Страница 2 из 60
Бревно качнулось под чужим телом. Кто-то сел рядом с Фьольвиром, задержал ладонь на вычищенной от коры желтой поверхности.
— Серьезно?
Кажется, неведомый доброхот даже наклонился, пытаясь заглянуть Фьольвиру в глаза. Ох, это было нелегко. Фьольвир устал смотреть на залив и, поникнув головой, предпочел заливу землю под носом. Тем более, что на нее так интересно стекало красное. Кап-кап, кап-кап-кап.
— Нет, так не годится, — огорченно сказал доброхот.
Фьольвир почувствовал, как его вместе с болью вздергивают вверх, и закричал. Крик этот, не человеческий даже, а звериный, не произвел, впрочем, на незнакомца никакого впечатления, поскольку он продолжил свои манипуляции — усадил Фьольвира на бревно, подпер плечом, а затем, словно искусный изувер, в два движения сделал боль еще больше, еще острее. Фьольвир вздернулся, но уже не закричал, а захрипел, уткнувшись невидящим взглядом в серое, накрытое тонкими облаками небо.
— Ну-ну-ну, — посочувствовал доброхот.
Он наклонил Фьольвира вперед, обдирая ему рубаху на спине. Ткань трещала, словно приросла к коже. И сходила также, как кожа, цепляясь за тело до последнего. Фьольвир кашлял и плевался кровью, не имея сил освободиться. Горячая ладонь незнакомца легла между лопаток.
— Я… я тебя… — выдохнул Фьольвир, плавая в красном тумане.
Доброхот фыркнул.
— Убьешь? Ты хочешь сказать: убьешь? Ты и так одной ногой в лодке, арнасон, но нет, ты грозишь мне убийством. А я думал, вы — мирный народ.
— Мы — мирный…
Фьольвир закричал, заперхал снова, когда чужая ладонь раскалилась, будто железо в кузнечном горне, и полезла внутрь его. Он почувствовал палец, принявшийся копошиться под лопаткой.
— О, боги!
— Нет богов, — сказал доброхот.
Но, помедлив, палец из Фьольвира убрал. Стало легче. Фьольвир втянул в себя стылый, сладкий воздух. Незнакомец стряхнул руку и вытер черные и красные пальцы о его штаны.
— Здесь, пожалуй, все. Ну-ка.
Фьольвира опрокинуло навзничь, на чужое колено. Доброхот вылепился из кровавого марева высокой, косматой фигурой с неясным пятном лица.
— Что у тебя здесь?
Рубаха окончательно сползла с Фьольвира, грязной тряпкой канула во мглу. Горячие пальцы протанцевали по груди к животу.
— О, да тут хуже, чем я думал, — сказал незнакомец. — На-ка, зажми, арнасон.
В зубы Фьольвиру ткнулась палка. Она была горьковата, на язык попала земля, но сплевывать было некогда. Фьольвир стиснул челюсти.
— Готов? — спросил, заглянув в него, незнакомец.
Фьольвир моргнул, так и не разобрав чужого лица.
Несколько мгновений неведомый доброхот примерялся, дышал. Ожидание было хуже боли. Приподняв в нетерпении голову, Фьольвир увидел, что правый бок у него отвернут широким мясным лоскутом, измазан в земле, а из дыры, поплевывающей кровью, выпирает сизая, сопливая требуха.
— Лежи.
Незнакомец надавил Фьольвиру на лоб ладонью.
— Ф-фы! — выдохнул сквозь палку тот.
Косматая голова качнулась.
— Чудо, что ты еще жив, арнасон. А теперь — терпи.
Чужая рука забралась Фьольвиру в нутро, и он засучил ногами. Палка похрустывала в зубах, теряя кору. В глазах вспыхивало небо. Толстый пес Гайво добрался до требухи и теперь с ворчанием тянул ее наружу. Фьольвир потянулся его отогнать, но незнакомец, навалившись, закрыл путь руке.
— Терпи, арнасон!
Фьольвир зашипел.
— Это хорошо, — заговорил незнакомец. — Боль — это жизнь.
Наверное, он мог бы через рану добраться до сердца Фьольвира и сжать его в своих пальцах, чтобы оно лопнуло и захлебнулось кровью. Фьольвир, честное слово, был бы не против. Не человек, а сама боль некоторое время таращилась и грызла дерево, силилась выйти слюной и криком, разливалась, как вода для лодки.
В лодку — маленький бы шажок…
— Куда?
Шлепок по щеке вернул Фьольвира из тьмы. Незнакомец навис снова, вытирая руки о тряпку. Несколько мгновений он боролся с Фьольвиром, как с непослушным псом, заставляя его отдать палку, потом, держа за нижнюю челюсть, влил ему какую-то темную жидкость из жестяного сосудика. Капли защипали язык.
