Цена твоей Любви

А теперь…как я смогу добровольно отдаться ему? Как стерплю болезненные прикосновения, сжигающие душу дотла?

Сглатываю рвущиеся наружу слёзы и открываю дверь. Равнодушно называю водителю адрес, чувствуя жуткую дрожь в коленях. Проклинаю себя всеми матерными словами.

Какого черта я согласилась? Надо было бежать. Бежать без оглядки. Оградиться от жестокого тирана и судорожно менять поезда и самолеты. До тех пор, пока…

Жалко хмыкаю, насмехаясь над своей наивностью. Разве можно сбежать от человека, не знающего границ? Его личность за семью замками. Душа опутана тьмой. Глаза горят обещанием страданий. Сердце безвозвратно чёрное. Никаких правил. Никаких законов.

Он сам себе судья. И по ошибке вписал меня в разряд обвиняемых.

На горизонте появляется огромный дом. Он резко выделяется на фоне остальных. Необъятный, жуткий и полностью застеклённый.

Кем надо быть, чтобы не бояться взломов и проникновений?

Горло схватывает резкий спазм. Сердце колотится, как бешеное, чуя беду. Тупой страх превращается в холодное безразличие.

Пусть возьмёт свою плату и оставит меня в покое.

Жестокий тиран. Зверь. Проклятый ублюдок. Искусный манипулятор, играющий на чужих слабостях.

Я выхожу из машины и нервно одергиваю тонкое платье. Красный атлас облепил кожу и вызывал судорожное желание поежиться. Узкие бретельки так и норовят сползти. Даже в нижнем белье я чувствовала себя более одетой. Плечи оголены, низ едва прикрывает бедра, грудь стянута куском ткани.

Платье говорит само за себя. Буквально кричит: «Возьми меня. Видишь, как доступно тело? Чего ты ждешь? Зубами разорви. Впейся страшным взглядом».

Оно создано не для того, чтобы разгуливать по улицам. Истинная цель — содрать одним касанием. Обнажить в кратчайшие сроки.

Адреналин распространяется по венам и гонит кровь по телу. Каждый шаг — медленная смерть. Дыхание сбивается, стоит мне подойти к двери.

Не успеваю даже постучаться. Тянусь ладонью и наталкиваюсь на пустоту. Стою на месте, онемевшая от ужаса. Пытаюсь прикрыться, но тщетно. Его цепкий, пожирающий душу взгляд уже впился в меня стальным обещанием.

Мужчина резко хватает меня за руку и толкает внутрь. Я нерешительно оглядываюсь, стыдливо закрывая себя ладонями. Рассматриваю высокие потолки, черные обои, мраморный пол и дорогую кожаную мебель с лаковым покрытием с таким усердием, словно не видела ничего прекраснее.

Зато Шмидт с явным удовольствием разглядывает меня. Встает за спиной, обжигая горячим дыханием шею, и с шумом втягивает носом воздух. Грубо хватает меня за талию и разворачивает к себе.

Злится. Бесится, понимая, что подделка всегда останется подделкой. Заменой. Временным развлечением.

Стискивает зубы с такой силой, что мне мерещится их скрежет. Легкая дрожь проходится по телу. Пот прошибает от макушки от пяток, и я с нажимом расслабляюсь. Перевожу дух, облегченно выдыхая про себя: «Не заметил. Значит, не видно».

Я больше часа пыталась замаскировать татуировку, но никакие подручные средства не помогали. Пришлось найти мастера, которая наложила грим на мою спину и полностью скрыла чёрные контуры.

Жаль, что лицо не переделать с такой же легкостью. Если бы я только могла избавиться от собственной внешности, ничего бы не произошло.

Его тяжелый, откровенный взгляд давит и подчиняет. Я боюсь даже дышать. Боюсь, что случайный всхлип станет сигналом для этого тирана. Окончательно сорвет ему крышу.

Мужчина медленно проводит руками по моим плечам. Подхватывает тонкие бретельки и оттягивает ткань в сторону. Держит меня за руки, не позволяя закрыться. Наклоняется и хрипло шипит:

— Тебе нужно больше есть. Остались кожа да кости. На Монике платье сидело гораздо лучше, — губами касается уха, — впрочем, я и костями не побрезгую.

Грубыми ладонями проводит по ногам, слегка обнажая бедра. Низко рычит, хватая меня за волосы:

— Давно надо было отодрать тебя.

Тело немеет от ужаса. Осознание того, что произойдет прямо сейчас, буквально разрывает меня изнутри.

