Кризис доверия

Глава 4

Комнатушка показалась пыточной, хотя никаких зловещих приспособлений не бросалось в глаза. Та же кровать, те же приборы, и… фанга, привязанная к каталке широкими лентами-ремнями. Наверняка не обычными, а с примесью серебра. Она находилась в сознании, но в явно невменяемом состоянии. Огромные зеленые глаза с расширенными, словно у кошки, зрачками смотрели на Кира в упор. Взгляд переполнял ужас, и именно потому Киру было настолько не по себе: эмоции фанги вливались в него, били по восприятию, и не замечать их не хватало никакой силы воли. Короткие светлые волосы стояли дыбом, утонченные черты лица заострились, казалось, длинная цыплячья шея сейчас переломится под напором вздувшихся вен. А еще Кир смотрел на угловатое бледное тельце и понимал: фанге от силы шестнадцать. Она ребенок даже по законодательству людей, а для фангов — вообще младенец, и если Кир не спасет ее, то не простит себя никогда. Плевать на чиновников и собственное начальство, в бездну всех фангов с их Арх-Ри, прайдами, договорами — они ничто в сравнении с собственной совестью. Совестью, вполне способной загрызть насмерть, потому что нельзя бросать в беде детей.

— Кто вы такой?! — раздалось визгливо-истеричное настолько же, насколько возмущенное и капризное. — Вы не должны здесь находиться!

Раньше Киру казались донельзя странными люди, выдающие в неожиданных ситуациях совсем, казалось бы, дикие реакции, как вот эта окликнувшая его медсестра, потом привык. У дуры в белом халате в палате рядом с явно незаконно удерживаемой фангой находился мужик с оружием наперевес и в броне полицейского образца. Здесь и до тупицы дошло бы, что разрешения здесь быть Кир ни у кого не спрашивал. Но нет, дура стояла, уперев кулаки в бока, хмурила ниточки бровей и намеревалась выставить его вон.

Для острастки Кир показал ей пистолет.

— Ой! — похоже, она начала соображать и даже от страха раскокала дорогущую ампулу, которую до того держала, с препаратом, способным свалить даже сильного фанга, а девчонку сразу отправить на грань существования. — Какой большой!

Кир чуть не подавился воздухом от такого возгласа, скорее подходящего к какой-нибудь порнухе, нежели к ситуации. К счастью, следующий возглас медсестры кое-как примирил его с действительностью.

— Ох, Вениамин Петрович, какой же вы шутник! И затейник знатный. Я ж чуть не напугалася вся.

Кир поднес палец к забралу шлема, остановив примерно на уровне рта, и понизив голос до шепота, произнес:

— Тсс, тихо.

— И голос даже изменили! Ай, шалунишка!

Кир едва сдержался, чтобы не выругаться. С другой стороны, ситуация явно развивалась по лучшему для него сценарию. Если бы дура «напугалася вся», могла бы заорать, а то и вытворить еще какую глупость.

— Все-все, подчиняюсь, повелитель мой!

В подтверждение очередного возгласа она закивала, словно китайский болванчик, и икнула, прикрыв ладонью рот. Пышногрудая, загорелая. Наверняка, после отпуска на каких-нибудь островах в теплых водах. Не лишенная привлекательности, накрашенная не вульгарно, из-под халата выглядывало платье, явно купленное не в магазине эконом-класса. Если бы не выщипанные почти полностью брови — вполне неплоха. Правда, возраст отсутствовал, отчего женщина воспринималась манекеном в витрине модного бутика. Кир смотрел на нее и ничего иного не думал, кроме: «Тварь».

Скорее всего, он снова ловил эмоции фанги, но в данном конкретном случае готов был согласиться с ними. Уверен, он и без вмешательства эмпата не ощутил бы ни малейшего сочувствия или симпатии к убийце в медицинском халате.

— Я… я здесь случайно, — залепетала она. — Вы обязаны поверить мне, офицер!

Кир скрестил руки на груди. Сильно хотелось ответить в стиле Станиславского, но он опасался выдать себя. Вдруг у этого Вениамина Петровича имелись языковые особенности: присказки, характерные лишь для него словечки, заикался он, шепелявил, говорил с акцентом?

— Ах так?! — Медсестра фыркнула, сняла маску, демонстрируя до уродства перекаченные губы и заулыбалась.

Кир искренне пожелал ей оказаться в лапах какого-нибудь упыря и вытащил наручники.

