Страница 6 из 19
Когда я переходил через Днепр, солнце уже садилось, и в его лучах Никольская часовня была похожа на сказочный пряничный домик.
Уже в темноте я добрёл до Привокзальной площади и взял билет на ночной автобус до Москвы. До автобуса оставался час, и я уныло курил возле вокзала, а внутри нарастало ощущение – праздник окончен. Меньше, чем через неделю мне надо было выходить на работу, с работы мне звонили всё чаще и чаще, и состояние моего здоровья звонящих уже совершенно не интересовало.
Я чувствовал себя, как сын кухарки, которому позволили вместе с барскими детьми посмотреть на Рождественскую ёлку. Вот она огромная и высокая стоит в бальной зале, усыпанная гирляндами, игрушками и огнями. Под ней лежат диковинные рождественские подарки, о которых кухаркин сын не может и мечтать. А теперь ему придётся вернуться на грязную кухню, и завтра будет Рождество и мать подарит ему калачик.
Мне стало нестерпимо грустно, я купил на вокзале бутылку «Старого Кёнигсберга», открыл её и сделал большой глоток.
ГЛАВА 4. ПУТЬ ДОМОЙ.
С местом в автобусе мне повезло. Я сел с правой стороны у окна и наивно понадеялся, что удастся задремать. Не тут-то было. На место слева от меня весело плюхнулась деваха, с первого взгляда напомнившая мне Оксану Пушкину. Такое же кукольное и хищное личико, намазанное толстым слоем тонального крема. А уже поверх этого тонального крема шли слои штукатурки. Волосы, изуродованные химикатами до такой степени, что стали как у куклы Барби. При том, что нам уже было хорошо к сорока пяти, прикид на нас был, как на девочке, наконец-то вырвавшейся из-под строгого отцовского контроля. А ещё от неё безбожно воняло очень дорогим по меркам Смоленска парфюмом, а у меня от этого начинается астма – не астма, боль в щитовидке – не боль, а так, что-то среднее.
А надо вам сказать, что касается женщин, – я очень похож на старого Зебба Стампа из «Всадника без головы». Ну, помните: «Терпеть не могу лошадей, конечно, кроме моей Старушки».
Неестественным тоном, то специально понижая, то повышая голос, киборг, усевшийся слева от меня, произнёс:
– Ой, здравствуйте, интересный мужчина! А Вы в Москву едете?
Мне очень хотелось ответить: «Нет, в Усть-Перепиздюйск». Но я сдержался и усталым тоном, не подразумевающим продолжения диалога, ответил:
– В Москву.
Киборг не успокоился:
– А Вы в Москву по делу или к любимой?
Ну, тут уж я понял, что попал, и терять мне было уже нечего.
– По делу, к любимой. Изменяет мне, падла. Вот вальнуть её хочу.
– Как страшно! Ой, какой Вы интересный мужчина-а!
Я очень не люблю, когда растягивают гласные. Это привилегия только моей Лануськи. К тому же мне совсем не хотелось быть интересным мужчиной, а хотелось допить коньяк и заснуть. И чтобы мои впечатления о Смоленске никто не мутил своим нечистым рылом. Поэтому меньше всего мне хотелось говорить.
– Слушайте, а у меня любимый тоже – така-а-я дря-а-нь! Может Вы мне что-то посоветуете?
Я умоляюще посмотрел на свою собеседницу, достал из внутреннего кармана куртки заветную бутылку, открыл её и протянул ей.
– Выпьешь?
Это было похоже с моей стороны на просьбу пощадить. Но киборг всё понял по-другому.
– Ой, а мы что, будем пить коньяк прямо в автобусе?
На третий ответ у меня сил уже не было. Я сделал хороший глоток и, в свойственной мне куртуазной манере сказал:
– Ты рот закрой, красючка.
В этой фразе не было ничего злобного или обидного. В переводе на русский литературной она звучала бы примерно так: «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальных…» Но неожиданно именно эта фраза меня и спасла.
– Ой, какой же Вы хам, мужчина!
С этими словами киборг, слава Богу, отсел от меня и исчез в глубине автобуса.