Я отчаянно толкаю его, надеясь на эффект неожиданности, но он слишком крепко стискивает пряди волос и давит на грудную клетку. Даже не пошатнулся. Лишь в глазах мелькнула холодная сталь.

Тогда я покорно замираю и осторожно спрашиваю:

— А как же танец? Ты ведь хотел, чтобы я для тебя станцевала, — голос пропитан мерзкой горечью и слепой мольбой.

— Сегодня без прелюдий, Зверушка, — подается бедрами вперед, демонстрируя своё возбуждение.

Я не успеваю даже вскрикнуть. Неуловимым движением он резко хватает меня за ноги и перекидывает через плечо. Приказывает заткнуться, напоминая об опрометчивом обещании.

И я молчу. Тихо всхлипываю лишь в тот момент, когда Шмидт бросает меня на кровать и ложится сверху. Весом своего тела придавливает к шелковой ткани. Одной ладонью держит руки, а второй задирает платье.

Раздвигает коленки и без предупреждения проводит холодными пальцами по моей плоти. Оттягивает полоску трусов и с силой рвёт их. Глухой треск ткани разрушает тишину.

От его грубых ладоней я почему-то чувствую дикий жар. Озноб проходится по коже, парализует тело и заставляет замолчать. Я прихожу в ужас от ощутимого покалывания внизу живота. Пытаюсь избавиться от нарастающего тепла между ног, но тщетно. Его руки смело трогают и хватают, а губы кусают и обжигают, доводя до аномального приступа лихорадки.

Мужчина хрипло смеется. Чувствует, что тело предает меня, и язвительно скалится:

— Умница. И стоило ли изображать святую невинность? — приподнимает подбородок и впивается в губы требовательным поцелуем. Терзает. Выпивает до дна. Иссушает, выворачивая душу наизнанку.

Щеки горят, как от пощечины. Все силы уходят на то, чтобы не двигаться. Не подаваться навстречу рукам и не захлебываться от бушующих эмоций.

Чертово тело всё помнит, в отличие от трезвого разума.

Огромные ладони сжимают меня, словно стальные обручи. Настойчивые губы заставляют приоткрыть рот.

Он прикусывает меня за верхнюю губу и жестко припечатывает:

— Течешь, как сука. Чего еще можно ждать от шлюхи.

Боль. Обида. Ненависть. Страх. Похоть. Все чувства сплелись, образуя тугой комок смятения.

Если бы ты, Шмидт, знал правду, ты бы называл меня другими словами.

Ты бы сказал: «Любимая», а я бы ответила: «Гори в Аду».

Мерзко. Как же мерзко. Мне нравится всё, что он делает. Лучше бы бил, не щадя, драл до смерти. Опускал плеть на спину, разрезая кожу до мяса. До костей. Впивался в плоть зубами, вырывал слёзы и мольбы о пощаде.

Потому что сейчас мне, как никогда, хочется, чтобы Шмидт не останавливался.

Ненавижу! Ненавижу ублюдка! Каждое прикосновение — жало. Ядовитое и стремительно расползающееся по телу. Чертов мерзавец прекрасно знает, на какие точки следует надавить, чтобы я закричала от страсти.

Тщетно сцепляю зубы, чтобы удержать себя от позорных стонов. Упрямо молчу, совершенно некстати вспоминая слова Джины: «Ненависть гораздо безопаснее его любви».

Не хочу даже представлять. Потому что ненависть Шмидта слишком калечащая. Вряд ли его любовь несёт прикус исцеления.

Тяжелая ладонь ложится на грудь. Холодные пальцы стискивают затвердевший сосок и тут же сменяются горячими губами. Я чувствую силу поджарого тела, но есть кое-что ещё…нечто другое, куда более сильное и идущее изнутри. Оно влечет и держит меня крепче любых цепей.

Он привлекает меня к себе так близко, что не оставляет места даже для вдоха. Требовательно приподнимает за подбородок и впивается в мои губы настойчивым поцелуем. Быстро избавляется от платья.

Охрипшим от возбуждения голосом шепчет:

— Скажи, чего ты хочешь? Хочешь, чтобы я трахнул тебя, как последнюю шлюху?

Его горящий взгляд выворачивает мою душу наизнанку. Руки скользят по лицу, волосам и ключицам. Заставляют растворяться в ласковых прикосновениях с острым привкусом боли.

— Нет. Я не хочу тебя, — тихо выдавливаю.

Прогибаюсь в спине и царапаю его спину. Дыхание обжигает. Дико сохнет во рту.