Умеющая искать

- И что надо делать? – спросил любопытный Беан.

- Дарька даром что слепая, а людей видит, - сказал Тимто погромче и попросил. – Дарь, ну скажи, где сейчас Ники стоит?

Девочка усмехнулась и ответила коротко:

- Сидит она.

- А какие у неё волосы, знаешь?

Девочка вздохнула.

- Тебе не надоело?

- Интересно же! – присоединился Беан. – Ну, скажи, Дарь!

- Волосы чёрные, глаза зелёные, - скучая, ответила девочка.

От неожиданности я открыла рот.

- Я только не знаю, почему тебя в приют взяли, ты ж старая уже, - добила меня Дарис.

Мальчишки засмеялись.

- Старая! – веселился Беан. – Старушка уже наша Ники, целых восемнадцать!

- Бабулечка! – поддержал Тимто, взглянул на подругу и замолчал.

По лицу Дарис пробежало облачко.

- Ну ладно, - поспешно сказал Тим. – Хорош смеяться! Каждый ошибиться может! Дарь, ты лучше про Беана расскажи.

Но Дарис не захотела продолжать аттракцион с угадыванием. Вместо этого она встала и направилась ко мне. Я невольно вздрогнула, когда руки девочки легли мне на плечи, а потом осторожно коснулись лица.

- Да, странно, - недоумённо произнесла она. – У тебя кожа как у блондинки и волосы вовсе не жёсткие, как мне…показалось.

Я поймала её руку.

- Всё нормально, - мягко сказала я. – А можно я спрошу…почему ты не видишь?

Дарис отстранилась, и Тимто задвинул её за себя.

- Ну всё, хорош, - грубовато оборвал он. – Мы же не спрашиваем, почему ты не ходишь!

- Извини, - виновато произнесла я. – А я и не скрываю, почему оказалась в кресле. Я упала с лошади.

- Это всё Рут, - хмуро сказал Беан, с сочувствием взглянув на меня.

Тим замялся. Видно, что ему хотелось спросить, кто такая Рут и при чём тут она, но после того, как сам запретил расспрашивать Дарис, мальчик не решался.

- А я такой родился, - вместо этого сказал он. – Ну передумали пальцы расти, я всё равно всё это рукой могу делать! Хоть носить, хоть держать. Только подтягиваться не получается, - грустно сказал он, с завистью взглянув на Беана.

- Ну и не о чём расстраиваться, - миролюбиво закончила я неприятный разговор. – Другие, бывает, и хуже живут. Так что нам, можно сказать, повезло.

И наши новые знакомые согласились.

В попрошайничестве была и своя привлекательная сторона. Детей на целый день отправляли из приюта, они часто бывали в городе, видели других людей. Всё это создавало иллюзию свободы. Старшие девочки, помогавшие на кухне, не имели и этого.

Совершеннолетними здесь становились в девятнадцать, значит, встану я или нет через год, в приюте меня не оставят. По крайней мере, в качестве воспитанницы. Да мне и самой тяжело было бы здесь оставаться. Душа моя рвалась на волю, к солнцу, теплу, к морю, которое призывно искрилось на горизонте.

И мой первый выезд к храму запомнился мне не чувством унизительной беспомощности, а именно ощущением свободы. Две здоровые девочки убежали к храму, не дожидаясь нас, и мы не спеша отправились вслед за ними. Беан катил коляску, Тим опекал Дарис.

После промозглой сырости приюта мы с наслаждением подставили свои лица жарким солнечным лучам.

Тимто очень хотелось покатить коляску, и Беан согласился, взяв шефство над Дарис. Впрочем, помощь ей почти не требовалась – как видно, девочка выучила дорогу до храма наизусть. Я прижимала к себе мою картину и молилась про себя, чтобы её купили.

Перед тем, как отправиться на промысел, я в подробностях расспросила брата о местных деньгах. Для верности соотносила с нашими рублями и копейками.

Биз была самой мелкой, деревянной монетой с особой насечкой. Сто бизов собирали один юрт – каменную монетку, десять юртов – один тум – медяшку, десять тумов – один лур – серебряный, и, наконец, десять луров – один грай, или золотой.

