Страница 29 из 38
Я шёл, смотря на указатели, – их действительно было очень много, – пока не прочёл: «Санбат. 5 километров», и не увидел стрелку, указывающую на юг.
– Пойдём быстрее, – сказал я Ольшанскому.
Ветер дул всё сильнее. Он дул рывками, с короткими промежутками затишья. В один из таких промежутков мы услышали гул самолёта. Я обернулся и увидел «дуглас». Самолёт шёл совсем низко над озером. Над «Дугласом», на значительной высоте, шёл истребитель.
– Один только! – воскликнул Ольшанский, показывая на истребитель. – Обычно сопровождает больше.
Он проявлял чрезвычайную осведомлённость во всех делах. «Дуглас» пролетел над вашими головами, и в этот момент Ольшанский крикнул:
– Смотри! – и схватил меня за руку.
Я посмотрел в сторону, куда показывал Ольшанский. В молочной дымке облаков я увидел медленно плывущие серебристые точки.
– Это «мессеры»! – прошептал Ольшанский.
Я тоже не сомневался в том, что это немцы. Они плыли, то скрываясь в кашице облаков, то появляясь в просветах. Мы внимательно следили за их полётом.
– Они не видят! – воскликнул Ольшанский.
«Дуглас» был уже далеко от нас. Он быстро приближался к едва заметной вдали линии берега.
– Они не видят! – повторил Ольшанский.
В этот момент я заметил, как три плывущих в облаках самолёта резко изменили курс. Где-то захлопали зенитки, и в небе вспыхнули одуванчики разрывов. Но самолёты, круто развернувшись, устремились туда, где только что скрылись из нашего поля зрения «Дуглас» и истребитель. Скоро все они исчезли в туманной дымке.
– Вдогонку пошли, сволочи! – сказал Ольшанский. – Ну, над землёй они чёрта с два его различат. Он над самым лесом полетит. Только бы над озером не догнали. А истребителю достанется.
Мы стояли и смотрели туда, где скрылись самолёты. Вскоре оттуда послышался нарастающий звенящий гул моторов. Затем мы увидели четыре самолёта. Всё стало ясным: немцы атаковали наш истребитель.
Дальнейшее произошло молниеносно. Не было ни карусели воздушного боя с завыванием моторов, ни треска пулемётных очередей. Просто мы услышали резкий пушечный удар, и один из самолётов, в чёрном дыму, ринулся с небосклона. Мы видели, как с каждой секундой уменьшается расстояние между самолётом и льдом, услышали сильный треск взламываемого льда и увидели столб воды, взметнувшийся из провала.
– «Мессер», «мессер»! – уверенно закричал Ольшанский.
Затем самолёты в небе смешались, и я уже не мог отличить немецкий от нашего. Вдруг я увидел, как один из самолётов без дыма, без обычного языка пламени стал медленно планировать.
– Это наш, Ольшанский, наш! – шёпотом сказал я.
Очевидно, у самолёта был повреждён мотор. Немцы прижимали его к озеру, обстреливая из пушек и пулемётов.
Истребитель бесшумно, как планёр, скользнул над озером. Наконец его лыжи коснулись льда, и он замер, белый, почти неразличимый на снегу. Он сел не более чем в ста метрах от нас. Немцы пронеслись над ним с победным воем моторов. Я увидел, как из кабины истребителя выпрыгнул лётчик и бросился под мотор. Мы побежали к нему.
– Ложись! – крикнул Ольшанский.
Я бросился в снег и увидел, как два самолёта, развернувшись, пикировали на беспомощный истребитель. Они на бреющем полёте пронеслись над ним, я услышал пулемётную очередь, увидел столбики снежной пыли и ямки на снегу, похожие на заячий след.
– Они его будут расстреливать, – прошептал Ольшанский.
Самолёты развернулись и снова стали заходить на истребитель. Когда они вторично пронеслись над нами и снежная пыль взвилась совсем рядом, я крикнул:
– К самолёту! – вскочил и побежал.
Ольшанский бежал за мной. Надо было успеть добежать до самолёта, пока немцы не развернутся. Там всё-таки было укрытие. Мы успели. Я добежал первый и с размаху нырнул под мотор. Ольшанский повалился на меня. Лётчик лежал на спине и сжимал в руке наган.
– Полегче, ребята, – прохрипел он.
Мы прижались друг к другу. Пули ударили в металл над нашими головами.
Казалось, что этому не будет конца. Самолёты разворачивались, проносились над нами на бреющем полёте, палили из пулемётов и пушек и поднимали вокруг снежную бурю. И каждый раз, когда они проносились, лётчик произносил только два слова: «Ни черта!»
Потом они улетели. Мы вылезли из-под мотора. Не было ничего более приятного, чем видеть, как удаляются «мессершмитты». Лётчик вылез следом за нами. Меховой комбинезон висел на нём клочьями. Он встал, похлопал рукой по мотору и сказал:
– Ни черта! Выручил. Ленинградская вещь!
– Ранен? – спросил я.
– Ни черта! – хрипло ответил лётчик.
Но я увидел на снегу, там, где он лежал, красное пятно.
– Посмотри получше, – сказал я, – сгоряча не чувствуешь.
Лётчик похлопал себя по груди и по бёдрам.
– Руки есть, ноги тоже есть. И башка есть, – сказал он.
– А кровь откуда? – спросил я, показывая на снег.
– Кровь? – Лётчик посмотрел на снег и повторил растерян но: – Кровь?.. Да, кровь.
Но тут я сам увидел кровь на его валенке. Очевидно, он был ранен в левую ногу.
– Снимай валенок, – сказал я.
– Да ни черта! – махнул рукой лётчик.
– Сейчас – ни черта, а потом – без ноги! – крикнул я. – Садись!
Лётчик сел в снег, и я стал стягивать с него валенок.
– Больно? – спросил я. Мне важно было знать, задета ли кость.
– И ничего не больно, – буркнул лётчик.
В валенке скопилось много запёкшейся крови. Я завернул штанину. Рана была небольшой. Бинт оказался у лётчика в сумке. Я перевязал рану и укутал ногу.
– Теперь пойдём в санбат, – сказал я. – Вдвоём мы тебя доведём. Это рядом. Километра три.
– Никуда я не пойду, – ответил лётчик. – Что вы, в уме – машину бросить? Идите-ка лучше сами, пусть полуторку пришлют да бойцов, охрану поставить.
– Ладно, – сказал я. – Ольшанский останется здесь. – Мефистофель кивнул. – А за тобой приедут через полчаса.
Мы уложили лётчика на снегу под мотором, и я зашагал по направлению к санбату.
Холодный ветер крепчал с каждой минутой, и было трудно устоять на льду.
Я прошёл около километра и увидел полуторку, которая, громыхая цепями, неслась мне навстречу. Когда она была уже близко от меня, я рассмотрел красный крест на переднем стекле. Я поднял руку, и машина, поравнявшись со мной, замедлила ход.