И я остался один на один с темнотой за окном и своими мыслями, уже чётко понимая, что мне не уснуть. Настроение было изрядно подпорчено, коньяк его не исправлял. Мы уже проезжали Ярцево. За окном автобуса мелькнула освещённая вывеска «Аптека». В голове бомбой разорвалось
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века –
Всё будет так. Исхода нет. *3
Ну, четверть века мне точно не грозила. И мой новый приятель, заведующий отделением, об этом упоминал. А, главное, перед глазами был пример моего лучшего друга, Витьки Булынина, умершего в июле прошлого года и не дотянувшего до пятидесяти четырёх. Витька ушёл на пенсию из другого округа приблизительно с такой же должности, как у меня, и установил абсолютный рекорд среди коллег: умер на третий день по выходу в отставку.
Да и что ждёт меня до того момента, как ребята из трупоперевозки выволокут то, что от меня останется, из прокуренного кабинета, в котором, кстати, пытался застрелиться мой предшественник, Коля Осипов? Роскошная жизнь. Каждую осень наблюдать за цветом яблок на моей любимой яблоне. Каждый день слушать немецкие марши, потом – письма с границы между светом и тенью, потом – слезливые песенки Круга, а уж под конец, как знак победы настоящего солдата над смертью, «Лили Марлен». И ведь понимаю я, что молодые опера из моей ОРЧ просто уссываются над этой эклектикой. Сергей Иванович всё это терпит вовсе не из-за первых мест по городу по линиям министерского контроля, а потому что жаль ему меня. И не дурак он совсем, видит – человек чужую роль играет, а своей-то жизни нет у него. В общем,
Пролетает бездарно беспутная жизнь,
Не живу я на свете, а маюсь. *4
И никакая я не легенда, чем всегда себя утешал. Забудут эту вонючую легенду сразу после того, как зароют. И семьи у меня уже, считай, нет. Просто жена у меня необыкновенно порядочный человек, и её моральные принципы не позволяют ей бросить законченного неудачника.
А такого Смоленска, как сегодня, где я летал на волнах солнечного ветра, дивился чудесам, беседовал с добрым и мудрым князем Романом Ростиславовичем, с гениальными резчиками и иконописцами Трусицким и Дурницким, с очень простым и самоотверженным генералом Дохтуровым и со всеми остальными людьми, которые действительно были легендами и наполнили эту землю глубоким смыслом, так вот такого Смоленска, или Пскова, или Изборска у меня больше не будет. Потому что мой замечательный образ жизни такие странствия делает невозможными. Точка.
Господи, что же я за человек такой, во что же я превратился?! И мудрые наставники ответили мне:
– Что ты за человек такой? Ты небритый, истеричный, вечно пьяный мужчина, которого в то же время нельзя не любить, перед которым преклоняешься, полагаешь за честь пожать его руку, потому что он прошёл через такой ад, что и подумать страшно, а человеком всё-таки остался.
– А зачем мне было проходить через этот ад? И зачем мне было оставаться человеком, если я давно уже не человек? Отвечайте, твари!
В ночном автобусе стояла гробовая тишина.
– Эй! Ну не обижайтесь! И что,
И начальник заставы поймёт меня,
И беспечный рыбак простит? *5
Но наставники куда-то исчезли и вопросы остались без ответов. Были только ночная чернота за окном, автобус, летящий со скоростью сто километров в час, страшное желание курить и раз и навсегда принятое решение.
ГЛАВА 5. ЖУРАВЛИ.
На работу я вышел, как до придела сжатая пружина. Уж что-что, а собраться и подать себя в нужном свете я умел всегда. Поэтому ни на утреннем совещании руководителей отдела уголовного розыска у Сергея Ивановича, ни на оперативках моих пяти отделений никто даже поверить не мог, что у меня был инсульт. Своих оболтусов я развёл предельно лаконично, чётко, не повышая голос и абсолютно не реагируя на чудовищный снежный ком проблем и задач, накопившихся в моё отсутствие. После оперативок я совершенно без эмоций и правильно расставив приоритеты запустил механизм решения всей этой байды. А в 12 часов спустился в кадры и выяснил, что выслуга лет у меня – 8-го января 2016 года. Уже через пятнадцать минут с рапортом на пенсию я был на третьем этаже, где располагались кабинеты наших начальника отдела уголовного розыска и заместителя начальника полиции округа по оперативной работе.