Карты

Пролог

Иногда человеку хочется, чтобы всё то, что происходит с ним сейчас, оказалось простым кошмарным сном. Дурацким сном, который только мог быть в его жизни. И за одно это желание, такое простое и детское, мы порой готовы отдать всё то немногое, что у нас есть. Жаль только, что это никогда нам не помогало и не поможет.

Кристине тоже… Не поможет той маленькой девочке, сидящей на постели оскорблённым цветком и притянувшей колени к груди, как бы желающей спрятаться от всего мира. Глупенькая, разве могло это ей сейчас сохранить то, что так варварски и по-животному отобрали?

Эти тщетные попытки спрятаться уже не помогут той маленькой чистой девочке, которая сейчас медленно умирает. Умирает не физически, умирает морально… Умирает, ощущая, как сердце, и без того разодранное, разрывается на части. Хотя, разве есть там то, что ещё можно добить? Кажется, уже нет.

Но, несмотря на это, солёные слёзы почему-то отчаянно продолжают стекать по впалым девичьим щекам. А она уже не плачет так сильно, не плачет в голос. Просто нет сил, но эти капли почему-то всё также продолжают падать на окровавленную простынь. Бесконтрольные, такие… Правдивые капли — отражение полученной боли.

Но ей, кажется, всё равно на это отражение, или просто замечать не хочется. Уже просто не хватает боли, не хватает крика и даже голос уже тоже сорван. При короткой мысли об этом Кристина измученно выдыхает, качая головой, чувствуя, как снова накатывает новая волна воспоминаний. Горьких, незабываемых. Хотя такое забыть, наверное, никак невозможно. Никогда не получится.

В голове яркими всполохами восстают её отчаянные крики. Крики. Теперь даже так их назвать трудно. Скорее, похоже на жалкий скулёж, мольбу. Такую искреннюю мольбу, ведь она, как маленький ребёнок верила, что он остановится. Прекратит. Только он не прекратил, не остановился. Лишь отбросил её глупые попытки остановить его игру.

И снова жаль, что всё оказалось тщетным. Жаль — какое глупое слово, не способное отобразить хоть маленький отголосок этой боли. Ведь даже воспоминания об этом медленно убивают. Убивает то, как он истязал её. Убивает то, как грубо, больно он уничтожил всю её душу. Порвал, как какую-то дешёвую тряпку… Хотя, в его глазах она и была тряпкой. Красной тряпкой для этого животного.

Животного, набросившегося на неё, содравшего с неё эту тонкую рубашку для сна, что теперь лежала возле кровати, совершенно ненужная. Животного, сжимающего грудь, как плюшевую игрушку и неслышащего криков и просьб, умоляющих прекратить, думающего лишь об удовлетворений собственных желаний, когда он…

При мысли об этом Кристину выворачивает, а низ живота отдаётся всё той же тупой, саднящей болью, раздирающей пополам. Ещё никогда брюнетке не было настолько больно. Никогда. И так хочется банально убежать от этого. Но даже это глупое желание не может заставить её встать. После того хлопка дверью. Просто невозможно. Просто слишком тяжело сделать даже движение.

Единственное на, что хватило смогла лишь переползти на пол, бессмысленно качая головой. И со стороны это бы больше напоминало какую-то куклу в детском магазине, поломанную неугомонным ребёнком. Но даже это не было самым страшным, что произошло сегодня.

Страшными были слова… Как там говорится, словом можно убить. Её и убили. Только до последнего она не верила. Не хотела верить. Ей казалось невозможным то, что сказал тот мужчина. Животное, издевающееся над ней.

Тогда он открыл дверь и набросился на неё, так грубо, жёстко, бросив лишь: «Отрабатывай долг твоего отца, шлюха». А дальше… Нет. Кристина отчаяннее замотала головой. Приступ новой истерики накрывал вновь. Ей думалось, что больше такой истерий не должно быть, только девушка ошиблась.

Снова ей не хватало воздуха. Было нечем дышать. Ногти скользили по ковровому покрытию, пытаясь выместить злость, ничего не выходило. Хотелось орать, но всё на что была способна брюнетка лишь беззвучно двигать губами в немой попытке крика. Внутри болело всё сильнее, а горло, будто зажимали, не позволяя даже дышать. Как будто душили.

