Страница 21 из 32
— И вы?.. Не томите, дядя Богдан! Пошли за кладом?
— Пошел, — кивнул он. — Не то, чтобы мне мертвецов видеть хотелось, да не пожарить яичницу, не разбив яиц. Ночью дождался, пока мои уснули, и потихоньку за дверь. Выбежал за село, дальше шагом пошел. Трусил ужасно. Ещё и ночь темная, ни луны, ни звёзд. Пришел на Днепр. С нашего берега видно костёл, на том берегу уже не наша земля, и православная церковь стоит, с куполами. Сел ждать. И знаете, ничего. Полночь минула — только птица кричит где-то, и дождь накрапывает. Под утро я уже хоть какому завалящему мертвецу был бы рад, чтобы не зря всю ночь трястись и мёрзнуть. Но нет, не было никого. Мне бы тогда подумать и на следующую ночь не ходить, но я снова пошел, да все без толку. После третьей ночи к бабке сунулся, стал ее упрекать. А она ни в какую, я, говорит, все правильно тебе передала, это ты что-то не так сделал. Клады, говорит, не каждому показываются.
Он медленно водил скребком по скамейке. Толку от этого не было никакого.
— Вот так богатства я не нашел, а без этого что мне было соваться к той паненке. Так я жил следующие три года, только бродил изредка у господского дома. Она иногда в саду с книжкой сидела. Увижу издали — уже радость. А как-то раз, на исходе третьего года, наткнулся на ее отца, тот ехал с охоты с другом, другим паном. И давай ругаться на меня: что ты тут, бездельник, ищешь. А я смелости набрался и говорю: я не бездельник, я как раз хотел работу у вас попросить. Отец ее говорит: нет у меня работы. А друг его: мне как раз помощник садовника нужен, пойдешь? Я возьми да и скажи: пойду! И верно, как бы я отказался?
Он облокотился на спинку скамейки.
— Так что вот, пан Марек, так я и садовником стал, и всю жизнь им проработал. Матушка моя горевала, она надеялась, что я стану учителем, как она. А мне, честно, от цифр спать хотелось, а вот цветы и впрямь оказались мне по душе. Они все разные, каждый свое любит… Каждому — свое, и цветку, и человеку.
— А та девочка? — спросил я осторожно.
— Больше не видел я ее, да оно и к лучшему оказалось. Да и католичка она была, как ни крути, вера другая. Говорили, за ровню вышла, правда, счастлива не была. Каждому свое…
— Понятно.
— Каждому — свое, — задумчиво повторил дядя Богдан. — Вы меня вон как слушали, а почему? А потому, что ребята вашего возраста любят тайны да приключения. Но не все, конечно (я вспомнил Юльку-коммерсанта и решил, что дядя Богдан прав). Так вот, о подарках. Барышни — они, знаете, разные бывают. И мечтают каждая о своем. Так что, если вы действительно хотите по душе сделать подарок, думайте не о том, как вы его будете вручать, а том, что бы ей хотелось. Или куда она его денет потом. Богатому, знаете, черт детей качает, а бедному из колыбели выбрасывает. Если это вашего круга барышня, она спокойно и цветы, и конфеты домой принесет, ее ещё и похвалят. А если сиротка без своего угла, то забранят. Не положено, знаете, сироткам что-то хорошее в жизни иметь. Так что сначала думайте. А ещё лучше будет, если вы сначала барышню спросите, чего бы ей хотелось. Может, мечта у человека досыта поесть или чтобы ноги не мерзли. Скажете, сюрприза не будет? И неприятностей у нее не будет. Поэтому лучше не гадайте.
— Ну… наверное, вы правы, — я подумал, что Валери непременно сунется в каморку Гедвики. Она же ей даже лампочку не давала.
— Да, о гадании, — он заглянул в шкафчик. — Бабка моя хоть и не ведьма, а кое-что мне оставила. Есть у меня заветная колода карт, я, правда, давно ее не доставал. А по молодости приятели просили — раскинь нам карты, Богдан, ты верно гадаешь. Вот, — он перетасовал колоду. — Тяните три карты наугад.
Я вытащил первую. Садовник посмотрел и одобрил:
— Десятка треф, дальняя дорога, а вторая? Десятка бубей, это тоже хорошо, победы да удача. Тяните третью.
Третьей я вытащил туз пик. Садовник взял у меня колоду и убрал ее обратно в шкафчик.
