Цифраторий

Она не могла этого объяснить, ее это страшно пугало; она даже обратилась к местному доктору, но тот списал все на усталость, выдал ей горькие таблетки, от которых пересыхало в горле, и тонко намекнул, что следует искать психолога — желательно в Лост Арке. Он не рискнул сказать ей прямо, а лишь тихо промямлил, будто в пустоту: «Говорят, в городе есть хорошие психологи… Это я так, к слову. Не подумайте ничего такого». Тогда она обо всем рассказала мужу, но он лишь с грустным и сочувствующим взглядом покачал головой, ничего не желая слышать о городе.

Ей все чаще чудилось, что она умерла, и лишь ее скорбная, безмолвная и растрепанная тень ползает по дому, а совсем другая женщина обнимает ее детей и целует мужа. Будто кто-то дунул своим темным и ледяным дыханием и притушил все ее чувства, как восковые свечи. Сердце ее теперь почти всегда билось ровно, она выдавливала из себя лживые улыбки, а смеяться ей вообще не хотелось; даже любимые взбитые сливки с клубникой ее больше не радовали. Она не могла найти причину, ведь у них был хороший и просторный дом, дети росли умными и здоровыми, муж заботился о них, а ей…

Ей хотелось чего-то другого, и она не могла понять, чего именно. Иногда ее внезапно одолевал необъяснимый гнев, она вспыхивали без причины — по сущим пустякам. Неделю назад…. сорвалась — ударила сына и выбросила его игрушку. Бедный Егор… Он так плакал, утирая своей маленькой ладошкой слезы со щек. Но ведь она предупреждала его, чтобы он не играл на этом проклятом музыкальном синтезаторе. Несколько раз предупреждала….

Нет-нет, его ударила не она, потому что она бы никогда не посмела ему навредить. Это была тьма. Все дело было в ней. Кто-то злой поселился в ее голове — похожий на сгусток черноты. Он причинял ей боль, рос внутри нее, проникая в легкие, в сердце, в живот своими острыми, как иглы, щупальцами и заставлял делать ужасные вещи. Она хотела рассказать об этом доктору или… мужу. Но не решилась. Потому что они наверняка сочли бы ее сумасшедшей…

Такой позор. Быть может, она действительно просто вымоталась? И однажды утром, отдохнувшая и цветущая, она проснется в своей теплой постели, и все станет как прежде. Стоит лишь немного потерпеть, переждать — перебороть боль и тоску. А пока…

Она глядела на толстый и широкий шмат говяжьей вырезки на деревянной разделочной доске и совершенно ничего не ощущала. Розоватая влага текла ручейками из-под куска, острый нож легко и уверенно скользил по красной мякоти, отделяя один шматок от другого, а мясо… пахло мясом. Аромат смерти больше ее не пугал. Он даже казался ей очень тонким, свежим и приятным, и она слегка огорчалась, что его перебивает запах намокшего от крови дерева.

Ей нравилось, как аккуратно и умело она разделывает эту вырезку, будто опытный мясник — поперек волокон, ровными кусками, один к одному. И ей нравился мягкий звук, с которым расходится прохладная плоть, словно толстая, натянутая и податливая ткань в раскрытом клюве ножниц.

Было тихо; сквозь кухонное окно лился нежный солнечный свет, заставляя нож блестеть начищенным серебром. Она была почти счастлива, когда в ее новый мир покоя ворвался долгий и грубый звук — так гудели автомобили в старых фильмах. За этим звуком пришли другие и заполонили все пространство кухни. Один переливался колокольчиками, другой походил на бренчание струн, третий, глухой, но тоже противный, как и предыдущие, на стук дерева о дерево, четвертый на звон бьющегося стекла, пятый на лязг металла.

Она перестал разделывать мясо, чувствуя, как в голове зарождается боль. Ветвится к вискам, тянется ко лбу и затылку. Звуки доносились из детской, от них неприятно вибрировал воздух. Это был синтезатор. Но как? Она же выбросила его, чтобы Егор больше на нем никогда не играл.

Голова загудела, в висках застучала кровь. Мерзкие звуки не стихали и с каждой секундой только набирались сил, чтобы свести ее с ума. Они издевались над ней. И звучали совершенно беспорядочно, один накладывался на другой, тут же перебивался третьим — словно шум на оживленном рынке. Они несли с собой хаос в ее новый приятный мир.