Щелчок. Она с трудом встала, превознемогая боль, сжимая кулак, собирая остаток сил. Ногти тут же впились в кожу ладони, дыхание смешалось с отчаянными криками. Секунда. И её пальцы стягивают окровавленную простынь, одеяло, подушку, бросая это на пол, колотя эти вещи. Как будто сумасшедшая. Замах. Замах. И едва весомые удары по чёртовым вещам, хранящим этот отчаянный позор.

И только почти не перепачканная ночная рубашка, которая откинута на пол, но сейчас плевать. Кристина кривит губы, тихо, как может подползает к этой чёртовой вещи, пытаясь натянуть на себя. Не получается. Но она так пытается, всё ещё лежа на этом полу и глотая солёные слёзы. И так отчаянно слабо застёгивает её, чтобы хоть как-то скрыть своё тело.

Кристина снова сжимает кулак, опирается на него в нелепой попытке встать. Получается? Ни черта. Она падает раз за разом на этот ненавистный ковёр, снова обливаясь слезами. Такими горькими. Горькими от собственной беспомощности. И ещё неизвестно, как долго тянется время, пока ей всё же удаётся встать с собственной, прошивающей всё внутри болью. Однако брюнетка поднимается. Качаясь и падая, но поднимаясь…

Мелкие шаги. Каждый шаг — новая боль, только наплевать. Внутри уже и без того, всё сгорело, оставив лишь пепел. Больше сил страдать не осталось. Силы остались только на то, чтобы отчаянно добраться хотя бы до ванной. Хотя бы чуть-чуть намочить пересохшие губы, из которых сочилась кровь.

Брюнетка не дошла, скорее доползла, рухнув на колени, пытаясь собрать те силы, которые ещё были внутри. Те, что ещё горели. И те, что при одном взгляде на своё отражение, кажется, покинули… Её лицо, раньше всегда такое красивое, которым всегда восхищались, сейчас походило на изуродованную куклу. И узнать в нём ту милую красотку было теперь почти невозможно…

Лицо полностью измученное и избитое: искусанные губы с кровавыми подтёками, огромный синяк на щеке. Как он сказал, чтобы не брыкалась. И Кристина не брыкалась, только он почему-то всё также продолжал бить. Безжалостно. Наотмашь. Так, как бьют непослушную собаку, решая изуродовать, унизить до предела, как будто он ещё был.

Смотреть на себя со стороны было тяжело. Однако она смогла, проглотила тугой ком, опустила глаза. Включила кран, подставляя руки под холодные струи. И резко прошлась холодными мокрыми руками по лицу, приходя в себя. Боль не прошла, но в момент касания воды разгорячённого лица. Стало хоть на маленькую йоту легче… И место истерики сменила опустошённость. Полная и мучительная.

***

И только красные розы на её столе. Розы, которые она устало разглядела, когда мучительно добиралась туда вновь, в самое ненавистное сейчас место. Кажется, именно они помогли назвать правильно тот огонёк, полыхнувший в её глазах. Тот огонёк ненависти, раскалывающий теперь и её душу. Ненависть к тому, кто продал её за долги и тому, кто оставил эти ненавистные розы… Тот, в кого бы сейчас она выстрелила, совсем не раздумывая.

Но пистолета не было. А перед глазами были всё те же чёртовы красные розы. Красные в цвет её сегодняшней крови… И не думая, тонкие пальцы прикоснулись к зелёным стеблям, отчаянно сжимая их. Сжимая, позволяя острым шипам впиться в мякоть ладони, куда несколько минут назад впивались её собственный сломанные ногти. Но сейчас уже не было больно, потому что даже самые острые шипы не смогли бы уколоть её так, как это с ней сделали сегодня.

И только почерневшие от внезапной ненависти глаза продолжали мазохистки вглядываться… Вглядываться в то, как шипы вонзаются в ладонь на крови. Вглядываться в то, как внутри что-то отчаянно разрушается. Это разрушает, становясь тем, что невозможно забыть.

Ведь никому не дозволено забыть…

Кровь. Шипы. И красные розы..

1. У меня нет выбора, только его иллюзия…

Она стояла и смотрела в пустоту, отсчитывая последние пары секунд. Карты. Взгляд невольно упал на них. Карты, лежащие на столе. Это причина всех её несчастий, происходящих в последнее время. А теперь и причина скорой смерти. Как глупо играть на человеческую жизнь, тем более не твою собственную.