— Карты — это, знаете, просто карты. Когда правду скажут, а когда и соврут. Бегите теперь, а то без движения холодно тут. И спасибо, что помогли старику со скамейкой.
Снег на улице так и таял в руках и под ногами. Я прошел по дорожке, почти не замечая холода. Вот какая жизнь была у дяди Богдана, жаль его. Но, с другой стороны, что же он не поборолся за свое счастье? Если та девушка любила мечтать за книжкой и не была счастлива с богатым, может, она и не посмотрела бы, что дядя Богдан простой садовник? Тем более, не такой уж и простой, у него действительно не сад, а загляденье. Ладно, раз в снежки не поиграешь, лучше вернуться домой.
По лестнице навстречу мне спускалась целая процессия — мама, Катержинка, Гедвика и Валери, которая несла какое-то темное шерстяное одеяло. Она встряхнула его, и я увидел, что это охотничья куртка, я ее даже узнал — давным-давно в ней фотографировался отец. Он был снят на карточке вместе с университетскими друзьями, значит, уже тридцать лет назад. И он там был молодой, весёлый, с блестящими глазами и искренней улыбкой, ещё бы, ведь тогда он не потерял Анну и Златушку… И эта куртка сохранилась, а теперь они ее несли, куда и зачем?
— Чистая шерсть! — довольно громко сказала мама, поворачиваясь к Гедвике. — Сейчас в швейной снимем с тебя мерку, будет у тебя на зиму красивое и теплое пальто.
Гедвика при этих словах чуть вздрогнула. Я не вздрогнул, но вспомнил ее осеннее пальто, которое было ей безбожно мало. А ещё вспомнил слова дяди Богдана, про мечту.
Скорей бы дед поправился!
Был последний день перед праздниками. Гимназию украсили елочными игрушками и ветками. Повсюду продавались пряники, облатки и шоколадные ангелочки, и меня с утра уже несколько раз угостили. Даже в нашем квартале было многолюдно, бродили коробейники со всякой всячиной, гуляли соседи, которых в обычное время пинками из дому не выгонишь, прохаживался между домами ксендз Моравецкий из ближайшего костела. Его зазывали, угощали и охотно с ним беседовали. Отец и тот повеселел, забыл, что не получил повышения, и ездил на работу теперь в основном по приятным делам — поздравлял с Рождеством разные учебные заведения. Старый Богдан нарядил ёлку, которая стояла в саду напротив веранды. Так сделали, чтобы не покупать каждый год новую. А вот Катержинку наряжали в новое платье каждый день, она замирала перед любой блестящей поверхностью, крутилась и радостно пищала:
— Я — фея!
В гимназии учителя были добрее обычного, даже Кровавая Мэри к нам не придиралась. Во время уроков все поглядывали на часы — и ученики, и преподаватели. Отвечая предмет, можно было нести полную чушь и не бояться получить плохую оценку. Всё-таки ожидание праздника много лучше самого праздника! Он проходит слишком быстро, ты потом только глазами хлопаешь — как, и все? Но потом ведь ждут каникулы, снег уже выпал нормальный, будут и снежки, и крепость нормальную построим на участке братьев Каминских… все же здорово, что у них нормальный отец. Ему, наверное, можно и кольт показать. Было бы. Если бы я смог накопить.
Последним уроком у нас была география, у меня по ней всегда стоит высший балл, поэтому я не слушал учителя и размышлял про злополучный «Паттерсон». Про тяжёлую рукоять, блестящий ствол и прочее. И ещё… про что? Как я его прятать буду, по дому ведь с ним не походишь? Как я его буду украдкой со двора выносить? И если поехать с кольтом в Закопан, по кому там стрелять, по кошкам? Да ну… Тем более, что стрелять нечем. Здорово было бы поиграть в ковбоев, мои родные лошадей не держали, но по соседству конюшня есть.
Жалко, что Гедвике я так и не рассказал про кольт. Просто к слову не пришлось, а она бы поняла. Что он очень старый, что он — настоящая история, что он видел потрясающе интересные времена и великие сражения. Она бы поняла. Может, и сказку бы подходящую сочинила.
А география тянулась и тянулась, я на часы поглядывал, но стрелка словно клеем была намазана и двигалась еле-еле. А потом урок внезапно кончился. Географ начал произносить какое-то напутствие, но увидел, как мы схватились за портфели, и махнул рукой: