Гении разведки

И как раз в это время начинается история с Рамзаем. Военный разведчик Зорге действует в Японии. Потому специально пригласили меня на это дело, чтобы учитывал все нюансы.

– И вы лично посылали Зорге какие-то свои указания?

– Письма имели право подписывать только Урицкий и Артузов. Я же готовил послание от имени руководителей разведки. Они могли его принять или нет. Мы со специалистами 2-го отдела обдумывали и взвешивали все детали. Изучали тщательнейше каждый шаг Зорге – ведь мы руководили операцией. Потом шли к Артузову с изложенными в письме предложениями. Он решал: «Это указать обязательно. Это – не надо. Подготовить и изложить такую-то мысль. Потом – подредактировать».

– И Зорге выполнял все указания из Москвы?

– Конечно. Слушал нас внимательно.

– Как вы оцениваете деятельность Зорге? Ведь он передавал столько ценнейшей информации. И сегодня иногда даже не верится, что вся она могла быть собрана одной группой.

– Это был человек высочайшего класса. Очень умный, развитой, исключительно талантливый, с незаурядными способностями. По уровню и сравнить его не с кем. Зорге для меня был и политическим деятелем, который пришел в разведку. Плюс ко всему Рихард – блестящий журналист. А корреспондент, по-моему, тоже своеобразный разведчик.

– Ну-ка, ну-ка, Борис Игнатьевич, поведайте: что вы думаете о журналистской профессии?

– Профессия, несомненно, в чем-то близкая, несколько похожая на нашу. Вот идут двое: корреспондент и разведчик. Они выходят из одной точки и стремятся поначалу приблизительно к одинаковой цели: им нужна информация. А потом их пути расходятся. Журналисту вполне достаточно добытых сведений для написания статьи. Разведчик же продолжает движение по иному пути. Ему нужна секретная и актуальная информация – и постоянно новая. Значит, требуется агентура, а для этого – вербовка. А когда корреспондент идет по этому второму, более длинному и сложному пути, он, как Зоргe, превращается в разведчика. Процесс очень своеобразный. И если человек, даже талантливейший, уровня Рамзая, на этапе перехода от журналистики к разведке минует школу, в которой он должен усвоить принципы работы контрразведки, то у него могут случаться некоторые заскоки, потери.

– Вот к чему привел наш разговор о журналистах. Неужели у великого Зорге были заскоки и возникали проблемы?

– Иногда случалось. Это была наша с ним болезнь. Ведь он изначально не был кадровым разведчиком. Начинал работать, не пройдя школу контрразведки. Разведчик должен всегда сознавать, что находится в опасности, над ним довлеет угроза со стороны контрразведывательной организации. Одно дело изучить это абстрактно, на чекистских наших курсах. Другое – пережить на себе. Зорге был с этим незнаком. Ему пришлось учиться на ходу. И мы старались как-то обогатить Рамзая необходимыми ему знаниями.

– В чем же конкретно эти, как вы их называете, заскоки проявлялись?

– Он, к примеру, гонял по Токио на мотоцикле, купленном у Макса Клаузена, для которого продажа немецкой техники служила отличным прикрытием и источником дохода. Когда Макс, как и в Китае, только начинал в Токио свое дело, его первым покупателем стал Зорге. А за этим популярным в иностранной колонии человеком потянулись другие иностранцы, не только немцы. Но в Токио в 1930-х годах движение было интенсивнейшее. Можете себе представить, чтобы серьезный резидент с мощнейшей агентурной сетью – и на мотоцикле?! Я сам – старый мотоциклист и знаю, что ни в коем случае этого делать нельзя. На машине – совсем другое дело, тем более если руль держишь уверенно. И вот Рамзай попадает в аварию.

– В одной из многочисленных книг о Зорге я вычитал, будто в тот самый раз он был здорово навеселе.

– Зорге – без сознания, с ним – секретные материалы. Да он тогда чуть не загремел в полицию с этими документами.

– И еще я читал, что Зорге ухитрился каким-то невероятным образом вызвать помощника, неимоверным усилием воли оставался в сознании с проломленным черепом, сломанной челюстью и, только передав документы вызванному им Максу Клаузену, тут же вырубился.

