Обезличенные

«Вот уж не думал, что скромный доктор однажды примется за воровство, — усмехнулся Волков, — и будет это делать с врожденным изяществом.»

Новая Гошкина манера излагать мысли немного пугала, рождая совсем недавние сюжеты, но проницательный дальнобойщик-сортировщик, уловив мои тревоги, весело засмеялся.

«Я книжки читал весь месяц, — признался он, — увлекательное занятие, Гурий. Могло бы вам помочь в деле бесед с нарушителями, а то, признаться, слог у вас, не очень»

Я только хмыкнул, слушая недавнего быдловатого мужлана, при этом ловко отжимая хитрые замки в погоне за целыми кастрюлями. Наконец, желанная добыча оказалась у меня в руках, я вылез на улицу и весело направился обратно в предвкушении горячего ужина.

Когда до нашей клетушки оставались считанные шаги, Волков цепко ухватил меня за руку и рванул на себя.

«Слышите? — прошептал он, толкая меня в тень, — в вашем домике гости. Может, переждем где-нибудь еще?»

Я был готов согласиться с Волковым, но мне было все-таки интересно, кого принесло ко мне в столь неурочный час.

«Пять секунд, Гоша, — прошипел я, — я хочу быть уверен.»

Доказательства очевидного не заставили себя ждать. Даже раньше, чем через пять секунд на пороге появился громоподобный детина с весьма запоминающейся внешностью. Ну если не принимать в расчет обязательный пестрый платок, намотанный на рожу. Он покрутил башкой, прислушиваясь к тишине, и шагнул в темноту. Я не был уверен в поисковых суперспособностях оболваненных уродцев, поэтому со всех ног рванул вдоль темных дачных улиц. Гошка помчался следом, стараясь не отставать от меня ни на шаг. Громила не стал гнаться за нами, но его всесторонняя осведомленность пугала и настораживала. Я никому не говорил своих координат, не оставлял никаких документов, мое появление в кресле психолога выглядело случайным и в целом не вызывало ничего значимого. Однако мной все же заинтересовались, и мне было любопытно знать, с какой целью.

Оставаться на территории дач становилось опасным. Не стоило все же забывать, что своим вопиющем поступком я грубо попрал новые законы тухлого общества, поэтому я без раздумий рванул за околицу. Там, за границами товарищества, расстилалось ровное, как стол, поле, по причине летнего времени покрытое невысокой зелененькой травкой.

«Что дальше, Гурий?» — расслышал я тихий и неуверенный голос своего спутника. За все то время, что я был знаком с Гошкой, этот непостижимый человек подвергался изменениям трижды, но последний, третий вариант казался мне наиболее пугающим. Я охотно бы послушал его гневные настойчивые реплики, требующие немедленного объяснения ситуации, ну или на крайний случай, пафосные рассуждения о прекрасном. Только бы не видеть перед собой забитое испуганное существо, обреченное на численную коррекцию.

В паре десятков километров от дач располагалось небольшое поселение, считавшееся в прежние времена почти пригородом, но это было единственное место, наиболее доступное нам прямо сейчас. Я искренне надеялся, что нововведения еще не охватили сонную деревушку, и решительно направился через поле.

Поселение имело название Борщовка, включало в себя полтора десятка разного рода строений и идеально подходило для временного пребывания. На его пустых улицах нам не попалось никого, кто мог бы считаться местным жителем, но и впечатления полностью необитаемого поселение не производило. Побродив по изрытым грунтовым дорогам, мы набрели на единственное девятиэтажное здание с распахнутыми настежь дверями.

«Можно пересидеть на чердаке, — неуверенно предложил Георгий, с опаской косясь по сторонам, — в таких домах при хороших временах можно было прожить неделю на крыше, прежде, чем на тебя кто-нибудь обратит внимание»

Я подивился осведомленности бывшего интернатского воспитанника в вопросах бродяжничества и согласно направился к ближайшему подъезду.

Чердак и в самом деле оказался доступен любому желающему провести незабываемые часы в пыли, паутине и наваленных горой залежах бытового мусора. Через мутное окошко открывался чарующий вид на притихшую Борщовку, утонувшую в первых вечерних сумерках.

