Страница 27 из 32
В принципе, коляска у него самодвижущаяся, но летом мы уже так гуляли по саду — я вез коляску, и мы разговаривали. Мама назвала это «возвращением старого долга» — мол, меня тоже когда-то в коляске катали. Я думаю, это глупости, просто хорошо идти рядом с дедом и говорить о таких вещах, в которых приятели ничего не понимают.
В столовой собрались все. Отец стоял в центре, под большими часами, на груди у него красовались две многолучевых звезды с алыми ленточками. Точно! Ему дали второй орден! Вот почему он в настроении. Мама остановилась рядом, я вспомнил, что обычно про них говорят — красивая пара, и мысленно согласился, что это так. Хотя отец и старый уже, ему за пятьдесят…
Зато мама была похожа на принцессу, вот как в сказке, когда красавице сшили платье, похожее на звёздную ночь, а она сказала: «Лейся свет впереди, тьма стелись позади»… э-э-э, не слишком хорошо я помню эту сказку… Но платье было необыкновенное, темно-синее, сияющее, словно Млечный путь, а волосы — похожи на золотое облако. Даже Катержинка к маме не кинулась, а почтительно рассматривала издали. Может, она ещё и боялась помять свой пышный белый наряд. Катержинка была в нем как фея, только палочки не хватало. А у меня был просто сюртучок, который я мечтал снять и никогда больше не носить такую дурацкую одежду… Но где же Гедвика? Наверное, на ней опять перешитое платье?
Отец произнес речь. Такую же, как произносил каждый год — что наступил новый праздник, что мы достигли успехов, что он любит свою семью и домочадцев. Я всегда слушал это вполуха, а сейчас тем более. Отец раздал всем облатки, мы с ним сразу поделились кусочками, потом я обменялся с мамой.
— Марек, Марек! — заверещала Катержинка. Она свою облатку уже ополовинила, я отщипнул кусочек и подошёл к деду. Потом нашел старого Богдана, стоявшего в углу, спохватился было:
— Ох, дядя Богдан, а вам ваша вера позволяет?
— Да бог с вами, — улыбнулся он. — Просто милый обычай… Спасибо, что уважили старика. Дай вам боже всего!
Я увернулся от Валери (она с приветливым лицом пропела: «Поздравляю, молодой пан!») и поменялся кусочком облатки со старой Мартой.
Началась торжественная трапеза. Гедвики нигде не было видно. Что такое? Может, она заболела?
— Мам?
— Марек, потом, — она подняла бокал. С тонкого запястья свисала золотая цепочка.
— А подарки? — звонко спросила Катержинка.
— Потерпи, детка! Марек, что ты вертишься?
— Я не верчусь, — сказал я и обжёгся грибным супом. Место деда было довольно далеко от меня, рядом с отцом. Они беседовали вполголоса. Что ж, они ведь тоже родные, им есть о чем поговорить.
Гедвики не было. Наказали ее, что ли? Сегодня, когда у меня весь день с утра нормальный папа?
— А подарки?
— Катя, потерпи.
Всё-таки плохо быть самому себе не хозяином — наши слуги не могут пойти и отмечать Рождество, пока не отпразднуем мы. А я не могу встать из-за стола и пойти по своим делам. И тарелку просто так отставить нехорошо. Хотя Марта права, селёдка в сметане — гадость…
А если бы я тогда пошел на вечеринку и Гедвику пригласил? Хотя приятели бы потом дразнились: мол, влюбился. И не влюбился я. Просто Гедвика хорошая. Но она бы не пошла. Она на меня обиделась, а за что, так и не сказала. Но сегодня же праздник! И у меня хорошие новости.
— А подарки? — спросила Катержинка, перемазавшись сметаной.
— Ох, придется идти к ёлке, — смеясь, сказал отец. — Сделаем перерыв. Возьми салфетку, Катя.
Я пошел со всеми, только не вверх, а вниз. Кажется, дед меня окликнул, но рядом с ним стоял верный и незаметный Анджей, да и вообще, не бросят же его?
Каморка рядом с кухней была пуста. Тускло светила та самая, мной вкрученная лампочка. Узкая кровать заправлена аккуратно, без складок, на столе все в порядке. На полу только пара комнатных туфелек, это почему?
В дверях стояла Валери и неприятно улыбалась.
