Страница 28 из 48
Она глядела на них с явным одобрением; они выстроились вдоль стены на расстоянии двух или трех ярдов один от другого и тут же застыли серебряными статуями. Толпа медленно начала освобождать центральную часть зала. Хорнблауэр гадал, где остальные его офицеры; он огляделся и понял, что есть вторая толпа гостей – на галерее, опоясывающей две трети зала примерно на высоте второго этажа. Видимо, оттуда гости рангом пониже могли смотреть на высшую знать империи. Херст и Маунд стояли там, перегнувшись через балюстраду. У них за спинами юный Сомерс, со шляпой в руке, изображал какую-то сложную пантомиму перед тремя хорошенькими девицами, которые от смеха вцепились друг в дружку, чтобы не упасть. Одному Богу известно, на каком языке Сомерс пытается с ними говорить, но он определенно имеет большой успех.
На самом деле Хорнблауэра тревожил Браун, но в опустошенности после недавней речи, в блеске и гомоне вокруг, под жаркими взглядами графини думать совершенно не получалось. Надо было срочно сосредоточиться. Пистолет у Брауна за поясом… мрачная решимость на лице… галерея. Части головоломки сложатся, если его хотя бы на секунду перестанут отвлекать.
– Кронпринц Швеции войдет вместе с его императорским величеством, – говорила графиня.
Кронпринц Швеции! Бернадот, основатель новой династии, занявший место Густава, ради которого Браун рисковал жизнью и состоянием. Александр, завоевавший Финляндию, и Бернадот, уступивший ее России. Два человека, которых Браун должен ненавидеть сильнее всех в мире. И у Брауна двуствольный нарезной пистолет с капсюлями, не дающий осечки и бьющий без промаха на пятьдесят ярдов. Хорнблауэр обвел взглядом галерею. Вот и Браун, стоит незаметно между двумя колоннами. Что-то надо было предпринимать сию же секунду. Обер-гофмейстер любезно беседовал с двумя придворными, и Хорнблауэр повернулся к нему, оставив без внимания графиню и грубо перебив разговор единственным предлогом, который сумел выдумать.
– Невозможно! – воскликнул обер-гофмейстер, глядя на часы. – Его императорское величество и его королевское высочество войдут через три с половиной минуты.
– Прошу прощения, – сказал Хорнблауэр. – Глубоко сожалею, но я должен… совершенно безотлагательно…
От волнения он буквально приплясывал на месте, и это придавало убедительности высказанному ранее доводу. Обер-гофмейстер задумался, что хуже: нарушить придворную церемонию или оскорбить человека, который, судя по недавней беседе, имеет влияние на царя.
– Выйдите через ту дверь, сударь, – нехотя разрешил он наконец, – и, пожалуйста, сударь, возвращайтесь как можно незаметнее!
Хорнблауэр, стараясь никого не задеть, проскользнул через толпу к двери и, выйдя из нее, в отчаянии огляделся. Широкая лестница слева, должно быть, вела как раз на галерею. Он схватил ножны, чтобы не споткнуться о них, и побежал вверх, прыгая через две ступеньки. Лакеи, попадавшиеся по дороге, едва ли удостоили его взглядом. Галерея тоже была заполнена людьми, хотя платья дам здесь не отличались таким изяществом, а мундиры офицеров – таким блеском. Хорнблауэр глянул в тот конец, где последний раз видел Брауна, и двинулся широким шагом, изо всех сил изображая, что прогуливается без дела. Маунд поймал его взгляд – Хорнблауэру было не до слов, но он надеялся, что Маунд поймет и последует за ним. Снизу донесся звук открываемых дверей, и гул разговоров мгновенно стих. Зычный голос провозгласил:
– L’Empereur! L’Imperatrice! Le Prince Royal de Suede![15]
Браун стоял между двумя колоннами и смотрел вниз. Рука его была за поясом – он вытаскивал пистолет. Был лишь один способ остановить его без шума. Хорнблауэр выхватил клинок – шпагу ценою в сто гиней, дар Патриотического фонда – и острым как бритва лезвием полоснул Брауна по запястью, рассекая сухожилие. Пальцы финна безвольно разжались, пистолет выпал на ковер. Сам он обернулся и в немом ошеломлении посмотрел сперва на кровь, хлещущую из руки, потом на Хорнблауэра. Тот упер острие шпаги ему в грудь: одно нажатие – и клинок войдет между ребрами. Видимо, на лице Хорнблауэра была написана такая искренняя решимость убить, если потребуется, что Браун не издал ни звука и не шелохнулся. Кто-то возник у Хорнблауэра за плечом; слава богу, это был Маунд.
