Девчуля для братвы

— Слышал, Рахматулин? — усмехнулся Вольф. — Возможно, для тебя это будет откровением, но не все в этом мире продается и покупается.

— В корне с тобой не согласен, Волк. У всего есть цена. Главное только правильно ее назвать.

Ильяс поднялся. Окинул меня взглядом темных глаз, под которым я почувствовала себя голой. Впрочем, почти так оно и было — я до сих пор стояла в полотенце.

— Спасибо за радушный прием, Волк. А тебе спасибо за стриптиз… Ульяна. У тебя классно получилось. Естественно. Обязательно увидимся еще. Будь здоров, волчара. И внимателен.

Но, судя по глазам, Ильяс скорее пожелал бы Вольфу долгой и мучительной смерти.

Глава 18

Когда Ильяс удалился, мне показалось, что напряжение спало. Во всяком случае, Вольф перестал смотреть, как волк, готовый насмерть загрызть врага.

Я никогда не была особо любопытной, не совала нос не в свои дела. Но поневоле мне стало интересно.

Почему эти двое терпеть не могут друг друга? Вернее, не так. Не просто терпеть не могут — ненавидят! И то, что они так спокойно разговаривают между собой, лишь сильнее это подчеркивает. Лишь ярче высвечивает самую настоящую убийственную ненависть.

— Этот Ильяс… Кто он такой?

Я чувствовала, что ответа на свой вопрос не получу. Но удержаться от него не могла.

— Мы вместе выросли, — отозвался Вольф. — Почти что мой названный брат.

Абсолютно без каких-либо эмоций.

— Для брата он не выглядел особо дружелюбным, — пробормотала я.

Обращалась я не к нему. Просто мысль вслух.

— Со мной — да. В отличие от тебя.

Его взгляд снова стал физически, ощутимо тяжелым. Я думала, что атмосфера хоть немного разрядилась, но, кажется, я сильно ошибалась.

— Я бы так не сказала! — выпалила я. — Ваш брат назвал меня продажной девушкой! Причем не один раз!

— Поверь, для такого подонка, как он, Ильяс удивительно хорошо о тебе отозвался, Ульяна.

Я нахмурилась, и вдруг поймала себя на мысли, что в устах этого жесткого человека мое имя прозвучало неожиданно мягко и напевно. Как музыка.

Меня редко кто называл полным именем. Вернее, вообще никто. Всё Улька да Улька. Глеб в последнее время называл Улиточкой вместо Бэби. Он вообще мастер придумывать прозвища. Мне страшно это нравилось — казалось таким оригинальным и милым.

Но сейчас вспоминать про Улиточку почему-то было противно.

Вольф откинулся в кресле, не сводя с меня пристального взгляда. И тут я некстати вспомнила, что стою в дверях босиком и замотанная в черное полотенце. Конечно, оно было очень большим и мягким, но под ним на мне ничего не было.

Совершенно ничего.

Я и рада бы была натянуть свое нижнее белье, чтоб не разгуливать по его дому без оного. Но дело в том, что пока что я мылась в душе, то постирала свои трусики и бюстгальтер. А потом аккуратненько повесила сушиться в самый низ сушилки, прикрыв свисающим с нее полотенцем, тоже черным.

Вот что мне еще было с ним делать?! Бросить в корзину для грязного белья?

Авось, он не заметит.

Как же все это глупо!

Глупо и неправильно. Я в чужой квартире, с чужим мужчиной, от которого полностью завишу.

Стою перед ним, практически обнаженная, и не могу сдвинуться с места — как кролик перед удавом.

А он смотрит так, что дрожат коленки. Ни один мужчина на меня никогда так не смотрел. Никогда.

— Так что там Рахматулин болтал про стриптиз? — вкрадчиво поинтересовался Вольф.

Он поднялся. Медленно надвигался на меня.

Так же медленно я отступала назад.

— Разумеется, никакого стриптиза не было, — прошептала. — Что за глупости?

Но дальше отступать было некуда — я уперлась бедром в каменную столешницу большой черной кухни.

— Ты должна держаться от него подальше, — проговорил он, подходя ко мне ближе.

Еще несколько шагов, о господи!

— Почему вы указываете мне, что я должна делать? — воскликнула я.

— Потому что я так хочу. И потому, что это в твоих интересах, малышка.

