Китай

Шижун промолчал. Они оба знали, что именно благодаря стараниям Вона он овладел кантонским диалектом, родным для слуги. Сначала молодой чиновник ради забавы перенимал у Вона некоторые обиходные выражения, но вскоре обнаружил, что кантонский – практически другой язык. В нем больше тонов, чем в его родном мандаринском диалекте[5]. У Шижуна был хороший слух, и за пару лет, болтая каждый день с Воном, он начал свободно изъясняться на кантонском. Его отец, бывший невысокого мнения о южанах, с иронией отнесся к подобному достижению, однако допустил, что в один прекрасный день знания могут все же пригодиться. А господин Вэнь наставлял его: «Не гнушайтесь кантонского, юноша. В нем сохранилось множество древних слов, утраченных в мандаринском, на котором мы говорим».

Вон пристально глядел на Шижуна, всем своим видом поторапливая:

– Господин Вэнь говорит, что второго такого шанса на вашу долю не выпадет.

Цзян Шижун посмотрел на красное солнце и покачал головой с несчастным видом.

– Я знаю, – тихо сказал он.

В течение минуты ни один из них не двигался. Затем, с тяжелым сердцем, молодой человек молча развернул лошадь и направился обратно в Пекин.

К концу той ночи в пятистах милях от них, на прибрежных территориях к западу от порта, тогда известного миру как Кантон, с Южно-Китайского моря поднялся туман, окутав мир белизной. Девушка подошла к воротам двора и выглянула, думая, что она одна.

Несмотря на утреннюю дымку, девушка чувствовала незримое присутствие солнца, сияющего где-то за пеленой, но она все еще не видела ни края пруда в каких-то тридцати шагах от нее, ни шаткого деревянного мостика, на котором ее свекор господин Лун любил наблюдать за полной луной и напоминать себе, что он владеет этим прудом и считается самым богатым крестьянином в деревне. Девушка прислушивалась к влажной тишине. Иногда до нее долетал мягкий плеск, когда какая-нибудь утка ныряла головой под воду, а потом выныривала и отряхивалась. Но больше девушка ничего не слышала.

– Мэйлин! – Кто-то свистнул справа от нее.

Девушка нахмурилась. Она смогла разглядеть бамбуковую рощицу у дороги и сделала шаг в ее направлении.

– Кто это?

– Это я. Ньо. – Из рощицы вынырнула чья-то фигура и направилась к ней.

– Братишка! – просияла девушка.

Даже после долгих лет разлуки она безошибочно узнала его. Приметный шрам, тянувшийся через щеку и нос, никуда не делся.

Если быть точным, то Ньо не был ее братом. Да и вообще родственником. Он воспитывался в доме ее бабушки по матери, которая принадлежала к племени хакка[6]. После того как его мать и сестры умерли от чумы, отец оставил мальчика с родителями Мэйлин на два года, прежде чем снова женился и забрал сына к себе. Собственно говоря, его звали Ню. Но на диалекте его родной деревни имя звучало скорее как Ньок, хотя последний звук было плохо слышно. Мэйлин пошла на уступку и изобрела свою версию имени – Ньо с коротким «о» на конце, так оно к нему и привязалось.

Задолго до того, как отец Ньо забрал его обратно, Мэйлин стала считать мальчика названым братом, а себя его старшей сестрой.

– Когда ты приехал? – прошептала она.

– Два дня назад. Я приходил повидаться, но твоя свекровь запретила мне тут показываться, а потом пошла в дом твоих родителей и велела им не подпускать меня к тебе.

– Почему она так поступила?

Хотя Ньо был всего на год моложе Мэйлин, но, как она заметила, все еще выглядел мальчишкой. Он потупился и какое-то время смотрел себе под ноги, а потом признался:

– Наверное, из-за моих слов.

– А почему ты здесь, братишка?

– Я сбежал! – Он улыбнулся, словно это был повод для гордости.

– Ох, Ньо… – Мэйлин собиралась было расспросить его о подробностях, но юноша жестом показал, что кто-то подсматривает из-за ворот за ее спиной. – Жди меня на въезде в деревню завтра утром, – поспешно велела она. – Я попробую прийти с первыми лучами солнца. Если не приду, возвращайся на то же место на следующий день. А теперь беги! Быстрее! Быстрее!

Ньо скрылся в бамбуковой рощице, а Мэйлин обернулась.

