Цена твоей Любви

— Ты точно тут живешь?

Шмидт беззлобно смеется и подходит к плите. Выкручивает ручку газовой конфорки. Разжигает огонь.

Через плечо роняет.

— Я редко здесь бываю.

— Почему?

Лица не вижу, но чувствую — хмурится. Рон молча вытаскивает из холодильника несколько пакетов, кладёт готовую еду на стол и медленно разворачивает обёртку.

Становится зябко. По спине бегут мурашки. Тишина режет слух.

Наконец он выдаёт. Подчеркнуто негромко.

— Я ненавидел этот дом. Всё о тебе напоминало. Хотел вещи выбросить, но не решился.

Усмехается. Достает сковородку, щедро наливает масло и бросает овощи, после чего подходит ко мне. Прижимает к столешнице и говорит, словно невзначай.

— По глазам вижу — не веришь. Так сама посмотри.

Тянется к тумбе за моей спиной. Открывает и отходит на один шаг. Внутри — две чашки. Одна черная, а вторая — моя. Из тонкого фарфора с незамысловатыми узорами.

Я хмыкаю — подходит. Как раз в моём вкусе. Видимо, сама выбирала.

Справа — несколько статуэток. Одни девушки на пуантах. Их лица выражают глубокую печаль. Хрупкие тела облачены в белоснежные пачки. Готовы поддаться музыке и взмыть навстречу танцу.

Шмидт следит за моим взглядом и тихо комментирует.

— Ты рассказывала, что в детстве мечтала стать балериной.

Точно. Будучи маленькой, я частенько включала телевизор и могла часами смотреть на грациозных танцовщиц. Меня завораживало их изящество. Покоряла виртуозность. Когда никого не было рядом, я пыталась освоить технику. Делала это тайком — мама не одобряла. Один раз даже чуть не сломала полку. Чудом увернулась.

Проклятье. Как эти воспоминания всплывают в моей голове?

Я встряхиваю волосы и подаюсь вперед. Слева вижу кожаную папку. На корешке — моё имя.

— Что это?

— Досье на тебя, — хрипло отвечает и возвращается к плите.

Я облегченно вздыхаю. Устало облокачиваюсь о стол.

Рядом с ним даже дышать сложно. Давит бешеная энергетика. Рвёт и током пронзает. Стягивает шею жгучей проволокой.

— Зачем тебе это досье?

— Я не мог поверить тебе на слово. После нашей первой встречи сразу же собрал информацию.

Достаёт вторую сковородку и кладёт мясо. Накрывает на стол.

Саркастично продолжает.

— Одного милого личика, полного страха, было недостаточно, чтобы убедить меня в твоей невиновности.

— Тогда почему ты дал мне уйти?

Впиваюсь в него подозрительным взглядом. Он что-то недоговаривает. За версту чую ложь.

— Я хотел, чтобы ты привела меня к главарю. Зачем мне пешка, если я могу поймать всю банду? — пожимает плечами. — Узнал твой адрес и где ты учишься. Стал следить, потом понял, что тебя и правда подставили.

Запинается. На губах проскальзывает наглая ухмылка.

— Ну а дальше…я послал все условности, чтобы сделать тебя своей.

Глушу раздражение. Быстро перевожу тему.

— Я могу посмотреть досье?

Глаза леденеют. От холодного взгляда меня снова потряхивает. Ощутимо так. Будто чёрные зрачки способны сердце выжечь. Проникнуть сквозь кожу и вытрясти из меня всё, что его не устраивает.

— Нет. Ничего интересного не найдешь. Лучше сядь и поешь.

Кладёт огромную порцию овощей и с громким стуком ставит передо мной тарелку. Стоит мне послушно сесть, как он тут же отворачивается. Жарит мясо, всем своим видом выдавая острое нежелание продолжать диалог.

Упрямый. Только дрессировать и умеет. Но я — не животное. Пустыми приказами и командами не обойтись. Повиновения не добиться.

Левой рукой стискиваю тонкую ткань скатерти, а правой беру вилку. Рефлекторно свожу колени, чтобы не дрожать.

Есть не начинаю. Твердо намерена добиться ответов.

— Что с Брайсом? Ты…убил его?

Разглядываю окаменевшую спину и нервно кусаю губы. Мне кажется, что проходит вечность, прежде чем он наконец решает вспомнить о моём существовании.

— Нет. Счастлива?

Сердце из груди выскакивает. Вовсю хлещет стылым морозом.