— Что вы ищете, пан? — спросила она таким же гадким голосом, как и ее улыбка. Я не ответил, кинулся к гардеробной. Надо было заглянуть на кухню, но не хотелось подставлять Марту.
В гардеробной висело пальто, то самое, перешитое из отцовской куртки. Ну хорошо, значит, она в доме. Не раздетая же она ушла и не в лёгкой осенней куртке…
Открылась входная дверь, впустив холодный сырой воздух. На пороге стоял старый Богдан с еловыми ветками в руках.
— Вы? — удивился он. — Чего не наверху? Мне сказали, можно ещё немного зал подукрасить…
— Дядя Богдан, а вы не видели, чтоб из дома девочка выходила? Такая, рыжая, с меня ростом, которая здесь живёт, ну Гедвика?
Он задумался.
— Знаете, я нарочно не слежу… Но да, выходил кто-то, только она или нет, не знаю. Может, и час назад, может, и два.
Я выскочил на крыльцо.
— Гедвика!
Снег бил в лицо, мокрый и противный. Ветер свистел. Больше не ответил никто.
— Ну, пошла жара в хату, — укоризненно сказал старый Богдан, выходя следом. — Оденьтесь хотя бы, пан!
В голове сразу все сложилось, пока я натягивал пальто, не попадая в рукава. Конечно, ее нет на кухне, и вообще в доме, и искать не стоит, конечно, она ушла, странно, что только сейчас. И я бы ушел на ее месте…
Старый Богдан сразу направился к калитке.
— Вы куда? Зачем?
— Следы искать! — он поднял воротник повыше. — Они будут только там, если будут!
— Почему?
— Потому что, — он взял меня за руку и указал под ноги. — Здесь, под стеной, ветер не дул с семи часов. Я заметил, когда он переменился. Привычка.
Он наклонился низко и воскликнул:
— Вот!
По снегу протянулась цепочка следов, снег все равно её частично занёс, но контуры различить можно было — отпечатки узких ног, для ребенка размер слишком большой, для взрослого — слишком маленький.
— Она?
— Я же говорю вам, не знаю. Слышал, что вроде дверь входная открывалась, а потом выходил кто-то, но когда — из головы вылетело. Вот ветер я приметил. Он до семи часов дул вдоль улицы, а после семи — как раз в стену со стороны сада. Значит, тогда она и ушла, а то б мы следов не видели.
— Что же вы не посмотрели! Она же без пальто ушла, она же замёрзнет…
— Если б я знал! Ушла, да… Бедному всегда ветер в глаза. Может, она знала, куда идти?
Я не стал его слушать и ничего ему говорить. А ведь его я тоже зря обидел, он за ней и не следил, это я знал, что ей плохо.
Лестница под ногами мокрая и скользкая, и это всего лишь с моих ботинок снег. Какую песню она пела совсем недавно?
В сырую темную ночь блуждал человек без сил,
И никто не хотел ему помочь, как бы он ни просил.
— Гедвика пропала!
Они все обернулись: у отца было привычное недовольное выражение, у деда — обеспокоенное, Катержинка прижимала к себе роскошную куклу и вообще меня не заметила. А мама… У нее на лице тоже было раздражение. Она ещё улыбалась, поправляя украшение на голове (кажется, новое, значит, это и был подарок), но глаза уже были совсем стеклянными.
— Марек, где ты бегаешь? И в каком ты виде!
— Гедвика пропала, ее нигде нет. Она ушла, совсем, на улицу, там же снег, мама!
Теперь она и улыбаться перестала. А отец побледнел. Ему это сулило неприятности.
— Как ушла? — закричал он. — А если она замёрзнет, это же подсудное дело!
— Марек, а чего ты не смотришь, что тебе подарили? — запищала Катержинка. Она одна ничего не поняла.
— Давно? — спросил дед.
— После семи, там следы остались!
— Да никуда она не ушла! — лицо у матери покрылось красными пятнами. — Сидит и хнычет где-то, это невыносимая девчонка, она нарочно хотела испортить лучшие минуты!
— А кто ушел, праздник ушел? — спросила Катержинка. Отец позвонил в колокольчик у стены:
— Искать надо! Пусть Богдан идёт на поиски, быстро!
— В доме где-то, — кричала мать, — в доме! Она не дура, она себе на уме, она спряталась, чтобы позлить нас!
Позади меня послышались тяжёлые шаги. Это был садовник, он почти бегом поднялся по лестнице и теперь часто дышал.