Сквозь серую пелену, повисшую перед глазами, она вдруг увидела, как, дребезжат оконные стекла и выплясывают тарелки с кружками на столе. По потолку и стенам с треском разбегались трещины, а пол ходил ходуном — волновался, словно море. Казалось, с минуты на минуту дом, ее милый и прекрасный дом, рухнет, похоронив под своими обломками и ее саму, и ее несносного сына. Этого нельзя было допустить. Ни в коем случае.

— Егор, прекрати сейчас же! — крикнула она.

Но звуки не смолкли, как и головная боль. Теперь она обжигала и покрывала лоб капельками пота.

— Я не буду больше повторять! — старалась она перекричать нестихающий гул. — Иначе мне придется тебя наказать! Ах ты негодный мальчишка, — прошипела она змеей, не узнав собственный голос.

После чего медленно пошла в коридор, так приятно не ощущая боль в хромой ноге. Морок наползал на вздрагивающие стены; густые тени тянулись вдоль вибрирующих половиц, устилая черным узором дорогу, и кружились в воздухе крупными темными лоскутами, хватая длинными пальцами противные звуки детского музыкального инструмента. Это было так странно, ведь на улице было солнечно… Несколько секунд назад она стояла там, на кухне, и на разделочную доску падали солнечные лучи, а теперь почему-то вокруг стало темно, как ночью.

Где-то во мраке скрипнула дверь и знакомый мужской голос произнес:

— Анна, что ты делаешь?!! Егор, у тебя все нормально?

— Да, папа. Я сейчас спущусь.

— Пока оставайся там.

Вдруг тени испуганно разбежались по углам, тьма расступилась, выпуская ее из своих объятий, а противные звуки стихли. Она судорожно вздрогнула и увидела его. Он был там, у порога, — высокий и крепкий мужчина с волнистой и густой черной бородой. Он стоял неподвижно, напряженно и взирал настороженно — почему-то не на нее, а куда-то вниз.

— Мартин… — губы ее подрагивали, глаза стали влажными.

— Зачем тебе нож?

— Нож? Какой нож?

Она опустила взгляд и увидела свою худую руку, крепко сжимающую разделочный нож, с которого капала кровь. Холодные пальцы разжались, и нож гулко звякнул об пол.

— Мартин… я… — из ее глаз брызнули слезы и потекли ручьями по щекам.

А он подошел, привлек к себе и обнял ее крепко-крепко, словно боялся, что она исчезнет. Его теплая и тяжелая рука легла на ее голову и провела по волосам.

— Ну, тише, тише, — прошептал он ей на ухо очень ласково, как если бы успокаивал маленькую девочку. — Знаешь, возможно, нам действительно стоит обратиться к городскому психологу.

Так они и стояли в коридоре. Ее трясло, она рыдала у него на груди и все никак не могла успокоиться, а он продолжал шептать ей нежные слова и гладить по голове, запуская пальцы в волосы.

Часть 3

Как и любое другое утро понедельника Виктор проводил в своем кабинете, расположенном на втором этаже высотки. Большинство его собратьев-психологов уже давно отказались от личных встреч и предпочитали виртуальные сеансы, тем самым избегая арендных издержек и обеспечивая личную безопасность от особо буйных клиентов. Но Виктор сразу смекнул, что если желает возвыситься над всеми — воспарить величественной птицей, то у него должна быть какая-нибудь фишка. И не прогадал.

Выяснилось, что, несмотря на тысячи лет эволюции, гомо сапиенсы все еще предпочитали реальные встречи виртуальным посиделкам. Пациентов, порой даже самых отъявленных психопатов, натуральное общение серьезно успокаивало, а это было залогом дальнейшего успешного лечения. Для особо безумных клиентов в столе лежал слипер; к счастью, пользоваться им еще не приходилось ни разу. Ну а месячная аренда — сущий пустяк, окупалась одним удаленным сеансом. Конечно, хотелось забраться повыше, к облакам, где посветлее, просторнее и дышится легче, но как тогда быть с теми, кто страдает акрофобией и клаустрофобией? Одному не понравится, что кабинет находится на верхних этажах, другого хватит удар от одной мысли очутиться в замкнутой коробке лифта. А так — ни одного клиента мимо. Сети расставлены широко, прямо перед косяком, плывущем строго по течению.