Злой окрик в тупик вводит — почему он злится?

— Я не успел. Члены «Каморры» слишком рано появились, — недовольно цокает языком и сквозь зубы бросает. — Тебя схватил и дёру дал. В открытой перестрелке могли и задеть. Моя месть не стоит твоей жизни.

Внутри разливается чуждое тепло. Приятное и сладкое, но при этом всё равно горчит.

Сомнений нет — я дорога ему. Но какой ценой обошлась нам эта любовь?

— Потом найду и размажу ублюдка. Если, конечно, Алдо первым его не прибьёт.

Я накалываю на вилку картофель и спрашиваю.

— Почему Дон «Каморры» хочет нас убить?

— Тебе не показалось странным, что он так внезапно решил сделать вас членами своей шайки?

— Не знаю. Я плохо в этом разбираюсь и не знакома с тонкостями…вашей работы.

Гулко сглатываю, поймав тяжёлый взгляд.

— Не равняй нас. Я убиваю только тех, кто заслуживает смерти. И деньги зарабатываю на пушках. Без наркоты и прочей херни.

Садится напротив. Так долго смотрит, что щеки начинают пылать.

Коротко цедит.

— Герра мешает многим. Сам виноват. Из-за уязвленного самолюбия и тупой беспринципности даже не заметил подвоха. Пусть теперь расхлебывает, — задумчиво протягивает. — Проблема в том, что тебя тоже ищут. Так что посидишь здесь. Подождешь, пока я разберусь.

Я открываю рот, чтобы возразить, но Шмидт тут же пресекает попытку.

— Не смей спорить. Второй раз я тебя не потеряю.

Внутри всё клокочет. Тревога душу выворачивает.

— Но вдруг они навредят моим близким?

Рон искривляет губы в насмешливой улыбке и без труда хватает меня за запястье. Придвигает ближе. Хрипло шипит.

— Каким близким? — голос становится низким и рычащим. — Я — твоя семья. Единственная. Забудь уже об остальных.

Злость накатывает с новой силой. Я понимаю, что он ничего мне не сделает, и это быстро развязывает руки.

— Моя мама лежит в больнице. Они запросто могут прийти и избавиться от неё. Или же возьмут в заложники, чтобы на меня выйти.

— И пусть. Одним геморроем меньше, — жестоко отрезает и продолжает есть. Хищное лицо расслаблено. Без единой эмоции.

Будто это не он только что подписал ей приговор.

— Я не могу так. Она — моя мать. Плохая или хорошая — неважно.

— Стоп. Послушай меня. Игры давно кончились. Эти ублюдки по всем без разбору стреляют, — сильнее стискивает кожу. — Не вздумай подставиться. Я тебе запрещаю.

Прошло три дня. Целых три дня я сижу взаперти и медленно схожу с ума. Меня пожирают сомнения — правильно ли я делаю, что подчиняюсь Рону?

Ведь им управляет не только желание меня защитить. Нет. Думаю, это даже не главная причина моего заточения.

Истинный мотив — наказать. Наглядно показать мне, кто здесь хозяин. Сузить пространство лишь до него одного. И тем самым убить на корню любое сопротивление.

Проклятье. Это работает, причем чертовски хорошо.

Гнев проходит. Злость — тоже. Остаётся только рабское смирение.

И вот за это я начинаю презирать саму себя.

Я привыкаю к Шмидту. За неимением альтернатив ищу в нём черты, которые заставили меня полюбить этого жестокого человека. Свыкаюсь с его постоянным присутствием.

Каждую ночь он спит рядом. Так близко, что я задыхаюсь от смятения. Задаюсь вопросом: «Что я творю?», — но ответ повисает в воздухе.

Я ничего не могу с собой поделать. Мне страшно признавать, что когда-то Рон заменял мне весь мир. Я помню это лишь обрывками. Разум закрыт, но сердце…оно продолжает биться в такт с его дыханием. В грубых словах подмечает заботу. Смотрит слепо, опираясь на утраченную память.

Проснувшись сегодня в пустой постели, я не выдержала. Вскочила на ноги, привела себя в порядок и отправилась на его поиски.

Больше нет смысла ждать. Он игнорирует мои вопросы, утаивает ответы и постоянно всё скрывает. Вместо конкретики хватает меня за талию и недвусмысленно намекает на то, что путь к правде лежит через его постель.

В чёрных глазах тлеет неусыпный голод. Сжатые в кулаки руки ясно говорят о том, что контроль — вещь недолговечная.