– Приглядите за ним, – шепнул Хорнблауэр. – Перевяжите ему запястье и уведите его куда-нибудь.
Он глянул через балюстраду. Царствующие особы шли прямо под ним: Александр в своем голубом мундире, рядом высокий смуглый мужчина с большим носом – надо полагать, Бернадот, – несколько дам, две из них в диадемах, видимо мать и супруга императора, остальные с перьями. Брауну ничего не стоило бы сделать два выстрела. По всему залу мужчины склонились в низких поклонах, дамы делали реверанс; когда они разом выпрямились, мундиры и перья всколыхнулись цветочной волной. Хорнблауэр убрал шпагу в ножны, поднял пистолет и сунул себе за пояс. Маунд, сменивший обычную медлительную вальяжность на плавное кошачье проворство, обнимал Брауна, привалившегося к его плечу. Хорнблауэр успел вытащить носовой платок и протянуть Маунду, но мешкать дольше было нельзя. Он торопливо прошел назад по галерее, мимо придворных, которые постепенно возвращались к прерванным разговорам. Счастье, что в критическую минуту все их внимание было устремлено на государя. Херст и Сомерс как раз собирались продолжить разговор с молодыми дамами, но Хорнблауэр взглядом поманил их к себе.
– Идите к Маунду, – сказал он. – Ему нужна ваша помощь.
Затем быстро спустился по лестнице, отыскал дверь в аудиенц-зал, прошел мимо застывшего перед ней лакея и незаметно проскользнул на прежнее место рядом с графиней. Император и его спутники обходили зал, обращая по нескольку слов к наиболее значительным гостям. Довольно скоро они поравнялись с группой, в которой стоял Хорнблауэр. Обер-гофмейстер представил английского коммодора, и тот, чувствуя себя как в страшном сне после волнения последних минут, по очереди склонился перед членами царской семьи и перед Бернадотом.
– Чрезвычайно приятно познакомиться с коммодором Хорнблауэром, – любезно произнес Александр. – Мы все наслышаны о его подвигах.
– Ваше величество чересчур добры, – еле выговорил Хорнблауэр.
Августейшие особы двинулись дальше, и он повернулся к графине. То, что царь адресовался к нему лично, видимо, подтвердило ее догадки, что Хорнблауэр – лицо потенциально влиятельное, и теперь она приглядывалась к нему с новым интересом.
– Вы надолго в России? – спросила графиня.
Он все не мог отойти от происшествия на галерее. Мысли путались, хотелось одного: сесть и отдохнуть. Хорнблауэр как-то вымучил вежливый ответ, а когда мужчины начали расспрашивать его о британском флоте и общей ситуации на море, попытался отвечать вдумчиво, впрочем без всякого успеха.
Лакеи вкатили длинные буфетные столы, уставленные золотой и серебряной посудой. Хорнблауэр принудил себя собраться, чтобы не нарушить этикет. С одной стороны усаживалась царская семья: государь и его супруга – в кресла, Бернадот, великие князья и княжны – на стулья с высокими спинками. Все остальные внимательно следили за собой, дабы не оскорбить августейший взор зрелищем человеческой спины. Гости начали брать с буфетов еду, и Хорнблауэр, как ни старался, не мог различить, чтобы они подходили к столам в каком-то установленном порядке. Во всяком случае, персидский посол уже что-то ел с золотой тарелки, поэтому Хорнблауэр счел себя вправе переместиться к буфету. И все же это был самый диковинный обед на его памяти: все стояли, за исключением августейших особ, а те, насколько он видел, не притрагивались к еде.
– Позвольте предложить вам руку, графиня? – произнес Хорнблауэр, когда все вокруг двинулись к буфету.
Придворные, очевидно, по долгу службы осваивают искусство есть стоя, да еще со шляпой под мышкой, однако это было очень непросто. Шпага норовила запутаться в ногах, а треклятый пистолет за поясом больно впивался в бок. Лакеи за столом не говорили по-французски, и графиня пришла Хорнблауэру на выручку.
15
Император! Императрица! Кронпринц Швеции! (фр.)