Страница 1 из 5

Автоматизация и будущее работы

Бенанав Аарон

Аарон Бенанав

First published by Verso 2020

Предисловие

Интернет, смартфоны и социальные медиа существенно изменили способ нашего взаимодействия друг с другом и познания мира. Что произойдет, если эти цифровые технологии сойдут с экрана и все в большей степени станут интегрироваться в физический мир вокруг нас? Передовая промышленная робототехника, беспилотные легковые автомобили и грузовики, интеллектуальные устройства скрининга онкологических заболеваний – все это будто бы предвещает мир комфорта, но при этом вселяет в нас беспокойство. Чем в конечном итоге будут заниматься люди в преимущественно автоматизированном будущем? Удастся ли нам адаптировать наши институты, чтобы осуществить мечту о человеческой свободе, наступлению которой могла бы поспособствовать новая эпоха интеллектуальных машин? Или же эта мечта обернется кошмаром массовой технологической безработицы?

В двух своих статьях, опубликованных в New Left Review в 2019 году, я дал качественные определения нового дискурса автоматизации, с которым выступают и либеральные, и правые, и левые исследователи. Поднимая такие вопросы, теоретики автоматизации приходят к провокационному выводу: впереди нас ждет массовая технологическая безработица, и справиться с ней можно лишь с помощью предоставления всеобщего базового дохода, поскольку значительные группы людей утратят возможность получать заработную плату, необходимую им для выживания.

В этой книге говорится о том, что сегодняшняя новая волна дискурса автоматизации является ответом на реальную тенденцию, которая разворачивается по всему миру: рабочих мест попросту недостаточно для слишком большого количества людей. Эта хроническая нехватка спроса на труд проявляется в таких экономических трендах, как выход экономик из рецессии без создания рабочих мест, отсутствие роста заработных плат и чрезвычайно распространенное отсутствие гарантий занятости. Эта же тенденция заметна и в политических явлениях, катализатором для которых выступает растущее неравенство: популизм, плутократия и подъем новой, оторванной от государственных юрисдикций цифровой элиты. Последняя больше озабочена тем, как бы скрыться на ракетах, направляющихся на Марс, нежели улучшением экономического положения той цифровой черни, которая будет брошена на произвол судьбы на пылающей планете Земля.

Легко поверить, что теоретики автоматизации, должно быть, правы, если одной рукой указать на бездомные и безработные массы в калифорнийском Окленде, а другой – на расположенное всего в нескольких милях производство компании Tesla во Фримонте, укомплектованное роботами. Однако предлагаемая теоретиками автоматизации гипотеза: неудержимые технологические изменения уничтожают рабочие места – попросту лжива. В Соединенных Штатах и ЕС, а в еще большей степени в таких странах, как ЮАР, Индия и Бразилия, действительно существует устойчивая нехватка спроса на труд, однако ее причина едва ли не полностью противоположна той, которую называют теоретики автоматизации.

В действительности темпы роста производительности труда замедляются, а не ускоряются. Это обстоятельство должно было увеличивать спрос на труд, за исключением того случая, когда снижение производительности затмевала другая, еще более знаменательная тенденция. В рамках той модели, которую исходно анализировал марксистский экономический историк Роберт Бреннер, назвавший ее «долгим спадом», а в дальнейшем мейнстримные экономисты дали ей определения «долгосрочной стагнации» или «японизации», темпы роста экономик все больше замедляются. В чем причина этого? На протяжении десятилетий существования избыточных индустриальных мощностей механизм промышленного роста был уничтожен, но никаких альтернатив ему обнаружено не было – и в наименьшей степени эти альтернативы могли заключаться в тех медленно растущих и обладающих низкой производительностью видах деятельности, которые в массе своей формируют сектор услуг.

Вместе с замедлением экономического роста происходит и замедление темпов создания рабочих мест – именно это обстоятельство, а не спровоцированное технологиями уничтожение рабочих мест и угнетало глобальный спрос на труд. Наденьте дающие реальный взгляд на мир очки из фильма Джона Карпентера «Чужие среди нас», благодаря которым его герой мог видеть правду, скрывающуюся за рекламой, и вы легко обнаружите не мир сверкающих новых автоматизированных фабрик и играющих в пинг-понг роботов для массовых потребителей, а мир рушащейся инфраструктуры, мир переживших деиндустриализацию городов, обездоленного младшего медперсонала и получающих мизерную зарплату специалистов по продажам, а заодно и огромный объем финансиализированного капитала, которому остается все меньше мест для собственного инвестирования.