Получалось, что бизы – копейки, юрт – рубль, тум – десять рублей, лур – сто рублей, и грай – одна тысяча рублей. Конечно, курс местных денежек я не знала, но и так понимала, что он повыше нашего рубля. Получалось, что Дарис с Тимто накопили четыре тысячи. Я посочувствовала ребятам. Как бы ни была значима эта сумма, до двухсот граев была дорога длиною в жизнь. Но эти двое не сдавались. Может, просто считали плохо, может быть, не могли по-другому, потому что жить без надежды невыносимо.

Мы с Беаном решили оценить картину в два лура. Если нам удастся выручить эту цену, один можно взять себе, а другой отдать по возвращении. Тим говорил, что за день они редко набирают больше лура – благочестивые горожане чаще бросали в баночки для подаяния бизы, чем юрты, и уж совсем редко перепадал тум.

Конечно, я понимала, что взвинтила непомерную цену для этих мест. Я не дала усомниться Беану, что у нас всё получится, но в глубине души вовсе не чувствовала этой уверенности. И материалы валялись под ногами, и идея далеко не нова. Но…почему бы не попробовать?

Коляска подпрыгнула, переезжая небольшой парапет и остановилась.

- Ближе нельзя, - сказал Тимто, с опаской поглядывая на юркого мужичонку, сновавшего среди прихожан, подходящих к службе.

Наверное, дальше начиналась вотчина профессиональных попрошаек. Я разглядела, что один рукав вёрткого мужичка был заправлен за пояс, значит, у него не было руки. Зато второй он цеплялся за рукава проходящих прихожан и слезливо ныл, выпрашивая подаяние.

Я опустила глаза. Больше всего я боялась, что сейчас Тимто и Дарис заведут ту же песню. Но прошла минута, а ребята молчали. Толпа обтекала нас, будто мы были просто деревом или камнем на их пути.

- Переверни картину! – прошептал Беан, и я, очнувшись, быстро проверила, крепко ли держатся камни.

- Смотри на людей, - тихо посоветовал с другой стороны Тим. – Не сиди так, будто тебе за себя стыдно.

Конечно, мне было стыдно. И горько, что я, взрослая тётка, ничего не смогла придумать, чтобы избавить от этого позора восьмилетнего мальчика. Беан примолк, пугливо посматривая по сторонам.

- Смотри! Вот та девочка! – воскликнул Тимто.

Я посмотрела на длинную цепочку детей, выстроившихся возле входа в храм. Наверное, этот обряд прикосновения к Светлейшему был сродни первому причастию, потому что все дети были примерно одного возраста – лет семи-восьми и очень нарядные.

Неподалёку от этой детской очереди стояли взрослые - родители или, может быть, крёстные, хотя наверняка они здесь назывались по-другому.

Среди этих взволнованных тётушек, девиц и молодых людей выделялся один мужчина – и своим ростом и запоминающейся внешностью.

Нет, он не был красив. Скорее, он напомнил мне Рочестера из «Джейн Эйр». Жизнь хорошо потрудилась над этим человеком. По лицу его пролегал шрам – от рассечённой брови к скуле, как ещё глаз остался цел! Незнакомец едва заметно хромал – я заметила это, когда мужчина подошёл к малышке в белоснежно-пенном платье. Я взглянула на девочку со странным чувством. Мне вдруг показалось, что так выглядела бы моя дочь. У неё были такие же, как у меня, зелёные глаза, тёмные, сейчас тщательно завитые волосы, точно такой же, только ещё маленький, нос и даже крохотная родинка у виска!

Я была так впечатлена этим удивительным сходством, что не сводила с малышки глаз и совсем не заметила, что возле меня остановился тот самый ушлый мужичок, собирающий милостыню с прихожан храма.

- Что это? – спросил он, ткнув в картину, которую я держала в руках.

Я перевела на него всё ещё бессмысленный взгляд.

- Это картина, - тихо сказала я, не уверенная, что здесь знают слово «аппликация». – Я продаю её.

Лицо нищего мигом изменилось, как будто и не было ещё несколько минут назад подобострастного попрошайки, выпрашивающего монету.

- Продаёшь? – угрожающе переспросил он, как будто сомневался, что плохо расслышал. – Возле храма в День Прикосновения к Светлейшему?

Я выругалась про себя. Конечно, я не знакома была с местной религией, но догадаться, что возле храма можно было торговать только свечами и какими-нибудь тематическими открытками, могла. А сейчас я чувствовала, что ступила на зыбкую почву.