Страница 13 из 41
– В кабинете я чеки оставила, – задерживаю дыхание, но Коршунов даже бровью не ведет.
Он протягивает руку к Верунчику и гладит ее по макушке, потом костяшками по щечке, а потом цокает языком, вызывая у малышки беззубую улыбку. Ну вот что за он человек?
– Вы уже купались? – ошарашивает он меня неожиданным вопросом.
– Эээ, нет, – я растерянно хлопаю глазами.
– Тогда я ее искупаю, – теперь Коршунов обезоруживает меня улыбкой.
Я тенью хожу за Богданом Аркадьевичем, не мешаю ему, не лезу с советами. Когда он вопросительно на меня смотрит, я ему без просьб помогаю. Помогать приходится редко, он отлично сам со всем справляется. Его даже не смущает грязная попа Веруськи.
Сама малышка так и тянется к нему. Ей похоже не хватает тепла. Меня ей мало. И ужас в том, что я ревную. Ревную свою племяшку к этому загадочному, непонятному на поступки, мужчине.
Ванна набирается, Веруська готова к заплыву. Я стою на страже в ванной, наблюдая, как Коршунов что-то мурлычит малышке на немецком и улыбается. Ей он улыбается искренне и от души, словно знает, что подставы от ребенка можно не ждать. Дети в маленьком возрасте искренни в своих чувствах. Судя по довольной мордахе Верочки, ей заходит Коршунов по всем статьям.
Купание затягивает на час. Все это время меня не просят помочь. Даже когда Богдан Аркадьевич вытаскивает малышку из ванной, он сам берет с тумбочки полотенце и заворачивает ее. Он еще умудряется при этом остаться сухим. Похоже Коршунов либо был папой, либо прошел где-то ускоренный курс отцовства.
Я ретируюсь в комнату, на кровати расстилаю пеленку, готовлю одежду для сна. Появляются Вера на руках Коршунова, что-то рассказывает на своем языке. Положив ее на пеленки, она тут же начинает сучить ножками.
– Сами ее оденете или мне одеть? – сухим, почти официальным тоном спрашиваю.
– Я еще не настолько приловчился, – так же сухо отвечает Коршунов.
Он отходит в сторонку, наблюдает за моими действиями. Я сначала смазываю все сладкие складочки у сахарной девочки, не забывая ей ласково улыбаться. Одеваю памперс, а потом отпаренный новый слипик. Беру Верунчика на руки.
– Сейчас ее нужно будет покормить и уложить спать. Сами? – колюче смотрю на Богдана Аркадьевича. Он выдерживает мой недружелюбный взгляд.
– Я понаблюдаю.
– Наблюдайте, – с нажимом отвечаю, мужчина прищуривается.
Мы несколько секунд ведет зрительную войну. Сначала я нападаю, Коршунов защищается, потом он начинает на меня давить, а я отражаю ее нападение. Заставляю себя злиться, вспоминать документ на тест-ДНК, поэтому мне удается одержать победу в этой небольшой битве. Но я помню, выигранная битва, не значит, что выиграна война.
– Мне кажется, нам есть о чем поговорить, – Богдан Аркадьевич засовывает руки в карманы брюк, покачивается. – Жду вас в своем кабинете.
Тут мое сердце совершает кульбит и несется вскачь. Если Коршунов не видел бардак у себя на столе, то сейчас увидит и сразу все поймет: причину моей заторможенности и вспышкам агрессии. Пусть и зрительной всего лишь.
Он уходит, а я еще столбом стою посреди комнату, держа на руках Веручника. Она начинает похныкивать, явно требует порцию своего ужина. Это приводит меня в чувство. Я кидаюсь к тумбочке, где у меня стоит бутылочка на подогреве. Малышка жадно хватает соску, что не сразу справляется с потоком и немного захлебывается. Требуется некоторое время, чтобы Вера спокойно начала сосать и не глотала воздух.
Смотрю на нее, вспоминаю опять документ. Зачем ему возня с чужим ребенком? На благородного спонсора Коршунов мало похож. Может ему нужно для имиджа? Вернется жена через год, сделаю вид, что она в Европе родила и появятся на публике полноценной семьей. Хороший ход и почти правдоподобный, если бы меня на горизонте не было и Лиды. Сестра то по документам все еще мать. Пусть Богдан Аркадьевичи и говорил о том, что заставит ее отказаться от малышки, я думаю он в этой ситуации обломается. Уж лучше я стану опекуном родной племяшке, чем Коршунов.