Правительства потратили почти полвека в попытках оживить стагнирующие экономики, навязывая своим гражданам драконовскую политику жесткой экономии, недофинансируя школы, больницы, сети общественного транспорта и программы социального обеспечения. Одновременно государства, компании и домохозяйства благодаря сверхнизким процентным ставкам набрали рекордные объемы долга. Это делалось не для того, чтобы инвестировать в наше цифровое будущее, как предрекал в разгар высокотехнологичного «пузыря» конца 1990-х годов тогдашний председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен. Совсем наоборот: компании закладывали свои активы, чтобы расплатиться с акционерами, тогда как небогатые домохозяйства брали кредиты, чтобы свести концы с концами.

В силу этих тенденций мировая экономика оказалась в невероятно плачевном состоянии в тот момент, когда она столкнулась с одним из величайших вызовов для себя – коронавирусной рецессией. Полуразрушенные системы здравоохранения оказались переполнены пациентами, закрытые школы прекратили обеспечивать многим детям жизненно важные источники базового питания, а их родителям – столь необходимый присмотр за детьми. Обремененные крупными долгами компании наблюдали, как котировки их акций стремительно падали (по меньшей мере первоначально) до уровней, невиданных со времен Великой депрессии. Показатели безработицы существенно выросли во всем мире, а в Соединенных Штатах они достигли космического уровня, в результате чего значительные группы людей оказались не в состоянии платить за еду, медицинский уход или жилье. Несмотря на масштабные монетарные и фискальные стимулы, слабые экономики едва ли быстро оправятся от шока. Не сложно понять, что в долгосрочной перспективе коронавирусная рецессия ускорит давно уже разворачивающиеся тенденции к нарастанию экономической нестабильности и неравенства.

Именно по этой причине столь важно осмыслить сегодняшний дискурс автоматизации. Ее теоретики предлагают утопический ответ нашему антиутопическому миру. Снимите дающие реальную картину очки из фильма «Чужие среди нас» и вернитесь ненадолго в мир фантазии, в котором обитают эти авторы. В этом мире все мы работаем меньше (как и жертвы нынешней рецессии), однако нам доступно все, что нужно для полноценной жизни; мы проводим больше времени с семьями (но не потому, что нам навязана изоляция); пожилые люди бегают трусцой по паркам в роботизированных спортивных костюмах (а не умирают на больничных койках); воздух же очищен от смога, поскольку мы стремительно перемещаемся в мир возобновляемой энергии (а не потому, что заводы были закрыты, а люди больше не ездят за рулем). За исключением роботизированных спортивных костюмов, все это возможно сейчас – если мы будем за это бороться. Мы уже можем прийти к миру постдефицита (post-scarcity world)[1], к которому призывают теоретики автоматизации, даже если автоматизация производства окажется невозможной.

Мой интерес к этой теме родился из двух отдельных источников, один из которых относится к довольно далекому прошлому, а другой является сравнительно недавним. Как и многие теоретики автоматизации, я вырос в 1980–1990-х годах на научно-фантастических романах и сериале «Звездный путь: Следующее поколение», в котором космические путешественники-коммунисты бороздили галактику. Мой отец, вдохновлявший эти интересы, сам был исследователем в сфере автоматизации. Подобно многим своим сверстникам, он бросил академическую карьеру, чтобы испытать удачу в культуре стартапов 1990-х годов. В те времена кое-кто заработал много денег, но куда большему количеству людей это не удалось: большинство интернет-стартапов прогорели, а их вымотанным разработчикам мало что осталось предъявить взамен своих усилий. В университетские годы я каждое лето стажировался в разных компаниях моего отца, занимаясь написанием кода на HTML и JavaScript, и в итоге решил, что в цифровой экономике мне мало что светит. Поэтому я приступил к изучению истории экономического роста и безработицы – этих двигателей-близнецов процветания и нестабильности в современной экономике.

На русский язык термин post-scarcity, обозначающий гипотетическую ситуацию, когда необходимые людям товары и услуги производятся в большом изобилии и могут быть доступны всем очень дешево или даже бесплатно, уже вполне традиционно переводится как «постдефицит». В то же время он отсылает к мейнстримной (маржиналистской) экономической теории, в которой рыночная цена того или иного товара предопределяется его редкостью (scarcity) – именно этот вариант перевода, как правило, используется в российских изданиях работ Альфреда Маршалла и других экономистов-маржиналистов. Современная традиция использования экономистами и социологами термина post-scarcity восходит к выпущенной в 1971 году работе американского социального теоретика Мюррея Букчина «Постдефицитный анархизм» (PostScarcity Anarchism), хотя корни этой традиции современными авторами прослеживаются вплоть до «Утопии» Томаса Мора (см. главу 6 настоящей книги). – Прим. пер.