Театр

– Но это не было ошибкой, – перебиваю я и тут же замолкаю, почувствовав очередной укол сомнения.

Могу ли я быть уверен? В конце концов, я ничего не понимаю в этом, у меня было эмоциональное помутнение из-за музыки, я ещё не выпил лекарство, я мог почувствовать что угодно – и вовсе не обязательно это было правдой. Но Маэстро внимателен к деталям. Его добродушная улыбка уже погасла.

– Возможно, – осторожно отвечает мой собеседник, – Я допускаю и такой вариант. Вы сможете спросить его самого об этом.

Киваю в ответ и отворачиваюсь. Меня вновь одолевают сомнения. Что я делаю? Зачем? Как объясню это Сэрине? Самому себе через несколько часов?..

…человек, идущий по музыке…

– Да, я спрошу его.

***

В холле актёры празднуют праздник. Всеобщее возбуждённое веселье искрится в воздухе, лопается пузырьками шампанского. Они сталкивают бокалы и кричат своё мелодичное «ура!». Провожают тех, кто уезжает, поздравляют друг друга с окончанием летнего представления, на подготовку к которому ушло столько сил и времени. Кто-то собирается, кто-то плачет, раздавленный неудачей. Кто-то плачет, напуганный удачей. Кто-то – молодой человек с короткими красными волосами – верит в лучшее, но думает о худшем.

Иоши Сора сидит на полу, привалившись к стене, и безразлично смотрит в пространство. Его никто не замечает, он сам провёл эту черту между собой и остальными. Безучастный к празднику, равнодушный к печали. Всегда неприметный, держащийся в стороне.

– Не собираешься?

Женщина в тёмном свитере садится рядом, с удовольствием вытянув ноги и сладко зевнув. Она из старого состава, Сора знает её с детства. У неё светлые ресницы и брови, светлая кожа, светлые длинные волосы. Паутина морщинок в уголках глаз.

– Ты ведь Йоши, да? Я тебя помню. Ещё мальчишкой. Четырнадцать лет прошло, надо же! Так быстро, я и не заметила. Чувствую себя старой.

Сора не отвечает, ничего не меняется в его лице. Но она как будто и не ждёт ответа.

Чувствовать себя старой – это не любить шумных людей в холле, из которых ты никого не знаешь, потому что они пришли совсем недавно и уже уходят. Чувствовать себя старой – уезжать и возвращаться много раз, и теперь, в последний свой отъезд, проводить время с единственным, кому можно рассказывать, не боясь быть непонятой. Не боясь услышать ответ.

– Я наблюдала за тобой на сцене. Это было очень опасно, но… красиво. Подозреваю, что ты куда способнее, чем хочешь казаться. И я даже догадываюсь, почему.

Она молчит несколько минут, слушая нетрезвый смех ликующих актёров.

– Но ты не зазнавайся совсем. Не думай, что ты такой особенный. Никто не уезжает с первого раза навсегда. Скажу тебе больше, в первый раз никто не уезжает дольше, чем на неделю. Две – максимум. Так что не нужно разводить из этого такую трагедию.

Сора молчит. Истерично.

– Кстати, – вспомнив что-то, она хлопает себя по бокам и достаёт из недр огромного свитера маленький белый пенал, – Ты же наверняка не готовился, раз это твой первый раз. И зря поругался с Нэл, она, в общем-то, всегда помогает с запасами. На будущее – собирай заранее, если не дружишь с фельдшером. А так… Ладно, я-то знаю, где достать ещё, а ты на стены полезешь через пару дней. Так что забирай мои. И удачи тебе, Йоши. Надеюсь, мы больше не встретимся.

Когда она уходит, Сора открывает пенал с глухим щелчком. Даже не поворачивает головы – достаточно беглого взгляда, чтобы узнать таблетки со снотворным и питательные капсулы. Обычный двухнедельный набор.

– Тебе пригодится….

Его руки вздрагивают, и что-то меняется во взгляде.

– Раз это твой первый раз….

Чтобы закрыть пенал, приходится приложить усилия. Хотя бы для того, чтобы не выронить его. Не запустить в стену. Или в разноцветную шумную толпу. Впрочем, вряд ли бы получилось – пальцы едва сгибаются теперь, и неконтролируемая дрожь поднимается от их кончиков к плечам.

На потёртой белой крышечке – неровная гравировка. «Кода». После конца.