— Но… не прямо же сейчас?! Я думала после работы.

Кир погрозил ей пистолетом.

— Ох, ну ладно-ладно, — проронила она, подойдя к кушетке и призывно выгнулась. — Умеете вы уговаривать.

— Нет! — получилось сипло и хрипло. Но, вероятно, Вениамин Петрович именно так и говорил, раз медсестра не удивилась.

Она, похоже, вообще приняла такой голос за демонстрацию страсти, залепетав:

— Я тоже вас хочу!

И попыталась пристроиться на кушетке рядом с фангой.

— Не смей…

— Да она ж не помешает. Пусть позавидует напоследок, — медсестра кинула взгляд на пленницу и пожала плечами. — Ее сокамерник того. Значит, и этой недолго осталось.

Кир сжал кулак, стиснул челюсти, едва не заскрипев зубами, и указал на стоящий у окна стул.

— Ах, шутник! Ну, ладно. — Она неуклюже слезла с кушетки, прошла к окну, призывно виляя бедрами, уселась на стул, раздвинув ноги, руки спустила вдоль тела, голову запрокинула. — Вся ваша!

Это Киру и требовалось, правда несколько в ином ключе, чем хотела бы она. С лязгом захлопнулись наручники. Нашедшийся на тумбочке рулон широкого пластыря оказался как нельзя кстати. Не скотч и не изолента, но заткнуть рот и примотать к спинке стула хватило. Медсестра поначалу и не думала сопротивляться, а потом стало поздно.

— Фух… — Кир снял шлем, стер с лица липкий пот. — Жарко здесь.

Осознав ошибку, медсестра захлопала на него ресницами, попробовала что-то промычать, да куда там!

«Нет, — подумал Кир, — никакой фанг на эту дуру даже не посмотрит: во-первых, со вкусом у них все отлично, а во-вторых, они обсиликоненных не жрут».

— Прости, пришлось посмотреть спектакль, — обратился он к плененной фанге.

Почему-то Кир был уверен, что должен с ней заговорить. Неважно, о чем. А хотя бы и извиниться. Вряд ли она в восторге от увиденного. Фанги, конечно, кровопийцы еще те, но к вопросам взаимоотношений между полами относятся неожиданно трепетно, причем не различают разницы между собой и людьми.

— Ничего… — шелестящий и вместе с тем звонкий голос пронесся по палате невесомым дуновением.

Говорила ли фанга на самом деле, прозвучало ли слово внутри головы — Кир не сумел бы ответить. Да и неважно это было.

— Сейчас помогу, — пообещал он, подошел, достал нож и, уже занеся руку над ремнями, застыл, ругая себя на чем свет стоит.

«Так и совершаются роковые ошибки», — подумал он.

Освобождение измученной, сильно обескровленной фанги тянуло даже не на ошибку, а на попытку суицида. Вот только не оставлять же ее так?..

Она потеряла сознание раньше, чем Кир придумал, как следует поступить, оставила в недоумении и немало обеспокоенным. Никогда Кир не слышал о том, чтобы фанги падали в обморок, обессилев. Если забить их до полусмерти, ранить или вколоть нечто убойное — да, но фанге вколоть как раз не успели.

— Ладно, допустим, ты сейчас не очнешься и не покусаешь меня за все хорошее и плохое, — Кир нервно усмехнулся, уж больно двусмысленной показалась фраза; вдохнул, медленно выпустил воздух из легких, стараясь успокоиться. Инстинкты орали благим матом, выпускать из клетки тигрицу отчаянно не хотелось. Разум тоже кричал, что в такие моменты ни один хищник не посчитается с принципом добровольности, прописанным в договоре. И только совесть и восьмое чувство нашептывали — не нападет.

Ремни разрезались с хлопком. Фанга в себя не пришла, хотя Кир ждал именно этого. А потом он поступил еще более глупо: стащил ее с постели, завернув в простыню, словно древнегреческую богиню. Или, скорее, нимфу: тонкую, хрупкую. Поднял ее на руки, совершенно не думая об инстинктах, присущих любым живым существам, весе брони и ожерелье, охраняющем шею.

Желание жить — основной из инстинктов, значит, фанга просто обязана попробовать укусить.

И она попыталась: не открывая глаз, трогательно потыкалась губами Киру в ключицу, вызвав умиление, а не страх и не гнев.