Спустя миг Фьольвиру показалось, что, несмотря на цвет напитка, неведомый доброхот поделился с ним жидким огнем. Тот колюче протек в горло и пожаром вспыхнул в животе. Все, что еще оставалось внутри нетронутым, словно съежилось, обуглилось и спеклось. Возможно, Фьольвир вместе с криком, как вахен, смог бы изрыгнуть пламя, но незнакомец не дал ему этого, зажал рот ладонью.
— Тише, тише, — прошипел он. — Сейчас пройдет.
И был прав — огонь утих. Фьольвир дернулся раз, другой и затих сам. Сонная слабость растеклась по телу.
— Хорошо, — оценил его состояние незнакомец. — Теперь давай так.
Он, подвинув, расположил Фьольвира вдоль бревна, смахнул грязь и землю с его груди, несколько мгновений разглядывал, словно к чему-то примеряясь, и вдруг пропал. Ни шороха шагов, ни голоса, ни иных звуков.
Только небо и осталось.
Фьольвир лежал, не в силах пошевелиться.
Среди жителей побережья ходили страшные истории о макафиках, темных слугах Хэнсуйерно, которые любили делать из людей, попадающихся им на пути, покорных, могучих и бесчувственных помощников. Такому макафику было достаточно взять горсть земли, плюнуть на нее и поместить человеку в живот. Или подмешать в пищу. Съел ложку — и все, ходишь потом за макафиком, таскаешь все его припасы, сторожишь сон и гниешь заживо, пока он не посчитает, что ты износился, и не подберет себе нового спутника. Правда, и стрела тебя не берет, и меч вреда не причиняет.
Может, и с ним так? Свистнет сейчас незнакомец, и он встанет, несмотря на свои раны, и потащится безропотной тенью, куда укажут. В бурелом, на скалы, на морское дно. Скорее всего, и помнить не будет ни про кааряйнов, ни про двадцать шесть лет своей жизни, ни про…
Хейвиске!
Как же это? Почему он о ней забыл? Фьольвир попытался подняться и не смог. Не было сил. Хейвиске!
Он заплакал.
— Хефф… — шлепнули непослушные губы.
Серьезная и смешная в своей серьезности девчонка с вечно опущенным к земле лицом. Лет в семь или восемь он смеялся над ней вместе со всеми. В десять — влюбился. В пятнадцать — защищал ее, не давая спуску никому из сверстников. Очертя голову, бросался на пятерых, шестерых, едва кто-то из них позволял короткую уничижительную реплику в ее сторону. Бойтесь Фьольвира, сына Магнира, Маттиорайса!
Через год все знали, что он возьмет ее в жены.
Но еще пять лет он с отцом потом ходил в далекие земли, чтобы накопить на эйке, выкуп Хейвиске из общего дома. Торговал пушниной, лесом и медом, служил разным людям, защищал от нечисти, что плодили в подземном мире Хэнсуйерно и Оккима-Лаити, плавал ватангером в Дикие края.
Мало кто видел улыбку Хейвиске. Фьольвир видел! И смех ее слышал, тихий, счастливый смех. Волосы ее пахли луговыми цветами, губы были сладкие, как лесные ягоды. Когда ему исполнилось двадцать два года, Фьольвир выкупил Хейвиске и привел в родительский дом. И почти сразу стал строить дом отдельный, там, где от леса очистили часть земли и поставили частокол. Аттитойне благословил их перед самым своим исчезновением. Фьольвир помнил его тяжелую, волосатую лапу у себя на макушке и одобрительное рычание.
Как они плясали потом!
Где же она, где его Хейвиске? Удар мечом, хохот кааряйна. Была ли там, в коротких вспышках сознания, Хейвиске?
Он не помнил.
Фьольвир выдохнул и попробовал подняться на бревне. Где этот доброхот, помощник, макафик? Неужели так и бросил его? Подлатал, набил живот землей и исчез? Разве так делают?
— Й-а…
Он с трудом вытолкнул звук. Тело наконец послушалось, приподняло его вверх. И тут же он увидел, как навстречу ему летит сверкающий, серебристый ком.
Пуф-ф!
Вода разбилась о грудь, о лицо Фьольвира, рассыпалась брызгами. Он задохнулся от неожиданности и холода. Уверенные, твердые руки уложили его обратно на бревно.
— Спуск у вас к воде далековато, — услышал Фьольвир голос незнакомца. — Пока спустишься, пока поднимешься. Пока ведро найдешь. Тряпку вот чистую еще подобрал.