать, что многие свидетели предвзяты. Они любую фразу, любой поступок толкуют не в ее пользу. Здоровалась - преступница, так может, она ещё и прощалась, тогда она преступница вдвойне?
Прокурор начал спорить, публика откровенно веселилась, репортёры строчили заметки, лакей вертелся по сторонам, ожидая, когда его начнут спрашивать или отпустят, наконец, судья вмешался и прекратил балаган, велев вернуться к вопросу свидетеля. Адвокат извинился и продолжил:
- Значит, уважаемый, вы говорите, нож?
- Да, да, - с жаром подтвердил лакей. - Очень острый, бронзовый такой, человека зарезать им было можно.
- Понятно. А скажите, ваш покойный хозяин, господин инспектор телеграфных сетей, он ведь был культурный человек?
- О да. Всегда вежлив, всегда поблагодарит.
- Великолепно. И что же, при таком воспитании он приходящую корреспонденцию зубами рвал?
- Простите? - ошалело переспросил свидетель.
- Ну, конверты. Вы говорите, подзащитная планировала убить Серато Орбана ножом. Так что же, ножа до нее у вас не было?
- Был.
- Этот же самый нож?
- Да.
- И им никого не зарезали?
- Простите?
- Нет, это вы простите, - заявил адвокат, протирая очки. - Вы только что уверяли всех, что подсудимая задумала убийство тем самыми ножом, а теперь говорите, что он там прекрасно лежал и без нее.
- Какая разница? - возмутился прокурор. - Главное, что этот нож там лежал, она его видела и знала про него. Ее поступок от этого не перестает быть убийством.
- Он становится спонтанным, - быстро ответил защитник. - Там случайно лежал нож, она и схватила нож, если бы там лежало пресс-папье, она схватила бы его, а если бы там стоял кувшин с водой, она вылила бы эту воду погибшему на голову. Ей просто не повезло!
- Ему не повезло, коллега, - ядовитым тоном поправил прокурор. - Не повезло Серато Орбану, ведь это он погиб в результате этой, как вы выражаетесь, случайности…
Следующий свидетель ничего нового к показаниям не добавил. И вот напоследок были зачитаны самые убийственные для для подсудимой показания - предсмертная исповедь лакея, скончавшегося от неизлечимого заболевания несколько недель назад.
“Я, Хенрик Таляр, чувствуя приближение смерти и желая облегчить свою душу, сообщаю о случившемся преступлении…”
Дальше все было похоже на показания первого лакея, только хуже. Таляр в своей исповеди говорил о том же - о коварной и злокозненной дамочке, которая вселилась в дом дорогого хозяина, а сам хозяин-то был наивен, ровно дитя малое. И дамочка кокетничала напропалую не только с хозяином, но и с гостем, этим странным восточным человеком, которого она называла Серато, да только он плевать хотел на ее уловки. И однажды, в тот день, когда начались беспорядки, он, Хенрик Таляр, хотел пройти в гостиную, чтобы навести там порядок, и увидел Серато с той певичкой, которая без всякого стыда обнимала его и целовала. Таляр хотел потихоньку уйти и не мешать, но несчастный Серато сказал той дамочке, что ее домогательства ему не интересны, тут она и вонзила нож ему в самое сердце, да так, что всю комнату кровью забрызгало. Он, Таляр, никогда не выносил вида крови и с разъяренной певичкой наверняка бы не справился, ибо крепким здоровьем не отличался, поэтому бросился бежать, но перед этим успел увидеть, как несчастный Серато упал бездыханным, и услышать, как эта певичка кричала кому-то: “Я убила его!”.
Разумеется, нужно было сообщить властям об этом прискорбном событии, но в ту же ночь начались ужасные беспорядки, а хозяин пропал без вести. Он, Хенрик Таляр, лишился хорошо оплачиваемой и стабильной работы, вынужден был искать новое место и не мог позволить себе быть замешанным в скандале, ведь эта гнусная убийца наверняка привлекла бы его к суду за клевету. Доказательств-то у него не было. Теперь же он скоро предстанет (“Уже предстал”, - вздохнул читавший исповедь католический священник и осенил себя крестом) перед Высшим судией и больше не может молчать.
Священник закончил читать, в зале воцарилась тишина. Против предсмертных показаний возражать было нечего. Поднялся было адвокат, но прокурор зашипел: “Имейте уважение к смерти, коллега”, и защитнику пришлось сесть обратно.
Данияр выслушал все это, словно оцепенев, хотя от невозможности сделать хоть что-то, заставить свидетелей замолчать, заставить всех зевак выйти из зала и не слушать потоки грязи, которые так щедро выливали на обвиняемую, у него сами собой сжимались кулаки. Только Аза держалась так, будто происходящее в зале никак ее не затрагивало. Может быть, она черпала силы в воспоминаниях о своем репортёре, которому тоже пришлось несладко на Луне? Неважно. Она может держаться, значит, и он, Данияр, сможет.