Казимир

На улице совсем стемнело, а до этого ещё прошёл дождь. Теперь блики городских огней рассыпаются по булыжникам мостовой, а воздух пахнет землёй. Я пробую его на вкус и думаю о том, как сильно хочу поскорее оказаться дома.

Нас провожает целая делегация: два агента и девушка с короткой стрижкой, кажется, младший фельдшер. Она что-то говорит Соре, но он выглядит так, будто не слушает её или просто не слышит. Я наблюдаю за ними из машины. Мне надоело ждать, но почему-то – почему? – я не хочу торопить их.

– Иоши Сора!

Это кричит парень с красными волосами. Его я видел на сцене, и он тоже уезжает сейчас с кем-то из гостей. На его оклик Сора тоже не реагирует, но парень подходит ближе, и я замечаю его улыбку – тревожную и натянутую, как если бы все чувства в неё не вмещались.

– Так вы тоже! Невероятно…. Тогда удачи нам, да? Надеюсь, мы больше не….

Я не расслышал отсюда, что ответил ему Сора, но парнишка даже отшатнулся от удивления. Вот он мотает головой, и непонятно, от несогласия это или просто от глубокого потрясения. Тогда же его окликают из другой машины, и он уходит – подавленный и какой-то потерянный. Интересно, что это было? Одно или два слова. Что-то, чего мальчик не ожидал услышать.

Надеюсь, мы больше не что?

Я задумываюсь об этом и пропускаю момент, когда прощальная церемония заканчивается, и вот гарсон уже заводит двигатель, а Сора сидит позади меня. Дожидаюсь, пока провожающие уйдут, и снимаю маску, не сдержав вздох облегчения.

– Так значит, Иоши Сора. Я – Казимир Войелло, будем знакомы.

Наблюдаю за его отражением в зеркале: вблизи выглядит совсем не так, как со сцены, и уж точно не так, как мне тогда показалось. У него действительно тёмные глаза, но, возможно, не от природы, а от чёрных кругов, залёгших под ними. Кожа, напротив, неестественно-белая, почти как у меня. Я подбираю слово «болезненный», и с удивлением обнаруживаю, что оно подходит всей внешности Соры – и цвету кожи, и длинным серым волосам, и заострённым скулам. Даже выражению лица. Даже взгляду.

– Ехать нам долго, около шести часов. Так что можешь поспать пока, ты выглядишь уставшим.

И ещё он мне не отвечает. Как будто говорю со стеной – никакого отклика, камни в пустоту. Мне кажется, что я уже сталкивался с подобным однажды, но эта мысль оказывается горькой на вкус, и от неё что-то болезненно тянет в груди.

Я всё ещё слишком многое чувствую: отголоски разочарования, будоражащий флёр пережитого восторга, подавленного долгим ожиданием, тревожное эхо испуга и фальшивые нотки сомнений. Это только мои эмоции. Даже их хватает с головой, но есть ещё усталое непонимание гарсона, и неразборчивый, перенасыщенный шум провожающих. Я отстраняюсь от этого всеми силами, проклиная себя за слабость. В такие дни – когда между приёмами лекарства нужно сделать перерыв – мне следует сидеть дома, заниматься чем-нибудь монотонным и однообразным, ни с кем не контактировать. Я должен был вернуться ещё до полуночи. Должен был проспать до утра, выпить свои таблетки с кофе, и тогда всё было бы хорошо.

«Самое сложное уже позади, – говорю я себе в утешение, – Осталось только вернуться и объясниться с сестрой. Всё будет в порядке. Я пережил все эмоции ещё до того, как осознал их».

Да, осталось совсем немного. И ещё кое-что.

Кое-что, к чему я хочу вернуться до того, как это перестанет волновать меня.

– На счёт твоего выступления.

Я оборачиваюсь к нему, чтобы не пропустить ни одной детали, которая может выдать его мысли. Собираюсь прочитать каждый жест, каждую мимическую морщинку. Что угодно, что поможет мне приблизиться к сути.

Я собираюсь спросить. Задать конкретный вопрос, услышать конкретный ответ. Собираюсь ограничиться фактами, как делаю это всегда. Но заготовленные слова внезапно теряют смысл, я забываю их звук, забываю, как они произносятся. Вместо них рождаются другие. Откуда-то из глубин сознания, где всё ещё сбивается с ритма моё непривычное к восторгу сердце.