– Подтверждено достоверно. Но был он в таком состоянии, что секретные документы, он как раз и ездил за ними к Одзаки, сам передать был уже не в силах. Только глазами показал Максу на карман, а тот, отлично его понимавший, ухитрился незаметно добраться до бумаг и их забрать. Клаузен был чрезвычайно удачлив. Мы, естественно, мотоцикл после этого строжайше запретили.

Или передает Рамзай в Москву по радио длиннющие телеграммы. Они больше характера журналистского, а не разведывательного. Конечно, интереснейшие, их бы в газету, а лучше даже по размеру в журнал. Но мы же имели здесь всю японскую прессу, в Москве у нас японисты сидели. Токийскую печать анализировали и всё прекрасно понимали. Опасно было столько передавать: Зорге же знал, что в Токио есть пеленгаторы, последнее слово радиотехники, которые стараются уловить переговоры в эфире. С его радиостанцией надо было перемещаться. В Японии, особенно в Токио, это очень сложно. И на машине тоже. Кругом японцы, европейские лица сразу заметны. Может, на лодке? Но тут возникают осложнения.

А возьмите наружку. Как от нее отрываться и надо ли отрываться вообще? У меня здесь большой опыт, на себе испытал, как они ведут наблюдение. Тут Зорге нам сообщает: я с ними, с этими ребятами из наружки, дружу. И вроде они настолько сошлись друг с другом, что им можно и деньги дать, то бишь, взятку, чтобы слишком уж не надоедали. Но эта игра – рисковая. Опасно! К счастью, и здесь пронесло.

Спасибо Борису Игнатьевичу за рассказ. Но о тотальной слежке позволю себе сказать особо. Наружка в Японии отличалась от любых аналогичных служб других стран. В Токио ей дозволялось практически всё. Контрразведка ходила за Зорге, как и за другими иностранцами, по пятам. Не помогало и немецкое подданство, искренне в ту пору японцами почитаемое. Документы не для того, чтобы понять, кто перед ними, это и так было ясно, а для устрашения могли проверить и проверяли на каждом шагу. Мелочь, однако неприятная, выбивающая из колеи, рабочего настроения. В квартиру входили не только в отсутствие подопечного. Врывались, задавали любые вопросы, имели полномочия – на всякий случай обыскивали. Буквально цеплялись железной хваткой за опекаемого. Никакой тайны из того, что они совсем рядом, что дышат в спину, не делали. Иногда точно так же работали американцы. Но японцы превосходили их по наглости и бесцеремонности. Поголовно всех соотечественников, по роду деятельности общавшихся с иностранцами, превращали в осведомителей, стукачей. Если видели, что те с доносами не спешат, лишали работы. А горничные, сторожа, переводчики, шоферы и прочие садовники за должность держались крепко. Хочешь не хочешь, приходилось доносить. Эта система была тотальной.

В ней и приходилось действовать Зорге. Испытал ее на собственной шкуре и работавший в Токио Гудзь. Но задачи и положение двух разведчиков, один из которых работал под дипломатической крышей, а второй фактически нелегально, были несопоставимы.

И поэтому Рамзаю приходилось применять методы нетрадиционные. Наблюдая за сотрудниками наружки, выделял из них готовых идти на контакт. Обладая огромной харизмой, превращал более доброжелательных в своеобразных знакомых. Случалось, перекупал их, подсовывая небольшие подарки, а если своими словами, то и взятки.

Разведчиков, в том числе и легальных, учат: если тебя прочно опекает наружка, ни в коем случае нельзя без крайней на то необходимости от нее отрываться, обманывать, ставить в тупик. Тогда шпики становятся безжалостными. Кому же понравится, когда к тебе относятся неуважительно и вопреки принятым негласным правилам дурят?

Зорге писал в Центр: «Я особенно не боюсь больше постоянного и разнообразного наблюдения и надзора за мной. Полагаю, что знаю каждого в отдельности шпика и применяющиеся ими методы. Думаю, что я их всех уже стал водить за нос».

И Рамзай всячески, годами смягчал отношения с филерами, не позволял им превратиться в жесткое противостояние. Да, это шло против всех разведывательных канонов. Но мог ли Рамзай действовать в Японии традиционно?