Вера засыпает. Я еще несколько минут нахожусь рядом с ней. Мне совсем не хочется спускать вниз и идти в кабинет, но понимаю, что неизбежное оттягивать невозможно. Лучше сейчас мы поговорим, а завтра я уйду из этого дома с малышкой, забыв все, что произошло. Хорошо, что многие вещи не распакованы и есть чеки. Товар можно будет вернуть в магазины.
Накрыв малышку тонким пледиком, оставляю дверь на распашку. Радионяню и видео не покупала, не додумалась, а ведь хорошая штука, если жить в таком большом доме, как у Коршунова. Но хорошо, что не купила, в моей двушке радионяня ни к чему, я прекрасно услышу Верунчика, где бы не находилась.
Коршунов в кабинете сидит в кресле возле окна с книгой. Я, секунду постояв, иду к нему, сажусь без приглашения в кресло напротив. Богдан Аркадьевич аккуратно закрывает книгу, положив между листами закладку. Книгу в сторону, а сам чинно разливает чай. Судя по пару, принесли недавно. Чай – дело хорошее, только вот из-за нервов в меня ничего не полезет, но я не отказываюсь, когда мне протягивают чашку с блюдцем.
Как аристократы, чопорно пьем чай, молчим. Мне еще в ногах не хватает корзинки с набором для вышивания, будет тогда полная картина прошлого. Коршунов смотрит в чашку. Думает над ответами? Или придумывает слезливую историю, которая должна меня тронуть? Я подозреваю, что мотивы назваться отцом не банальные.
– Я в курсе, что вы не отец Веры, – выпаливаю я на одном дыхании, не выдержав гнетущее молчание.
Ожидаемо, что Коршунов никак не реагирует на мои слова. Он лишь поднимает на меня глаза и смотрит долгим, немигающим взглядом, словно пытается прочесть мои мысли. А мыслей у меня никаких. Я пока его ждала, все перегорела, теперь я как пустая емкость, которую нужно наполнить.
– Это получилось не специально, – начинаю оправдываться, при этом злюсь на себя за это оправдание, но Богдан Аркадьевич так выразительно на меня смотрит, что стыдно молчать.
– Я хотела составить опись покупок и приложить чеки, чтобы вы не подумали о моем транжирстве на себя. Пока искала чистый лист, наткнулась на тест, – неловко замолкаю, опускаю глаза на свои руки.
– Чистые листы в принтере, а если там нет бумаги, значит в ящике тумбочки, на которой он стоит, – совершенно спокойно и без возмущений, что рылась в его вещах, замечает Коршунов.
– Буду знать, – неловкость между нами нарастает как снежный ком. Я не выдерживаю. – Зачем вы так поступили?
– Как так? – голубые глаза непонимающие на меня смотрят. На мгновение теряюсь, но тут же беру себя в руки.
– Зачем вы скрыли от меня правду? Зачем вам воспитывать совершенно чужого ребенка от женщины, которую вы в глаза не видели?
– Потому что ситуация повторяется.
– Что? – настает мой черед удивленно смотреть на Коршунова. Он ставит чашку на столик, закидывает ногу на ногу, сцепив руки на животе.
– Я тоже приемный.
– И? – все равно до меня туго доходит связь между Богданом Аркадьевичем и Верунчиком.
– Когда мне было два года, похожая ситуация случилась с моим отцом. Я, конечно, был мал, чтобы помнить события тех дней, но перед смертью отец рассказал мне правду. К нему так же на работу пришла женщина и так же твердо заявляла, что я его ребенок. Правда, она утверждала, что она мать. Как вы понимаете, тогда тест на ДНК не был столь распространен и развит. Он поверил на слово, – Коршунов улыбается. – Ему предоставили неоспоримые доказательства. Мать рассказала, где они познакомились, в каком городе это произошло и как они расстались. Так как отец был увлеченной натурой, он допустил, что это вполне могло быть.
– Но в итоге вы оказались не его сыном, – не спрашиваю, а утверждаю, задумываясь теперь под другим углом над мотивами Коршунова.
– Да, перед тем, как рассказать мне правду, он уговорил меня сдать с ним тест, прикрываясь тем, что алчные дальние родственники будут оспаривать наше родство после его смерти.
– Они оспаривали?
– Не дошли до этого, потому что отец составил грамотное завещание, к которому ни один юрист не мог придраться. Он рассказал мне правду, а через пару дней умер от сердечного приступа.