«Вот знаешь, Гурий, — задумчиво озвучился Гошка через час молчаливого бдения, — в чем заключается самый настоящий страх? Я раньше думал, что страшнее всего неизвестность, но, как оказалось, это не так.»

Я никогда не задумывался над столь глубокими материями, поэтому сейчас просто неопределенно и многозначительно хмыкнул, изображая из себя мудрого гуру. Волков некоторое время молчал, очевидно придумывая новую фразу, пока наконец, не разродился долгой тирадой, грустной и излишне сокровенной.

«Меня однажды в интернате побили, — озвучил он банальные факты, — ни за что. За то, что никак не мог влиться в местное общество. Я был самым тощим и невзрачным в классе, не умел строить отношения с одноклассниками, грубил и огрызался, словом, меня не слишком-то любили. Но не трогали, до поры до времени, просто игнорировали, не желая связываться. Пока к нам в группу не перевелся некий тип, страстно желающий стать лидером и грозой вселенной. Постепенно он достиг цели, но тут на его пути возник я, не желающий плясать под его дудку. Он бил меня смертным боем, стремясь самоутвердиться и доказать правоту. И доказал, когда к нему присоединились остальные. Я тогда неделю валялся в корпусе, приходя в себя и мечтая о том, что однажды я завершу свое земное бытие, и там, за гранью, меня встретит некто большой и добрый, он будет рассказывать мне сказки и угощать печеньем. Не то, чтобы я так уж желал приблизить свои сроки, но в течение жизни подобные мечты одолевали меня все чаще.»

Георгий рассказывал мне истории из жизни, не отводя глаз от стремительно темнеющего окошка. Я понял его мысль и всецело поддерживал ее. Я тоже видел ту сторону реальности, и она мне отчаянно не понравилась.

«Так вот, Гурий, — завершил Волков главную мысль, — страшнее всего понимание того, что тебе слишком много известно и что эту данность ты не можешь изменить. Я иногда завидую тем болванам, что бродят сейчас по городам. Они счастливы тем, что имеют.»

После чего Волков свернулся в немыслимый ком и сладко засопел, не дожидаясь моих ответных реплик.

Глава 41.

Мои расчеты на полную неосведомленность тихой Борщовки в нововведениях были разрушены следующем утром, когда я рискнул выползти с пыльного чердака на разведку.

Первое мероприятие, скрасившее досуг борщовцам, оказалась раздача просроченного продовольствия, проходившая прямо напротив нашего временного пристанища. Возле одинокой будки толпился народ, сохраняя при этом равнодушное безликое молчание. Суровый страж харчей механически заученными движениями рассовывал в руки очередным клиентам разноцветные коробки, не интересуясь пожеланиями и предпочтениями, и тут же выпроваживал прочь. Коробки были разные, наполненные сгнившей колбасой, тортиками, творогом, слипшимися пельменями и прочим ассортиментом, еще остававшимся в свободном доступе. У меня было не истрачено несколько отметок в документе, без проблем позволяющих мне приобщиться к процессу, однако вдохнув удушающую вонь, источаемую продуктовым изобилием, я решил отказаться от задумки. К тому же лезть на глаза стражам порядка никак не входило в мои ближайшие планы. Я незаметно развернулся и скрылся за углом, понимая, что исследование местности можно считать завершенным.

По пути на чердак я мельком рассмотрел разномастные квартирные двери просто из праздного любопытства, уверенный в абсолютном отсутствии интереса жильцов к посторонним гражданам. Вдруг за одной из них отчетливо расслышались приглушенные голоса, выражающие вполне определенные эмоции. За последние месяцы я отвык от подобного рода интонаций и невольно остановился, прислушиваясь. Голоса стали громче, эмоции ярче, через минуту на площадке распахнулась одна из дверей, и на меня настороженно уставилась раскрасневшаяся физиономия.

«Врача не видел?» — неразборчиво пробормотала она и тут же скрылась обратно, плотно захлопнув дверь.