— Не подходите!

Бесполезно. Вольф прямо передо мной. Слишком близко.

Глупая. А чего ты хотела? Такие, как он, не отступают. Всегда получают то, чего хотят.

Я здесь. С ним. Неужели есть хоть какая-то надежда, что после всех моих просьб, мольб, которые были совершенно бесполезными, он запросто возьмет и отпустит?

Неужели он… Он… Меня…

— И что ты сделаешь? — он положил руки мне на талию. — Расскажи, мне правда интересно.

— Закричу! — выпалила, попытавшись выкрутиться из железного захвата.

Получалось, правда, плоховато. Стоит мне сильнее пошевелиться — и проклятое полотенце снова упадет.

— Это вряд ли, — усмехнулся Вольф и закрыл мне рот поцелуем.

Его губы были горячими и требовательными, а я уворачивалась и нечленораздельно мычала, что я протестую. Протестую! Не хочу! Но он положил тяжелую руку на мой затылок — не давал отстранится. Сил, чтобы выразить свой протест в разговорной форме, у меня не осталось. Он всецело завладел моими губами и ртом.

Внезапно на меня нахлынули воспоминания о его прошлых поцелуях. Тогда, три года назад, в заброшенном доме…

Глеб никогда не целовал меня с такой страстью. В его поцелуях было много нежности — фальшивой, показушной нежности, как я сейчас понимаю.

Глеб. Мой бессовестный муж.

Считал меня недалекой и совершенно несексуальной деревенской матрешкой, да?! А сам в это время развлекался со своими богемными любовницами? Не поведя бровью, отдал меня бандитам? Думаешь, меня пропустили по кругу, и сейчас я, истерзанная и затравленная, рыдаю где-то в углу?

Черта с два тебе, Глеб!

Волна ненависти ударила штормовой волной, и я ответила на поцелуй Вольфа. Как так получилось — не поняла сама. Я не хотела, чтобы он целовал меня.

Отторжение.

Но в то же время любопытство. И очень, очень много злости. Наверное, и на саму себя в том числе. Что столько лет позволяла себя обманывать. Жила в каком-то вакууме. В розовом придуманном мирке с пони и единорогами.

Глебушка самый лучший! Глебушка мой нареченный! Ничто и никогда не разлучит нас!

Ничто и никогда — конечно. Ну да.

Сказки! Все, что было в моей жизни — глупые, нелепые, бессмысленные сказки… Но то, что между нами сейчас происходит — тоже…

Я опомнилась, когда его тяжелая рука легла на мое колено. Скользнула вверх по моей обнаженной коже, задирая махровую ткань полотенца.

Что-то неправильное происходит.

Я этого не хочу! Того, куда все это может зайти…

Пытаюсь отстраниться. Вырваться. Это уже серьезно. А он сжимает меня в своих объятиях все крепче.

Никогда не сталкивалась с таким напором мужчины. Глеб был мягким, интеллигентным… Почему я постоянно сравниваю? Может быть, потому что не знала иного… Не знала другого мужчины, кроме Глеба. Во всяком случае, таким он хотел казаться — обаятельным и хорошим. И у него это получалось. Вольф — полная его противоположность.

Хищник и его жертва. А я не хочу больше быть его жертвой!

Ему меня не получить!

Наугад шарю рукой по столешнице за моей спиной. Пальцы скользят по гладкому мрамору и натыкаются на что-то холодное.

Тяжелая металлическая рукоятка кухонного ножа сама собой ложится в ладонь.

Что, Улька, струсишь? Не получится? Не сможешь?

И я снова, как наяву, вижу перед собой лицо Глеба, искривившееся в некрасивую гримасу. Слышу все те злобные и обидные слова, которые он мне выкрикивал.

А затем заношу руку с ножом для удара. Как будто в состоянии аффекта. Как будто это не я, а какая-то совершенно другая, незнакомая мне девушка.

Отчаявшаяся, беззащитная девушка, которой так больно, одиноко и страшно. Которая хочет хоть как-то себя защитить.

Которая хочет отомстить за то, что с ней сделали.

Разумеется, я — это я, и даже в этом не изменяю себе. Получается у меня настолько неловко, что это и нападением назвать-то смешно.

Острое лезвие прямо между нами. Упирается ему прямо в грудь. Зажато в моей руке и рука эта дрожит.