У ворот стояла молодая женщина с овальным личиком. Это была ее невестка Ива. Они обращались друг к другу «сестра», но на этом все сходство заканчивалось. Иву нарекли в честь изящного дерева, однако, если снять восхитительную одежду и смыть косметику, которую она тщательно наносила на лицо, Иву сочли бы невзрачной. Ива была родом из богатой крестьянской семьи по фамилии Вань из соседнего уезда. И хотя она вышла замуж за старшего сына господина Луна, жители деревни почтительно называли ее по традиции госпожой Вань. Семейство Вань могло себе позволить не работать, так что дочери с детства бинтовали ноги[7], и теперь у Ивы была семенящая походка, отличавшая ее от бедных крестьянок типа Мэйлин, чья семья трудилась в полях.

Ива была чуть выше Мэйлин и слегка сутулилась, но элегантно, словно бы кланялась, как положено благовоспитанной даме. Мэйлин была миниатюрной и крепко стояла на своих здоровых ногах, как обычная крестьянка. С самого раннего детства она считалась самой хорошенькой девочкой во всей деревне.

Если бы ее родители не были так бедны, то могли бы позволить себе бинтовать ей ноги, наряжать в красивую одежду и в итоге продать торговцу в один из местных городов в качестве младшей жены или наложницы. И хотя Мэйлин была прелестной, никто даже представить себе не мог, что она выйдет замуж за сына господина Луна.

На самом деле большинство людей сочли их брак скандальным, а ее свекровь пришла в ярость.

Между Ивой и Мэйлин имелось еще одно отличие. Ива успела родить мужу ребенка, однако, к неудовольствию его родителей, на свет появилась девочка[8]. К счастью, Ива снова была на пятом месяце беременности.

Когда они вернулись в передний двор дома Лунов, Ива апатично взглянула на Мэйлин:

– Я знаю, кто приходил.

– А?

– Это был твой двоюродный брат Ньо. Я все про него знаю. Ты зовешь его младшим братишкой. – Она медленно кивнула. – Все в доме знают, что он тут, но нам запретили тебе говорить.

– Даже мужу?

– Он хотел сказать, но побоялся, что ты попытаешься увидеться с Ньо и попадешь в неприятности. Он пытался тебя защитить. Всего лишь.

– Ты расскажешь Матушке?

– Можешь довериться мне, сестрица! – Во дворе росло низенькое апельсиновое деревце, и, дойдя до него, Ива замешкалась. – Не пытайся увидеться с ним, сестрица. Если Матушка узнает, то высечет тебя. А то и что похуже.

В середине этого же дня в Калькутте экипаж, запряженный одной лошадью, вез двоих молодых англичан через симпатичные предместья Чоуринги. Шторы были опущены, чтобы защитить от слепящего света. Хотя в Индии этот сезон и считался прохладным, солнце светило ярче и припекало куда сильнее, чем в самые жаркие летние дни в Британии.

Чарли Фарли был веселым малым. Во время крикета, в который он отменно играл, ему хватало роста, чтобы внушать уважение. Его круглое лицо стало еще круглее, когда волосы надо лбом поредели.

– Я пока еще не лысый, – шутил он, – но полысею к чаепитию.

Голубые глаза смотрели из-за стекол очков дружелюбно, однако ни в коем разе не глупо. Не только в крикете, но и в целом по жизни он вел честную игру.

Его друг Джон Трейдер был чуть выше ростом, худощавый, довольно красивый, с волосами цвета маслин. Однако в напряженном взгляде темно-синих глаз не было ни капли веселья.

– Все это ужасная ошибка, – мрачно произнес он.

– Чепуха, Джон! – воскликнул Чарли Фарли. – Я сказал полковнику, что ты спас мне жизнь. Он будет очень корректен с тобой. – (Через пару минут колеса экипажа захрустели по гравийной подъездной дорожке.) – А сейчас закинем письма тетушке Харриет и поедем дальше. Так что постарайся выглядеть счастливым.

5

Под «тоном» понимается рисунок голоса, который характеризуется изменением высоты звука. В китайском языке и его диалектах тоны определяют смысл слова. Мандаринский, или северокитайский, язык объединяет близкие друг к другу китайские диалекты, распространенные на большей части Северного и Западного Китая; название «мандаринский» является калькой с официального названия «гуаньхуа» – «язык чиновников (мандаринов)».

6

Хакка считаются потомками жителей Северного Китая, которые из-за войн переселились на юг страны. Сам этноним «хакка» буквально означает «гостящие семьи», то есть фактически «чужаки».

7

Идеалом женской красоты считалась крошечная ножка, поэтому девочкам из состоятельной семьи с детства бинтовали ноги, чтобы помешать росту стопы; в результате получались ножки-лотосы, считавшиеся крайне сексуальными.

8

По китайским представлениям, кормить души предков может только наследник мужского пола, поэтому все хотят, чтобы родился мальчик.